4. Презумпция благих намерений

4. Презумпция благих намерений

Попробую дать свои объяснения, исходя из презумпции порядочности российского руководства. Не сомневаюсь, что многие его шаги диктуются видением ряда угроз. Возможно, о каких-то из этих угроз общественное сознание, к своему счастью, даже не догадывается. Они не должны застать страну врасплох, поэтому власть действует на опережение, не всегда считая возможным открывать карты.

Другие неочевидные шаги Кремля могут объясняться поиском решения проблем, которые уже «достали». Не исключено, что какие-то из этих шагов ошибочны. Большинство же, рискну предположить, верны.

Мало кто будет спорить, что за годы своего президентства Путин решил несколько очень тяжелых задач. В 90-е гг. очень многое в стране «плохо лежало», и легализация частной собственности и предпринимательства открыла перед тысячами чиновников возможность использовать свою власть, полномочия и служебную информацию как ресурс частного предпринимательства, как инструмент извлечения «коррупционной ренты». С другой стороны, поскольку в первые постсоветские годы большинство законов не соответствовали реалиям изменившейся страны, от коррупции была и некоторая польза. Она сыграла роль смазки, не давшей заклинить экономические механизмы. Мало-помалу коррупция стала важным элементом социально-экономической системы современной России, причем по мере того, как с развитием законодательства снижалась ее полезная функция, сама она только росла. Ныне сложилось общее убеждение, что коррупцией пронизано все, хотя это не так.

Девяностые годы были временем коррупционного взрыва практически во всем мире. Сыграли свою роль открывшийся потенциал Интернета, электронной и мобильной связи, компьютерных баз данных, возможность дистанционного управления банковскими счетами. Мировая криминалистическая мысль пришла к выводу: на каждую хитрость не придумаешь контрхитрость, надо выстраивать такие правовые механизмы, при которых коррупционеру будет очень трудно воспользоваться украденным где бы то ни было. Так родилась Конвенция ООН против коррупции 2003 г., подписанная в Мериде (Мексика) целым рядом стран, включая Россию. Эта конвенция (как и ранее принятая Конвенция Совета Европы) предусматривает выявление и конфискацию подозрительных денег по всему миру, возврат их в страну происхождения, обязательные ежегодные имущественные декларации чиновников, их родни и близких, расследование случаев необъяснимого обогащения, наступление на офшорные зоны, сильное снижение уровня банковской тайны, взаимный мониторинг стран-участниц и т. д. Тайное совмещение бизнеса с государственной должностью рекомендовано сделать уголовно наказуемым.

Но подписать мало, надо ратифицировать. Видимо, эта перспектива крепко огорчала весьма сильных людей в России. Еще в начале 2006 г. хорошо информированные депутаты Думы на вопрос, когда же Россия ратифицирует меридскую конвенцию, уверенно отвечали: «Никогда». Скрытое сопротивление было столь серьезным, что без политической воли президента ратификация оказалась бы невозможна, нашлось бы сто способов задержать ее на стадии правительственных согласований. Наконец, 9 мая 2006 г. ратификация состоялась. Но мы еще даже не на полпути. Нормы конвенций нужно имплементировать, говоря юридическим языком, в российское законодательство, после чего заставить их действовать.

Это легче сказать, чем сделать. Мощные коррупционные сети не существуют сами по себе, они во многом срослись с государственной машиной и вычленяемы с трудом. Имплементация будет идти со страшным скрипом. Но она произойдет. Бюрократическая машина во всем мире действует методом эмпирического наползания на проблему и с упрямой методичностью движется к цели. Коррупция будет выдавливаться шаг за шагом много лет. Но, как показывает опыт Российской империи, практически изжившей к 1914 г. крупную коррупцию (мелкие полицейские поборы изжить не удалось), задача эта выполнима.

Есть и другие задачи, решение которых требует таранной воли и упорства. Например, создание земельного рынка, развитие конкурентоспособного сельхозпроизводства, снижение энергоемкости экономики, уменьшение ее теневой составляющей, распутывание мертвого узла проблем ЖКХ – начни только перечислять.

На что направлены политические реформы последних лет? Их главная цель – повышение управляемости трудноуправляемой страны. Это в первую очередь относится к отказу, начиная с 2005 г., от прямых губернаторских выборов. Формирование власти в российских регионах теперь происходит по немецкому образцу: парламенты земель ФРГ выбирают глав исполнительной власти по предложению президента. Приходится признать: институт губернаторских выборов был введен в России в 1991 г. преждевременно. Правда, благодаря ему выдвинулся ряд талантливых губернаторов, но не меньше оказалось таких, для кого регион стал законной личной вотчиной. Не меньше оказалось честных, но слабых губернаторов, под носом у которых процветало расхищение ресурсов, легализация незаконных мигрантов из-за рубежа, что особенно опасно в приграничных районах, и прочие мерзости. Спросить с таких губернаторов было непросто – их выбирал народ.

Оппозиция выражает недовольство переходом на партийно-пропорциональную систему выборов депутатов Государственной думы, хотя в перспективе эта система может ей помочь: если бы уже в 2003 г. выборы проводились по этой системе, «Единая Россия» получила бы не 305 мандатов, а 239. Партийно-пропорциональная система выборов не есть что-то новое для России. Это система, сложившаяся в России еще в 1906–1917 гг., так что возвращение к ней с самого начала было моральным долгом новой России, восстанавливающей историческое преемство.

Семипроцентный электоральный барьер следовало бы признать непомерным и даже несуразным, если бы за его введением не стоял замысел подтолкнуть мелкие партии к объединению. Не видно, каким еще способом можно стимулировать появление в современной России устойчивой партийной системы. Нельзя сказать, что замысел блестяще удался, но все же одной общероссийской партией стало больше: «Справедливая Россия», вероятно, не возникла бы, не появись этот барьер.

Отменив кандидата «против всех», мы лишь стали ближе к общемировой практике. Такого кандидата нет почти нигде. Отмену порога явки тоже нельзя назвать антидемократической мерой. Наличие порога не повышало явку.

Наконец, в качестве доказательства движения к тоталитаризму оппозиция называет закон «О референдумах». Так ли это? Новый закон делает референдум нормой прямого действия. То есть итоги референдума станут обязательными к исполнению, тогда как по старому закону они носили рекомендательный характер. Да, затеять референдум станет сложнее – придумана дополнительная защита от демагогов и популистов. И все же: что усиливает этот закон, демократию или тоталитаризм?

Власть зачастую действует предельно неловко – например, разгоняя крохотную демонстрацию, на которую иначе никто бы не обратил внимания, и тем вынося ее в мировые заголовки. Еще удивительнее несомненные случаи подтасовок на выборах. Зачем приписывать жалкие добавочные проценты кандидату, чья победа и без того не вызывала сомнений? Зачем эта перестраховка, обесценивающая результат? Объяснение тут простое: «совок» не унимается. Его еще предстоит изгонять и изгонять – как изгоняют бесов.