Vero4ka о себе: биография
Vero4ka о себе: биография
В последних числах 2008 года, когда каждый второй пост в «Живом журнале» имеет заголовок «Итоги года», vero4ka написала: «В январе в Питере вышла книжка “Непоэмание ”, в ноябре в Москве — книжка “Фотосинтез”, обеими, в целом, горжусь, чего уж там, обе продаются куда бойчее, чем кто-нибудь из нас мог предполагать; сыграла уже штук десять спектаклей “Общества анонимных художников ”, насколько тяжело, настолько и интересно, были вотуже даже первые гастроли; где только ни довелось выступить — в киевском офисе, в минской квартире, в сумской оранжерее академии лингвистики, в — ив это даже мне трудно поверить теперь — в женской колонии для несовершеннолетних под Рязанью, двести девочек в одинаковых синих куртках, меня никто так никогда не слушал, клянусь; впервые в жизни постриглась коротко, другая жизнь сразу, до сих пор никак не могу привыкнуть, полгода без фена и расчески; научилась водить скутер в тропиках; попробовала пару вкусных веществ — вряд ли принципиально изменивших мои представления о реальности, но, в общем, немного просветивших на ее счет; время от времени обнаруживала себя то соведущей музыкальной премии, дарящей за кулисами книжку Земфире Талгатовне Рамазановой, то танцующей жаркие танцы с собственным издателем и поэтом Орлушей на фестивале кубинской музыки, то качающей двухмесячного ребенка в большом деревенском доме с окнами в сад, парное молоко, пироги с садовой вишней, ходитъ-на-озеро, слепни с палец величиной, то играющей в бумажки ночью в большой компании, с Мишей Козыревым и Алексеем Анатольевичем Кортневым по разные стороны стола, то сидящей на съемочной площадке в костюме фронтмена группы Уматурман Владимира Кристовского — и Владимира Кристовского, сидящего рядом в моем красном платье, то в полосатом трамвайчике, пересекающем сингапурский ночной зоопарк, и такой, значит, тапир размером с тахту переходит дорогу сразу за моей спиной, то бьющей бокалы с молодоженами у Знаменского загса, под Тамбовом, то подпевающей в голос любимой Ани ДиФранко в La Cigale в Париже, то едущей в верблюжьей повозке через ночную пустыню под городом Пушкаром, штат Раджастан, Индия, под двадцатикаратными звездами, то пожимающей руку Борису Борисовичу Гребенщикову в холле радиостанции “Серебряный дождь ”…»
2008-й почему-то стал годом, когда Верочка Полозкова как-то неожиданно выросла. Она вдруг стала гастролировать, путешествовать, давать комментарии и интервью, выпускать книжки, участвовать в проектах; о ней заговорили, на ее почве случилось несколько окололитературных скандалов. «Видимо, мозг проснулся», — комментирует Полозкова свой переломный год. 23 года — как раз такое время, когда просыпается мозг и прошлое сменяется настоящим. Вернее, когда настоящее становится важнее и весомее прошлого.
— Я родилась 5 марта 1986 года в Москве. Привезли меня домой на Малую Бронную улицу, куда мама переехала недели за три до этого из города Лыткарино. С папой она к тому моменту уже рассталась. Папа был такой сложный парень. У папы кроме меня были еще две мои сводные сестры: одна старше меня лет на пять, другая младше лет на пять. На маме он не был женат, а прожили они вместе года полтора. Познакомились они в горах, маме моей на момент знакомства с ним было лет 37–38. В мои восемь месяцев ей было 40 лет. Все ее ближайшие друзья к этому моменту уже имели маленьких внуков.
Я родилась в интересной ситуации — в коммуналке, с женщиной, которой 40 лет, у которой нет мужа, нет денег, но при этом куча жизнелюбия. Мать моя — человек исключительной выживаемости, дикой фольклорной силищи внутри. Все, что во мне не сдается, смеется и как-то теплится еще, — от мамы. Так-то я вообще очень депрессивный ребенок.
Папенька мой происходил из семьи Комиссаржевских, звали его Коля Комиссаржевский. Они расстались, через какое-то время он женился еще раз, у него родилась девочка — и он их полюбил очень. Это был первый ребенок и первая женщина, с которой он хотел остаться дальше. Он страшно боялся ответственности: как только рождался ребенок, он сразу понимал, что все это начинает его тяготить, и переходил к другой женщине, — а вот это была женщина, с которой ему захотелось остаться. Они собрались в горы; Тане было, что ли, года два; и он решил подлечить себе руку. Пошел в больницу, сделал один укол, было не очень хорошо; сделал другой укол — похужело; сделал третий — и умер. Мне об этом рассказали, когда мне было лет семь, умер он, когда мне было лет пять. Диагноза я не знаю до сих пор.
Моя мама так больше и не вышла замуж, вообще никогда в жизни не вышла замуж. Наверное, поэтому я не очень верю в то, что это возможно. До 20 с лишним лет мама жила со своим папой в деревенском доме. Потом, когда умерла ее мама, он женился на стервозной бабе, которая все захотела прибрать к рукам и капала все время ему на мозг, чтобы он ее отослал на БАМ. Был чудовищный совершенно судебный процесс, когда расширялся город Лыткарино, и им сказали, что всем дадут по квартире в строящейся многоэтажке. Мачеха была очень против того, чтобы моей маме что-то досталось. И отец подговорил старшего брата, и они свидетельствовали против нее, что она алкоголичка, гулящая. С братом с этим мама не разговаривала до конца его жизни, ни разу. При том что, когда он бедствовал, она отсылала ему деньги через знакомых.
В итоге ей все-таки дали квартиру в том доме, и она поменяла ее на две комнаты в коммуналке, приватизировала их, третью комнату ей завещала бабушка, за которой она ухаживала, — и мы поменялись в двухкомнатную квартиру в Среднем Кисловском переулке.
Это вообще многое объясняет. Я ребенок, который, когда кончался гель для душа, покупал его в ГУМе, потому что ближе нет ничего, а когда хотел есть, шел на Палашевский рынок, потому что если выйти из дома, там будет «Элитное белье», «Элитная косметика», какие-нибудь «Ковры» и что-нибудь еще. То есть жратвы не было — какая в центре жратва? Когда мы переехали на «Сокол», у меня был культурный шок. Выходишь из метро и думаешь: о, аптека, надо запомнить. Вот эта аптека будет моя. Идешь дальше — еще через 500 метров аптека. Потом доходишь до дома — и у тебя в доме аптека. Думаешь: боже мой! И так со всем — с мини-маркетами, с прудиком.
Моя мама — очень простая девушка. С одной стороны, это бережет ее от больших потрясений, а с другой — играет злую шутку. У нее очень линейная модель мира. Если такой-то знакомый сделал то-то — значит, хочет трахнуться. Если не сделал — значит, не хочет. Если ей сказать (что для меня не смешно ни разу): «Мама, у меня экзистенциальный кризис», — она будет хохотать остаток вечера. Но самое обидное — когда читаешь ей какой-нибудь свой текст, а она говорит: «Ну, хоть не про любовь, а то уже достало про любовь». Или читаешь просто стишок без единого имени — а она говорит: «Не много ли ему чести, столько ты про него пишешь?» Ну и совсем уже хохмы: «Я тебя столько кормлю, а ты все грустное пишешь!» Это вообще моя любимая история: «Я тебе даже торт купила, ты почему опять грустное написала?» Она, понятно, пошучивает на эту тему, но иногда ей совершенно искренне непонятно: какого черта? Все же хорошо!
Моя семья состоит из меня, мамы и кота. У нас не самые простые отношения. Когда у тебя с самым ближайшим твоим родственником разница в 40 лет, он живет в другом мире, и пусть он трижды социализированный, современный и т. д., некоторых вещей ему объяснить невозможно. Например, мама считает, что те гадости, которые обо мне пишут в интернете, — это кем-то организованная травля. А что люди вообще просто очень любят писать гадости, она не учитывает.
* * *
О семье с Верой Полозковой мы говорили летом 2008 года. Весной 2009-го она написала текст, с которым столичная поэтическая тусовка наконец согласилась принять ее если не в свои ряды, то в «октябрята» от литературы, — тот самый текст, на который мэтры актуальной поэзии стали снисходительно кивать как на «неплохой». В ЖЖ он озаглавлен как «Текст, который напугал маму»:
самое забавное в том, Владислав алексеевич,
что находятся люди,
до сих пор говорящие обо мне в потрясающих терминах
«вундеркинд»,
«пубертатный период» и «юная девочка»
«что вы хотите, она же еще ребенок» —
это обо мне, Владислав алексеевич,
овладевшей наукой вводить церебролизин внутримышечно
мексидол с никотинкой подкожно,
знающей, чем инсулиновый шприц
выгодно отличается от обычного -
тоньше игла,
хотя он всего на кубик,
поэтому что-то приходится вкалывать дважды;
обо мне, Владислав алексеевич,
просовывающей руку под рядом лежащего
с целью проверить, теплый ли еще, дышит ли,
если дышит, то часто ли, будто загнанно,
или, наоборот, тяжело и медленно,
и решить, дотянет ли до утра,
и подумать опять, как жить, если не дотянет <.>
Наконец-то, решила поэтическая общественность, в стихах vero4k’и появился собственный голос и какое-то взрослое чувство, настоящее, не прикрашенное звонкими рифмами и созвучиями, до которых Полозкова большая охотница, без юношеской склонности высасывать драмы из пальца.
Текст этот написан по поводу инсульта у кота. Примерно через две недели после этого кот умер. Было ему 15 лет.
— Принимаясь за любое дело, нужно отдавать себе отчет в том, что ты несешь за него ответственность в любом случае. Прежде всего, перед собой. И если какое-то количество негатива, мерзости, инсинуаций способно тебя сломать и сделать так, чтобы ты это дело прекратил, — значит, ты не отвечаешь за него в полной мере. Значит, ты пытаешься сказать: «Да я просто поиграться вышел, чего же вы все так оскалились?» — говорит Вера. Впереди у нее — премия «Неформат», несколько спектаклей в разных городах России, смерть кота, любовь и расставание, снова любовь и снова расставание, закрытие и открытие блога vero4ka, поездки в Индию, выход аудиокниги «Фотосинтез», 16 тысяч подписчиков и интервью, интервью. -
Некоторые люди, получая мерзкие комментарии в ЖЖ, просто вычисляют, кто это, приезжают к нему и говорят: «А теперь повтори все это мне в лицо». Чаще всего комментаторы перессывают и учатся впоследствии отвечать за свои слова. Потому что это край безответственности, когда они пишут: «Выжечь вас всех вместе с вашими уютными жежешечками!..» Если человек смог повторить тебе это в лицо — он молодец. Тогда его надо за это ударить бейсбольной битой, потому что, когда оскорбление произнесено, ты с ним взаимодействуешь уже. Если он повторить не смог — значит, он ссыкло; скорее всего, так. Тратить на это свою жизнь мне не хочется. Поэтому я выбрала стратегию «я вас не слышу»: чего сказал? Кто здесь? Это откуда сейчас голос?
— В этом случае блог из диалога превращается в монолог.
— Да. Потому что некоторые — не собеседники. Один из моих бывших мужчин сказал мне: «Если ты полагаешь, что то, что ты делаешь — как литератор, как актер, как человек, в любом качестве, — это добро, то ведь чем больше добра ты делаешь, тем больше растет и зло, пропорционально. И что теперь — не делать добра? Ну и все. Те, кто не хотят ничего об этом знать, живут своей частной жизнью, не высовываясь из нее никуда. А тебе этого недостаточно, так что прими как данность: зло никуда не исчезнет, его будет только больше. Привыкай». Так что теперь еще надо объяснить себе, что все эти люди, которые начинают предложение со слов «ты блядь и тебе будет стыдно», — не собеседники, a scum человеческий[105]. И они даже сами не верят в то, что говорят, они тебя знать не знают, им просто хочется в шуме информационном постоять. В общем, хочется сказать миру: «Дорогие друзья, давайте учиться встречать испытания по-самурайски».
Vero4ka смеется. Испытания, к которым надо отнестись по-самурайски, то ли уже случились, то ли еще не начались. Мне и, наверное, ей хочется верить в первое. Но вероятнее всего, конечно, второе. Мы выпиваем еще по чашке чая и расходимся — каждая в свою жизнь: у Верочки намечается гастрольный тур по Украине, мне нужно дописывать книгу про сотворенных Рунетом кумиров.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.