Интенсивный блогинг
Интенсивный блогинг
И еще плюшевого зайца заносит снегом на козырьке подъезда. Последнюю неделю я каждый день пытаюсь его достать и сегодня, наконец, отломала решетку, которая мешала открыть окно, теперь надо привязать к швабре палку, почему-то никого не хочется звать на помощь, я сама его достану, честное слово. Вот сейчас допишу и пойду, достану. Достану, а он мокрый и грязный, и я буду замачивать его в тазу и потом отвезу Мите [Кузьмину. — Ю.И.]
Из журнала long days, 3 февраля 2003
Линор как писатель и художник у многих ассоциируется с такими вот щемящими наблюдениями над маленькой жизнью, которая происходит вокруг нас ежеминутно и которую почти никто, кроме нее, не считает достойной внимания. Почти все, что делает Линор, так или иначе посвящено этому и в каком-то смысле наследует Гоголю — даже яйцеголовые однорукие уродцы из керамопластика, которых она иногда лепит и обжигает у себя в микроволновке и которые тоже живут своей собственной маленькой, трудной и печальной жизнью, любят, мучаются и нерешительно переминаются в своих рамочках с ноги на руку.
— Я-то хочу быть художником, и мне это важно, но прав называться им у меня нет. То, что я делаю, недостаточно хорошо. Я и со словом «писатель»-то в плохих отношениях. А «художником» меня называют, в основном, из-за Зайца Пц, потому что в нем есть визуальный элемент.
— А почему у вас плохие отношения со словом «писатель»?
— «Писатель» — это социальная роль, я ею не интересуюсь. Я готова продать душу за то, чтобы писать хорошие тексты, а вот быть писателем мне совершенно не хочется. Это как-то. диктофон не передает слово «буэ-э-э»?
— И на этой почве вы, собственно.
— и помешались, — смеется Линор.
— Нет, разошлись во мнениях с вашим соавтором Сергеем Кузнецовым, когда роман «Нет» номинировали на премию «Национальный бестселлер», а вы отказались в этом участвовать. Потому что Сергей-то убежден, что писатель должен работать писателем — получать премии, давать интервью, жить социальной жизнью.
— Да, а я твердо убеждена, что писатель, во-первых, ничего не должен, во-вторых, это существо, от которого странно что-нибудь требовать: оно довольно убогое. А в-третьих, я не писатель, я человек, который пишет тексты. Недавно один глянцевый журнал, к которому я отношусь отлично и с которым работаю в разных других ипостасях, предложил мне протестировать тональный крем. Ия, с моей бешеной любовью к макияжу, отказалась — ровно потому, что меня не развлекает этот тип медийного присутствия. То есть меня не очень интересует быть публичной фигурой, под фотографией которой стоит подпись «писатель».
— А сейчас у вас есть личный маньяк? У многих известных интернет-деятелей, особенно у женщин, есть свои маньяки.
— У меня закрыты комментарии для не-френдов.
— Ну все равно ведь можно как-то на вас выйти.
— У меня закрыта аська. У меня закрыт тот адрес почты, которую я читаю регулярно. Я человек очень дистантный, ко мне не постучишься особенно. Я не отвечаю на письма незнакомым людям — кроме крайних ситуаций, когда мне хочется сказать «спасибо» за какое-нибудь доброе слово. Но доебаться до меня невозможно. У меня есть человек, который с некоторой регулярностью — наверное, раз в месяц — пишет мне маленькие письма о вещах, не имеющих никакого отношения ни ко мне, ни к нему. Например, как он увидал на улице, в каком порядке едят воробьи. Примерно раз в полгода я отвечаю ему: «Спасибо за ваши письма». Это длится очень давно. Я не знаю, кто этот человек, ни разу не попыталась узнать по его электронному адресу. Знаю, как его зовут, потому что это имя стоит у него в заголовке и в подписи, но не знаю фамилии. Это отличные продуктивные отношения с незнакомым человеком.
— А что вы хотите сообщить миру? — спрашиваю я, потому что отношения тысячника с миром — это, в сущности, тысячи маленьких отношений с незнакомыми людьми, которые тебя читают, комментируют, цитируют, обсуждают, любят и ненавидят, пока ты занимаешься своим уютным или неуютным внутренним миром.
— Ну что я могу ему сообщить, чего он не может сам изобресть? — ворчит Линор. — Это вот и есть не быть «писателем» — не становиться в позу и не начинать пасти народы, не чувствовать себя человеком, у которого есть что сказать миру, а чувствовать себя человеком, у которого есть потребность выражать свои мысли словами. И это твоя частная терапевтическая проблема. Я публикую тексты, потому что это входит в мою терапию. То, что их кто-то читает, мне важно, но даже если бы я не могла их опубликовать, я бы их писала. Я и пишу гораздо больше, чем публикую.
— Руками пишете? В смысле, ручкой?
— Да, но только в терапевтических целях, может, раз в полгода, когда я чувствую, что у меня есть какой-то конфликт, ускользающий от моего понимания. Что я даже не то что не могу его решить, а у меня не хватает рационального умения, чтобы его систематизировать, привести к решаемости. Тогда я пользуюсь бумагой и расписываю его. Но это не имеет к текстам никакого отношения.
— Схемы, что ли, рисуете?
— Нет, как-то выражаю словами. Это такой способ упорядоченно мыслить. Ровно та же цель, с которой ходят к психотерапевту, — чтобы какие-то вещи проговорить, тогда их легче сформулировать, легче услышать со стороны. Но это не имеет отношения к тексту. А так — нет, не пишу на бумаге вообще, и даже мелкие записи уже делаю в коммуникатор. Но у меня есть записная книжка, которой я, в основном, пользуюсь на деловых встречах, чтобы изображать то, о чем идет речь, чтобы нам с партнерами было легче тыкать во что-то пальцем.
Потому что я давно знаю, как что устроено, и ты мне, пожалуйста, неля — ля; а лучше сподобь меня такое полотно написать, какое я, как всегда, не в состоянии написать: называется — «Вознесение Христа»; устроено так: огромная пирамида людей, стоящих на плечах друг у друга, огромная и бесконечная, уходящая вверх, вверх, вверх, и там, вверху, угадывается, что они кого-то держат. Техника — леонардовская. Небеса — черные, как перед грозой. Покинутого креста нигде не видно. И тебя тоже.
Из журнала long days, 3 февраля 2003
Данный текст является ознакомительным фрагментом.