Начало и смутные времена

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Начало и смутные времена

Вот решила написать о себе книгу… Пусть не скромно. И пусть почти пятая часть действия книги происходит в Индии, про которую уже всё, что возможно, написано. Всё равно напишу. У меня своя Индия и свои путешествия, и я не буду повторяться. Например, не будет здесь ни ашрамов, ни гуру, ни поисков своей религии, ни рассуждений на тему положительных вибраций и энергий космоса.

«Позор! – скажете вы. – Четыре года в Индии, а так и ни одной випасаны, ни одного ашрама!»

Я согласна на позор: разве это не делает индийскую часть книги особенной? Я не «спиричуальная персона», во всём сомневаюсь, ни во что не верю, но ничего и не отрицаю. Чего ищу, не знаю… Вру. Знаю. Ищу, вернее, искала, землю обетованную. А может, просто убегаю от газонокосилки. Не хочу быть её винтиком.

Пишут же люди разные книги о своих маленьких радостях. Например, о том, как некая довольно состоятельная дама ела макароны в Италии, безуспешно пыталась сосредоточиться в Индии и просто отдыхала на Бали, делая свои маленькие американские наивности, финансово поощряя местных шарлатанов. Были, значит, деньги. Попробовала бы эта дама попутешествовать «без копья», таская на себе рюкзак, ноутбук и гитару, по всему миру.

Кстати, даже на восьмом году непрекращающихся мытарств я совсем не выгляжу как заскорузлая путешественница со стажем и гитарой. У меня расхождение формы и содержания. Внешность женщины-ребёнка, дредлоков нет, татуировок тоже, и ногти у меня чистые. А чистые ногти – явление сверхъестественное среди заскорузлых путешественников. Это вам всякий покоритель дорог скажет. Просто «блондинка на выходных». Такая вот свеженькая, секретарша, похожая на куклу с локонами. Такой бы как раз в ашрам, в поисках истины.

Дневник путешествий я не вела и писать буду по воспоминаниям. В общем, ни к одной категории не отношусь. Так что не стыдно мне! Я сама по себе.

Ай дид ит май вэй!

Когда-то, ещё в позапрошлой жизни, я снимала квартиру. Снимала до смешного дёшево, поэтому и могла её себе позволить. Всё же для голодной студентки гуманитарного вуза и это было дорого.

Поэтому приходилось в поте лица зарабатывать свою копеечку, прыгая по десять часов на жаре в поролоновой кукле, или работать клубной зазывалой, стоя всю ночь, до самого утра, на улице. Всё бы ничего, но морозец был под двадцать градусов, а вечернее платье в пайетках, на бретелях, совсем не грело.

Приходилось также петь в маленьком притончике на «Щелчке», где криминальные элементы то и дело заказывали песни про тюрьму, угрожали другим посетителям пистолетами и затевали драки с ножами и разбитыми бутылками. Место действия иногда перемещалось прямо на маленький уступочек, служивший мне сценой. Как мне забыть: я пою на заказ песни про «Усталую подлодку» или «Я несла свою беду», а вокруг меня бегают друг за другом бандиты, с ножницами и матерщиной. Впрочем, ко мне бандиты относились неплохо.

Это была маленькая квартирка, на пятом этаже, в районе Речного вокзала. После смерти старой хозяйки я была здесь первой жилицей. Помню, как пришла смотреть эту квартиру. Мне тогда так надоело быть бездомной! Поздний вечер, полумрак, лампа под синим абажуром с бахромой, массивное кресло, обтянутое синим бархатом, старый шифоньер с резьбой, в окно на кухне врываются ветви старой берёзы. Здесь было очень спокойно.

Хотя мне и понравилась квартира, я не была уверена, что смогу её оплачивать каждый месяц. Я дошла до автобусной остановки… и повернула обратно. У меня с собой не было постельного белья в ту ночь, и я спала прямо на покрывале. А на следующее утро объявила тогдашнему хозяину, что на днях отдам ему деньги. В буфете на кухне оставались старые крупы, так что на первое время у меня было что поесть.

Я чувствовала присутствие старой хозяйки квартиры и знала, что она приняла меня здесь тепло и с удовольствием. Я как будто вернулась к любимой бабушке. Ну вот, а говорила, не спиричуальная персона.

Во время уборки в квартире я нашла черновики письма хозяйки к Сталину. В них она рассказывала вождю историю своей жизни: её звали Вандой, они с мужем были польскими революционерами. В письме она просила Сталина пересмотреть дело своего мужа. Муж сгинул в лагерях как враг народа, а сама бабушка Ванда до самой смерти жила одна. Работала уборщицей на Речном вокзале.

Помню, в тот год я устроилась в комедийно-музыкальный театр. Нам, актёрам этого театра, было не до комедии. Зарплата у нас была как раз такая, чтобы еле-еле заплатить за жильё, а на еду и проезд уже не хватало. Я постоянно колола себе витамины, спасаясь от авитаминоза, а может, и от самой цинги.

До сих пор помню, что в новогоднюю ночь на столе было три мандарина и двести граммов кильки как основное блюдо. А в день рождения – маленький пирожок с капустой, в который была воткнута единственная свечка. Я и моя подружка, такая же нищая, как я, съели этот маленький пирожок за моё здоровье, разрезав на две половинки. Подружка работала учительницей и подрабатывала в театре костюмером и декоратором. Дома её ждала голодная малолетняя дочь.

Времена были смутные. Кризис в стране. У кого не было купеческой жилки, могли запросто умереть с голоду, никто бы не помешал. Поэтому добрая режиссёрша моего нового театра иногда отдавала актёрам кости, которые покупала в ветмагазине для своей собаки. Чтобы бульончику поели.

Режиссёрша любила зайти ко мне в гости и «нажраться». Отказать было нельзя: «начальник всегда прав». Хорошо хоть режиссёрша, а не режиссёр. Вы меня понимаете. По причине «похотливый начальник» мне приходилось уходить из театра.

Случалось, режиссёрша являлась и в моё отсутствие. Дверь в эту съёмную квартиру едва висела на петлях, и хватало одного хорошего удара бедром, чтобы она открылась. Режиссёрша выпивала остатки водки вместе с моими духами и с храпом засыпала в бархатном кресле бабушки Ванды.

Та же режиссёрша подселила ко мне в квартиру хореографа из нашего театра. Хореограф любила выпить ничуть не меньше режиссёрши. Она мне запомнилась тем, что прятала от меня мои же продукты и, когда наступали голодные времена, тайком от меня их пожирала.

Как-то я застала её в моей кровати с мужчиной довольно маргинального вида. Она подобрала его на какой-то станции электрички. Я была в бешенстве. Тем более что постельное бельё было только что снято с верёвки. Стиральной машины там, конечно, не было, и стирка превращалась в серьёзное мероприятие.

Хореографичка в то время уже вовсю скатывалась к белой горячке. Она «ловила мух» перед глазами, наслаждалась инфернальными галлюцинациями и вообще вела себя очень характерно.

Она съехала, не заплатив ни за один месяц проживания в этой квартире. А я вскоре покинула театр, даже с некоторым скандалом.

Через какое-то время до меня дошли вести, что хореографичка оказалась в тюрьме, на девять лет, за убийство своего квартиросдатчика. Восемь ударов молотком и шестнадцать ножевых ранений… Но, я знаю, со мной ничего бы не случилось, пока в квартире жил добрый дух бабушки Ванды.

Времена тёмного прошлого миновали. У меня уже не было недостатка ни в одном предмете первой необходимости, и я уверенно шагала в своё серое, с чёрными прожилками, будущее. Я занимала своё место на этом конвейере слякотной действительности. И повторяла, как мантру: «Это не моя жизнь. Это не моя жизнь… Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог».

В 2005 году мне предложили работу в Индии по контракту. Петь в клубе пятизвёздочного отеля. Три часа каждый вечер, один выходной в неделю. Полный пансион, в тех же пяти звездах, плюс зарплата.

Все отговаривали:

– Ты оттуда сбежишь через неделю…

– С тобой что-нибудь случится…

– Тебя заберут…

И я… поехала, и «что-нибудь» случилось, и меня «забрали». Моя жизнь изменилась до неузнаваемости, окончательно и бесповоротно, а была она однообразная и неповоротливая.

«…Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог…»

Казалось, что всё, что могло в ней произойти, уже произошло. (Не тем будет моё прошлое помянуто.) И ничего более этого предвидеться просто не может. Это место, в котором я буду жить всю оставшуюся. Это люди, которых я буду видеть всю оставшуюся. А это газонокосилка, винтиком которой я буду всю оставшуюся. Гайки закручивались. Ведь сказано: «Чем человек старше, тем у него меньше шансов изменить жизнь».

И я поехала. И это было начало моей жизни, не побоюсь этого слова. Просто хотелось посмотреть мир хоть одним глазком. Почувствовать, как это – лежать с коктейлем на солнце, когда Там зима. Просто позволить себе не кутаться, а развернуть гордо грудь и наслаждаться ветром, вместо того чтобы ненавидеть его. Стать интересной для себя самой, ехать в неизведанное в ночном такси, встречать людей из других измерений и, если захочется, притвориться той, которой я, может быть, и не являюсь.

Притвориться, что никогда не приходилось жить в коммуналке, полной вонючих, мычащих алкоголиков, гадящих под себя и отрубающихся на входе в твою комнату. Алкоголиков, размазывающих поганой мордой сопли по крашеному паркету, ворующих «Китикет» у дворовых кошек и блюющих в раковину на кухне.

Хотелось притвориться, что не приходилось давиться пустой манкой на воде или даже жевать чайную заварку, когда манка кончалась. Притвориться, будто никогда не приходилось нелегально жить в общаге и прятаться в шкафу во время обхода. В шкафу самого отвратительного общежития всех времён и народов, где бедолаги рабфаковцы по утрам вычерпывали половниками в ведро говно из годами забитых унитазов и выплёскивали его на ближайшей помойке. Даже и назывались они «рабфаковцы». Первая половина слова – «Раб». А вторую половину может без труда перевести всякий, кто хоть сколько-то знаком с английским. Действительно, раб-факовцы были, прилично выражаясь, заезжены.

Притвориться, что не приходилось принимать душ в затопленном подвале, осторожно перепрыгивая с кирпича на кирпич, чтобы избежать соприкосновения с осклизлыми стенами и стоялыми, сточными водами, по которым плыли плевки, волосы и предметы личной гигиены. Впоследствии ни в одной самой третьей стране я такого не встречала. Ни в одном сквоте Латинской Америки, ни в одной ночлежке Индии. Нигде. Слышала, подобные описания имеют место в тюрьмах третьего мира… и в нашей второй общаге.

Так вот, возвращаясь к повествованию, хотелось притвориться, что не приходилось мёрзнуть до омертвения на остановках и чувствовать себя маленьким незначительным винтиком в этом грязном, слякотном конвейере.

Предупреждаю сразу, здесь не будет счастливого голливудского конца. Моя жизнь так и не стала комфортабельной, но я смогла сделать её чертовски интересной. И я не жалею. Я принимаю условия!

Я поехала. Первый полёт в Индию был очень удачным. Мой отель раскошелился на место в бизнес-классе! Очень хорошее начало, чтобы почувствовать себя немногим больше, чем винтик…

Как же мне писать? Может, в стиле школьного сочинения «как я провёл лето»?

Поехали!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.