Боливия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Боливия

Титикака, Ла-Пас, Салар де Уюни, Потоси, Сукре

Боливию называют «Тибетом» Латинской Америки. И не зря, это самая высокая и колоритная страна на материке. Воздух здесь сухой, высота, так сказать, высокая. Опять становится трудно двигаться и дышать.

Боливия – одно из немногих государств Латинской Америки, для посещения которого обладателям российского паспорта нужна виза. Но она выдаётся бесплатно по первому требованию в консульстве соседних стран или за небольшую плату на самой границе. Но не стоит расстраиваться – граждане Соединённых Штатов за боливийскую визу платят в два с половиной раза больше, чем россияне.

Боливия – одна из самых бедных стран мира, не имеющая даже выхода к морю. Но у Боливии есть своё синее «море» – озеро Титикака. Оно находится на высоте почти четырёх тысяч метров над уровнем моря и является самым крупным высокогорным озером мира.

Деревня Копакабана расположена на берегу озера. Из Копакабаны ходят лодки на острова Исла-дель-Соль и Исла-де-ла-Луна. Совсем уж забытый край вселенной!

Титикака действительно напоминает море. Когда поднимаешься на горный хребет на Исла-дель-Соль, открываются великолепные виды, которые поспорят с Сицилией или Майоркой. Озеро Титикака – бирюза в короне Анд.

На острове есть пляж с белым мягким песочком, где немилосердно палит солнце. Но дует ледяной ветер, и от этого на пляже некомфортно. Гуляя по горному хребту, за какие-то три часа я очень сильно обгораю, а главное, сжигаю волосы. Уже на следующий день я замечаю, что они стали похожи на солому. Мне придётся их обрезать.

Боливия – суровая горная страна. Воздух в Андах сухой и хрустящий, оттого и кожа у людей сухая и хрустящая, как пергамент. Моя кожа тоже начинает шелушиться. Ну, не идёт мне горный климат!

Я продолжаю оборачиваться мексиканским сарапе, которое, очень кстати, напоминает боливийское одеяло. Я решила не покупать тёплую верхнюю одежду. Денег в обрез, да и не хочу утяжелять свой и без того тяжёлый и объёмный багаж.

Самая распространённая национальная обувь Анд – сандалии, сделанные из автомобильных покрышек. Сандалии надевают на вязаный носок из шерсти альпаки. Я тоже надеваю свои шлёпанцы на носок. Это оказывается теплее моих старых кед. В кеды тёплый носок не влезет.

Другой обуви у меня нет. В шлёпанцах на носок и обмотанная одеялом, я приобретаю вполне местный вид.

На острове неплохо сохранились развалины святилища доинковской цивилизации Тиаунако. Через глазницы древних окон святилища можно полюбоваться на великолепное озеро-«море». По дороге к развалинам, на одной из смотровых площадок, стоит древняя каменная столешница. На ней и по сей день справляются ритуальные церемонии.

В первой половине дня у столешницы сидит местный шаман и, как паук, ожидает туристов. Я останавливаюсь и думаю: «Почему бы и нет? Хуже, как всегда, не будет…» Я плачу шаману минимальную сумму за двухминутный ритуал. И в течение двух минут шаман что-то шепчет на испанско-индейском и сбрызгивает меня заговорённой водой. И всё это, конечно, опять «во имя отца, и сына, и святого духа».

В тот же вечер я сталкиваюсь с очень приятными людьми, и моё одиночество прерывается на несколько недель. Я начинаю жалеть, что не заплатила за получасовой ритуал. Теперь я продолжаю путешествовать с моей новой компанией.

В Боливии существует две столицы – Сукре и Ла-Пас. В Ла-Пасе находится большинство госучреждений. Это самая высокогорная столица мира. Можно сказать, самый высокогорный город мира, который располагается на высоте трёх тысяч шестисот метров над уровнем моря. Здесь мы остановимся на одну ночь.

Сегодня в Ла-Пасе карнавал. Мои спутники считают, что нам повезло, я считаю, что не очень. По городу стоят оцепления. С одной улицы на другую перейти невозможно. В толпе к нам прилипают мошенники. Они приглашают нас танцевать и в танце ощупывают карманы. Их легко вычислить. С мошенниками бродит ребёнок – маленькая, очень симпатичная девочка. Она как бы отвлекает жертву. Туристы расслабляются, не веря, что пара с таким милым ребёнком может кого-то обворовать. Мой попутчик тоже развешивает уши. Он совсем недавно путешествует. Как раз на таких и рассчитан этот приём.

Я его увожу, хоть поначалу он сопротивляется. Мошенница бросает мне вслед двузначное: «Молодец!» Похоже, мы друг друга поняли. Это классическая форма мошенничества, описанная даже в «Великом Путеводителе». Надеюсь, ребёнок не знает, в чём участвует.

Ещё одна распространённая форма мошенничества – когда туриста сзади обливают горчицей. Потом подскакивает сразу несколько человек. Все вместе они начинают чистить туриста, зажимать носы и громко «сожалеть» о случившемся. Дают и туристу салфетку. Этим они отвлекают внимание, пытаясь засунуть руку в его карман. Многие туристы ставят сумку на пол и послушно погружаются в чистку. Конечно, сумка исчезает, а «помощники» ничего не видели и не слышали. Таких историй масса.

На карнавале красочное, пьяное столпотворение. Народ пьёт пиво в огромных количествах. А по наклонным улицам центра текут реки, буквально реки, мочи, которые в пологих местах собираются в настоящие озёра. Мы оказываемся запертыми на сухом безопасном островке. Обратного пути нет. Чтобы пройти по направлению к нашему отелю, нужно перейти вброд такое вот озеро. А от параллельной улицы нас отделяет густая беснующаяся толпа в карнавальных костюмах и полицейские заграждения. Мой попутчик сажает меня на плечи и идёт через «озеро». Это очень благородно с его стороны. На нём надеты непромокаемые туристические ботинки, на мне же старые дырявые кеды, и их бы пришлось выкинуть. Кеды, на всякий случай, я стираю, и весь следующий день сушу на крыше нашего отеля, на испепеляющем солнце Анд.

Завтра нас ожидает ещё одна ночь в «комфортабельном» боливийском автобусе. Мы едем в Салар-де-Уюни.

Когда-то это было огромное солёное озеро, остаток отошедшего моря, как и Титикака. Сейчас – бескрайняя белая пустыня, покрытая толстым слоем соли. Из соли здесь делают всевозможные скульптуры и поделки. Существует даже отель, целиком выстроенный из соли. Огромная соляная равнина тянется до горизонта и выглядит, как русская заснеженная степь. Вот туда мы и едем.

В автобусе очень холодно, сиденья сломаны, по окнам течёт конденсат и капает на штанину. Я понимаю, почему пассажиры из местных, все как один, стремятся сесть в проходе.

Ночь в этом автобусе длится целую вечность. Раннее утро не приносит облегчения. Наоборот, за бортом автобуса космический холод. Первый раз в жизни вижу, как пассажиры не хотят покидать автобус. Шофёру приходится прикрикнуть несколько раз, и только тогда люди медленно начинают выходить в открытое «космическое» пространство. Выходим и мы.

Резиновые подошвы моих кед превращаются в камень и стучат по каменной мостовой, как если бы я шла на каблуках. Ещё одна необычная мысль приходит мне в голову: «Хорошо, что на мне большой рюкзак. Он хоть как-то греет со спины».

Очень быстро мы находим убогую, грязную и холодную лачугу. За лачугу здесь почасовая оплата, как за отель любви. Но мы уже не думаем о цене. Если остаться на улице и дожидаться солнца, можно никогда больше солнца не увидеть. Мы платим. И опять тонкая струйка полутёплой воды падает на тело, покрытое мурашками. От тела идёт лёгкий парок. Хороша ты, банька боливийская!

В тот день мы не едем на солончаки. Разбитые, после ночного автобуса, мы просто слоняемся по городу, а к вечеру разделяемся. Мальчишки идут есть в дорогой туристический ресторан, а я, как всегда, на местный рынок. Опять не жалею, «жаркое из мяса альпаки» звучит намного вкуснее, чем «пицца»…

Затем происходит ещё одна, неожиданная для меня встреча, подстроенная лукавыми богами путешествий. На главной улице Уюни я натыкаюсь на своего бывшего английского друга…

Последний раз я видела его почти месяц назад, на севере Перу. Сейчас мы на юге Боливии.

Он поднимает глаза от своей электронной книги, и его подбородок начинает трястись. Он старательно пытается остановить подбородок. Этот дрожащий подбородок и попытки его унять говорят больше, чем все витиеватые речи всех фальшивых рыцарей на свете.

– Как ты здесь оказался?

– Из Чили, – слова застревают у него в горле.

– Ты тоже был в Чили?

– Да. Остановился в том же гестхаусе в Атакаме, что и ты. На день позже. Пытался узнать, куда ты оттуда поехала.… Оттуда все сюда едут…

Он приехал в Уюни из Атакамы через солончаки на джипе – популярный маршрут для туристов с деньгами, который я не смогла себе позволить, как всегда. Я молча смотрю на это лицо с трясущейся челюстью и понимаю, что каким-то невероятным образом случилось так, что именно это лицо будет вставать передо мной в моменты одиночества, эти безмолвные, неправильные отношения, а вовсе не тот фарс с моим бывшим фальшивым «рыцарем», я буду вспоминать ещё очень долго. Есть люди, которые не понимают тебя, даже после тысячи сказанных слов, и есть люди, которые понимают тебя без единого слова. Но я знаю, что в этой истории не будет счастливого конца. Не «заточена» я под счастливый конец. Возможно, это моя вина.

– Я думал, что уже всё.… Но я отпустил это, сел на лавочку с «Бесами» Достоевского, и ты появилась… – его челюсть встала на место. – Я хочу попросить прощения.

«Что, если мы опять станем друзьями? Всё было лучше и веселее, когда мы были друзьями. Что, если мы опять станем друзьями?»

В тот же вечер я сажаю его на автобус до Потоси. Я доеду в Потоси только на следующий день, после посещения солончаков. Мы не договариваемся о встрече. Зачем? И так состоится.

В семнадцатом веке Потоси был самым крупным городом всего мира! Сейчас это небольшой городишко с красивым колониальным центральным районом. Город всё ещё известен своими, богатейшими в мире, залежами серебра. А ещё тем, что в шестидесятые годы прошлого столетия в местных шахтах поднимал восстание сам Че Гевара.

Все туристы идут на экскурсию в эти шахты. Я не исключение. Я столько о них слышала! Они – самая знаменитая достопримечательность Потоси. Сегодня шахтёры справляют праздник Пачамамы, то есть матери земли. Рядом с шахтой уже ожидает своей жестокой участи альпака. Её должны принести в жертву богине.

В шахте с и без того плохой вентиляцией горят костры. Немного подальше от входа можно увидеть чучело ещё одного местного бога земных недр, Эль-Тио (в переводе с испанского – дядюшка). Чучело Эль-Тио стоит с дымящимися сигаретами в руках, вокруг него разбросаны мелкие бумажные деньги. Так шахтёры пытаются умаслить «дядюшку», чтобы он даровал им удачу и безопасность на шахте.

Вся наша группа надевает резиновые сапоги, шахтёрские робы и каски с фонарями. Там, в шахте, мы понимаем: каски – вовсе не буквоедство. Они необходимы. Каждый из нас уже ударился лбом о низко висящие сталактиты раз примерно по пятнадцать.

В шахте темно, холодно и очень некомфортно, но на то она и шахта. Не думаю, что шахтёрам в других странах теплее и удобнее. У всех шахтёров за щекой имеется характерная шишка, напоминающая флюс. Это лист коки. Все Анды жуют лист коки.

Несколько слов в защиту листьев коки.

Боливийский президент Эво Моралес тоже выступал в защиту коки. Он заявил, что растение неразрывно связано с культурой страны и наркотиком не является. В подтверждение своих слов он «во всеуслышание», перед камерами, «разжевал» лист коки. (На самом деле, листья не жуют, а закатывают за щёку, в виде шарика. Или просто гоняют во рту, как конфету.)

Это действительно не наркотик. Наркотик – то, что делают из листьев коки. Для производства одного грамма кокаина необходимо переработать тридцать килограммов листьев. Их замачивают в ацетоне и подвергают прочим видам химической обработки. (Что угодно, замоченное в ацетоне, будь то лист ромашки или мяты, станет термоядерным.) Трудно сказать, какая страна производит больше кокаина, Колумбия или Боливия.

Кока в чистом виде всего лишь повышает иммунитет, подавляет голод, жажду, усталость и помогает при болезни высоты. От листьев немного немеют губы и язык. В Андах в широкой продаже имеются леденцы и печенья с листом коки. На рынках торгуют горячим чаем с кокой.

Для повышенного слюноотделения, во время держания коки во рту, употребляется некая субстанция из вываренной картошки или киноа (киноа – крупа, по вкусу напоминающая гречку, размером мельче ее). Субстанция может быть солоноватая или сладковатая. Иногда её называют «камушком». Нужно откусить совсем немного от такого «камушка», который по консистенции напоминает влажную, скомкованную пыль.

Кока продаётся на рынке, из огромных корзин. Все туристы перед походом на шахту должны, кроме оплаты за тур, ещё и купить угощение для шахтёров: мешок всё той же коки, дешёвые сигареты и местное спиртное, в пластмассовых бутылках, которое оказывается очень крепким и не таким уж плохим.

Мы встречаемся на входе в шахту. Он из неё выходит, я в неё вхожу. Никто не удивляется. Удивления уже позади.

Когда я выхожу из шахты, с затуманенным от задымлённого воздуха сознанием, держа за щекой шарик коки, я вижу его опять. Он что-то рассказывает, жестикулируя и стоя на вагонетках. Вместе с кучкой боливийских шахтёров и европейцев мы отмечаем праздник Пачамамы.

Как всегда в Латинской Америке, техника безопасности оставляет желать лучшего. За отдельную небольшую плату шахтёры взрывают для нас динамит. Эхо взрыва прокатывается по коричневым склонам гор. Европейцы бравурно ликуют, как при салюте, и ощущают себя «плохими парнями». Надвигается ночь, мы забираемся в автобус: «Нет, я пойду к себе. Мы же друзья».

Через пару дней мы всей компанией едем в Сукре. Это ещё одна столица Боливии. Город находится на высоте двух тысяч метров, и там заметно теплее.

В Сукре есть очень любопытный палеонтологический парк. Почти отвесная стена, бывшая когда-то дном озера, покрытая множеством окаменевших следов динозавров. Жаль, но к ним близко не подойти.

Я живу в комнате с тремя парнями из Европы. Англичанину места в нашей комнате не хватило, и он проживает отдельно.

В Сукре мы разделяемся и едем в разные стороны. Европейские парни покупают билеты в Санта-Круз, что в джунглях боливийской Амазонки. Я и «плюшевый мишка» в Ла-Пас, но на разные автобусы, и остановимся мы тоже в разных местах. Как говорится, «так будет лучше». В Ла-Пасе я проведу всего одну ночь, а потом я снимаюсь в Эквадор. Мне предстоит проехать второй раз через всё Перу. Ну и траектория!

На автобусной станции мы все обнимаемся. Парни уезжают. Следующий автобус у англичанина…

Около автобуса ему сообщают, что его билет просрочен. Следовательно, автобус его ушёл вчера. В кассах тоже ничего хорошего: «На сегодня в Ла-Пас билетов нет». Мы беспомощно отходим от касс.

– Хотя подождите! – окликают нас. – Вот, кажется, один остался…

Единственное свободное место в Ла-Пас на сегодня – место в моём автобусе. На сиденье рядом со мной… Боги путешествий прикалываются над нами.

В автобусе ночью минусовая температура. Путь лежит через Анды. У нас на двоих одно одеяло. Ну, и никакие мы не друзья.

Утром, закоченевшие, как, впрочем, всё время в Андах, мы берём комнату на двоих, рядом с «ведьминским» рынком. Этот рынок находится на крутых подъемах улиц Ла-Паса, рядом с крупнейшим в мире чёрным рынком, где продают «всё и вся». А в ряде «ведьминских» палаток торгуют травами, курениями, магическими предметами и засушенными эмбрионами альпаки. Эмбрионы различного возраста, от пары недель, когда они ещё похожи на головастиков, до почти родившегося животного. Такие фетиши помещают в доме на удачу и защиту. Продавцы оптимистично сообщают, что альпак не убивают. Они умирают естественной смертью. От холода или болезней…

Интересную одежду носят женщины Анд. Пышные, разноцветные кринолины, похоже, остались такими, какими были ещё при конкистадорах. Они стали национальной одеждой. Правда, юбки немного укоротились. Теперь они чуть выше щиколотки, вероятно, для удобства. На ногах у женщин – чёрные лодочки на плоской подошве. На плечах – шали, не уступающие расцветкой кринолинам. На голове мужская шляпа-котелок, часто с кистями, свисающими с полей. Две косички иногда соединены в одну. На концах косичек – тяжёлые кисти или помпоны. Вместо сумок используются те самые пёстрые полосатые одеяла, завязанные узелком. В этих же одеялах матери в Андах носят детей за плечами.

До чего же неуютна местная жизнь! Как же неудобно медленно ползти вверх по каменистому склону, хватая ртом обеднённый кислородом воздух! Ещё и в кринолине. И с тяжёлым узелком на плечах. Нет, не была я горцем в прошлой жизни.

Мне очень нравится греться на солнышке, сидя на ступеньках кафедрального собора в Ла-Пасе и смотреть на женщин в ярких кринолинах. Широкие юбки поражают своей красочностью. Золотые, красные, зелёные. Голубые с золотом, красные с голубым, жёлтые с зелёным.

Коренные жительницы Ла-Паса особенно щепетильны в своих нарядах и похожи на разноцветных бабочек. Паскенья – значит женщина из Ла-Паса, очень известна в Боливии своим капризным нравом. Существуют даже крылатые высказывания, предостерегающие боливийских мужчин от браков с избалованными паскеньями.

Прямо передо мной – вход в знаменитую боливийскую тюрьму Сан-Педро. Знаменита она с лёгкой руки афро-англичанина Томаса МакФаддена, которому крайне не посчастливилось провести в ней пять лет своей молодой жизни, за транспортировку пяти килограммов кокаина. (История написана другом Томаса, австралийцем Расти Янгом, «Маршевая пудра».)

В тюрьму сажают людей за производство и распространение кокаина, для того чтобы они работали в тюремной лаборатории по производству кокаина и распространяли его уже из тюрьмы. А также на её территории действуют абсолютно не поддающиеся никакой логике законы и быт. Заключённые покупают и продают свои камеры и сами себя содержат, как могут. Заводят бизнес, вступают в торговые отношения с «волей» и так далее. В тюрьму ходят гости и официальные туристические экскурсии, во время которых туристам предлагают гордость «дома» – кокаин. Можно остаться с ночёвкой и даже немного пожить, предварительно заплатив небольшую мзду.

В Ла-Пасе существует единственный в мире легальный кокаиновый бар «Route 36». Это уже не безобидная кока. Бар, хоть и вполне легальный, на всякий случай всё же подпольный. Он переезжает с места на место, но о его местонахождении знают все таксисты. Да, Латинская Америка – это зазеркалье, а Боливия – это зазеркалье зазеркалий.

В Ла-Пасе, я, наконец, расстаюсь со своей гитарой со сломанной шеей. Я собираюсь купить чаранго! (Чаранго – боливийский народный инструмент, наподобие укулеле, с пятью сдвоенными струнами.) На стене, в магазине музыкальных инструментов, висят чаранго, сделанные из панцирей броненосцев.

– Первоначально чаранго делали из броненосца, – объясняет продавец, указывая на волосатые панцири. – Потом его стали долбить из цельного куска дерева. Например, апельсина. Но деревянным чаранго придают традиционную форму панциря.

Конечно, меня уверяют, что броненосцы умерли своей смертью. Так всегда успокаивают туристов.

– Но, вообще, звук у дерева лучше, чем у панциря. И, к тому же, панцирь быстро выходит из строя и требует особого отношения и микроклимата.

Убедительно звучит. К тому же, неизвестно, можно ли вывозить труп броненосца из страны. На деньги, вырученные от продажи гитары, покупаю «вегетарианское» апельсиновое чаранго.

Я изъявляю желание попробовать боливийскую кухню в хорошем месте, и мы идём в боливийский национальный ресторан. Вообще, Южная Америка не очень-то славится своей кухней. Это определённо не Азия. Но я вижу, как он старается мне угодить. Мы никогда не выясняем отношения. Наши случайные товарищи по скитанию больше не считают, что мы пара. Звучит даже такая фраза: «Зря ты стараешься. Не получится у тебя ничего». Это приводит его в бешенство, и он по-гусарски разбрызгивает шампанское перед носом обидчика, а меня наделяет ледяным взглядом.

Он уже задержался в Латинской Америке на полгода, вместо предполагаемых трёх – четырёх недель. Уже проехал из Коста-Рики, через Чили, аж до Боливии. Время возвращаться в жизнь. Если бы у меня была своя жизнь, я бы тоже в неё вернулась. Пора осесть. Но я так и не нашла место, где хочу остаться навсегда. Может, такого места и не существует. Но в Южной Америке наступает весна. Значит, в северном полушарии наступает осень. Зачем же менять весну на осень? Плюс, лучше нам разъехаться на разные материки, чтобы не мешать друг другу жить, а то это уже давно не похоже на шутку. Остаюсь на зимовку здесь, в Южке!

На пути до Лимы останавливаемся на озере Титикака. Потом в Куско, чтобы он, наконец, увидел Мачу-Пикчу, которым в прошлый раз пришлось пожертвовать ради поездки в Чили. Потом последний, длительный автобус до Лимы, и вот оно, молчаливое расставание. Я смотрю на часы:

– Пора.

Он, молча, поднимает голову с моих колен. Молча встаёт. Мы, молча, обнимаемся. У самой двери говорит:

– Иди спать.

– Пойду.

Молча, выходит. Дверь закрывается сама. «Прощай, мой милый друг. На этот раз навсегда. А роза упала на лапу Азора.… С любимыми не расставайтесь.… Нет. Это уже из другой оперы». Ничего особенного. В мире случилось ещё одно классическое расставание двух попутчиков, ставших больше чем друзьями.

Как долго, при упоминании о таком скользком явлении, как любовь, передо мной будет вставать его толстощёкое, румяное лицо с чёрной бородой? Сколько ещё оно будет для меня лицом этой самой любви?

Это ж какая пустота, в этом вашем Перу! И как только двигатель вашего автобуса работает в такой пустоте, в таком разреженном воздухе? Я спрашиваю: «Мотора вам не жалко?» Мой вот ноет. Это всё от пустоты. Всё ему осточертело.

Итак, двигаюсь на север, заполняя дорогой воздух. Опять Трухильо, дальше ещё один сёрфинговый курорт, Манкора. Останавливаюсь на курорте на несколько дней, начинаю упражняться на своём новом чаранго. Пробую местное блюдо – севиче из чёрных моллюсков. Эти моллюски замечательны тем, что проживают только в мангровых зарослях, неподалёку отсюда, и больше нигде в мире. Они имеют чёрный чернильный цвет и необыкновенный насыщенный вкус! Только ради них стоило приехать сюда, в эту пустоту. Надо во всём искать хорошее. Ах, как мне хорошо! Ещё один сёрфинговый рай, который погрузился в ещё один «не сезон».

Что ж, я двигаюсь ещё севернее. На этот раз моя цель – зимовка в Эквадоре. Вот где я смогу спрятаться от себя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.