Золотые телемальчики

Золотые телемальчики

Полгода вместе с Дмитрием Дибровым я веду на ТВЦ программу «Временно доступен». И за это время узнал про телезвезд такое, что лучше бы не знать. А знаете, кто сегодня для телика знаменитость? Тот, кого показывают по телику!

Меня спрашивают знакомые:

– И что, тебе интересно с Дибровым? Он все молчит, а потом говорит-говорит-не-остановится… У него реакция какая-то старомодная!

О да, мне невероятно интересно. Дибров – это такой мамонт. Подобные ему повымерли. Он умеет говорить не фразочками, хохмочками, шуточками, репликами, – а периодами, когда в эфире разлита бывает длительность, как в метрике Гомера; умеет выражать мысль при помощи сложносочиненных связей. А главное – формулировать ее прямо перед камерой. Ну, например, когда в студию приходит боксер Валуев, Дибров как бы невзначай замечает, что мультфильмовского Шрека героем делает не то, что он сильный, а то, что он добрый. И, если эта мысль кажется вам банальной, объясните, почему никто до Диброва этого не заметил? Или вот мой тезка утверждает, что верить в потустороннее нас заставляет страх смерти, небытия (было такое на эфире с офтальмологом и по совместительству путешественником Эрнстом Мулдашевым). Или что возведение Аллой Пугачевой и Максимом Галкиным баварского замка в подмосковной деревне Грязи есть практическое воплощение тезиса Маркса о том, что не следует эстетику опускать до уровня жизни, а следует жизнь поднимать до уровня эстетики.

Дибров такое умеет. Я – нет. Я, когда вижу тысячи метров галковско-пугачевских стен с зубчиками и донжонами, вдруг вскочивших князями из Грязей, сжимаюсь в комок от мысли, что дух Людвига Баварского сослан с альпийского Нойшванштайна в посюстороннюю русскую ссылку. Я не вижу в этом нелепейшем замке ни эстетики Маркса, ни эстетики Гегеля, но отголосок трагедии, должно быть, случившейся в жизни некогда светлого мальчика, филолога и лингвиста Максима Галкина (с которым я познакомился лет двенадцать назад, когда он еще был однозначно светлым) – потому что такие архитектурные формы возводят не для жизни, а для забытья, подобно тому как алкоголик заливает похмелье водкой. И, наверное, моя позиция на экране чувствуется, в отличие от позиции Диброва, который, хотя и очень умный, но и очень телевизионный человек. Поэтому он знает, какие вещи на телевидении говорить можно, а какие – нельзя.

ДВИГАТЕЛЬ И ТОПЛИВО

В принципе, телевизионных кумиров можно спрашивать о чем угодно – хоть о любовных делах (Михаил Пореченков признался под камерой в наличии у него внебрачного взрослого сына, о чем доселе не говорил), хоть о приводах в милицию, даже о заработках – это имиджу не вредит, поскольку и скандал, и гламур равно помогают продвигаться в рейтингах.

А самый неприличный вопрос на телевидении таков:

– А что вы сейчас читаете?

На вопрос про чтение кумирам непонятно, как отвечать, потому что для большинства из них честный ответ звучит так: «Я уже давно, лет десять, ни хрена не читаю, только глянцевые журналы, где про меня пишут».

Это колоссальное изменение роли книги как источника информации заметно во всем – ну, например, когда Пугачева в восьмидесятых пела песни на стихи Мандельштама, эстетов это коробило, но я узнал Мандельштама именно благодаря Пугачевой, потому что в школьной библиотеке города Иваново никаких Мандельштамов не водилось. И я хорошо запомнил тех лет интервью с Пугачевой, в котором она говорила, что всегда читает на ночь стихи, как бы ни устала, и это выглядело не позой, а скорее гигиенической привычкой разумного человека чистить мозги перед сном.

Если не чистить зубы, появится кариес; если не читать книги, закисают мозги. Половина телегероев говорят сегодня то же, что говорили и пять лет назад, – в них не видно развития. У них мгновенная реакция, это да, у них привычный юморок (то есть такой, который не обманывает ожиданий, а наоборот, их подтверждает, типа «знакомится олигарх с блондинкой»), и они очень милые люди, – но анализ мира вне экрана для них есть нечто излишнее.

Я говорю о книгах, потому что именно книга заливает в бак мозга горючее, состоящее в вопросах: зачем я живу? Бессмыслен ли мир? Что же будет с Родиной и с нами? К чему б это, право, такая хандра? Кто мы, зачем мы и камо грядеши?

Нет вопросов – нет и человека.

ТЕХНОЛОГИИ

О том, что заменило ум на сегодняшнем телеэкране, а шире говоря, и в России вообще, мне очень наглядно объяснил Федор Бондарчук, образцовый герой обложки журнала «Hello!», великолепный, замечу, актер, а также довольно странный режиссер, после отличной «9-й роты» снявший «Обитаемый остров»: эдакий гламурный клип по антигламурным Стругацким.

Бондарчук рассказал, как он снимает кино по, условно говоря, голливудским технологическим лекалам: диалог на экране, который зритель воспринимает как единое целое, склеивается из шести дублей, что дает шанс даже середнячка сделать великим актером. Плюс метод «отстраненного внимания»: это когда во время монолога героя показывают не его, а второстепенного персонажа, актер-актерыча, чья реакция и заставляет нас верить, что герой прекрасно играет.

В технологиях самих по себе ничего дурного нет, – проблема в том, что эти технологии существуют ради технологий. Бондарчуку, похоже, было решительно все равно, на какую тему снимать блокбастер (мне говорили, что на съемки по Стругацким его подбил Александр Роднянский, и если это так, то вина Роднянского велика – соблазнители виновнее соблазненных, – это ж надо умудриться снять фильм по Стругацким и тут же вступить в «Единую Россию»: полагаю, чтобы упростить финансирование прочих съемок, это же так технологично!). Но точно так же до этого Бондарчук снимал технологически безупречные клипы: неважно, на какую попсу, неважно, для какой певицы или певца, – важно, что для милых людей и за хорошие деньги. Эк вон как каждый кадр выстроен! «Я люблю, тебя, девочка» и «Посмотри мне в глаза». Теперь можно и за Шекспира.

Милый и богатый – это сегодня тот типаж, которого все обожают.

Умный ведь может и начать говорить про публику то, что он думает, а милый и богатый будет говорить только то, что он знает.

Потому-то Бондарчук и говорит повсюду в защиту «Обитаемого острова», что картина взяла самый большой в стране фильм-бокс.

Вот вы можете себе представить Тарковского, хвастающегося кассой «Зеркала» или «Иванова детства»?

Я и Эльдара Рязанова в таком качестве представить не могу.

МОРАЛЬ

Иван Ургант, отличная реакция, тридцать один год, ожидаемые шутки, показан по всем каналам, колоссальные гонорары за проведенные корпоративы, квартира в доме на набережной – вау! Герой.

Федор Бондарчук, Михаил Пореченков, Николай Фоменко – герои, герои, герои. Вам ведь они нравятся, правда, да?

Я, боже упаси, не хочу сказать, что они плохие люди, потому что даже плохой (с моей точки зрения) фильм и пустая (с моей точки зрения) программа не делают их создателей плохими. Бывает, в конце концов, и производственный брак. Но я хочу сказать, что многие из этих людей считают своей добродетелью одну: умение развлекать. И только.

Добро, зло, обман, стыд, подлость, предательство, отчаяние, поиск выхода, самосовершенствование, утрата и обретение веры, закольцованная злосчастность российской истории, то есть все, что придает человеческой жизни вес, заставляя ее отпечатываться на земле – об этом еще можно говорить с людьми старой школы, то есть с Ярмольником или Гармашом. С выпускниками школы новой – нельзя. Непонятна сама тема для обсуждения. Так для актера неважно, кого играть, Моцарта или Сальери, за него решает режиссер, и в этом смысле у нас телеведущих нет, – остались одни телеведомые.

Еще раз: я не спорю, они милейшие люди, но вы их видите с той стороны экрана, и они вам нравятся, потому что вы такие же милейшие люди, которые тоже очень хотят денег, и любви, и давно не читают книг, и со вздохом смотрят на тех, кто что-то пищит о нравственности и морали.

Но вот я, готовясь к эфиру, читаю интервью с одним из кумиров: он рассказывает, как его отец, в бытность советским начальником, держал на столе фотографию, где был вместе с Хрущевым. И вот, чуть пронесся слух, что Хрущева снимают, на столе отца фотка с Хрущевым мгновенно сменилась фоткою с Брежневым.

Понимаете, да? Сын может – всякое бывает! – увидеть отца и пьяным, и голым, и вообще совершающим неприличный поступок. Но тогда он должен об этом молчать, а не разбалтывать в интервью, не задумываясь о том, как это выглядит (и даже не задумываясь, что над этим можно задуматься).

По крайней мере, я так понимаю мораль, но мораль стала таким смешным словом, что про нее смешно говорить.

МЫ И ОНИ

Леонид Ярмольник – человек, к слову, проделавший над собой титаническую работу с времен «Вокруг смеха» и пресловутого цыпленка-табака (что тогда заставляло меня относиться к нему примерно так же, как я сегодня отношусь к Бондарчуку; то есть у Бондарчука шанс еще есть), заметил, что актеры, прошедшие школу сериалов, навсегда остаются порчеными для кино. Они, в принципе, могут изобразить страх, любовь, отчаяние, – но никогда уже не смогут изобразить оттенки.

Это очень жестокая оценка, но можно посмотреть встык, скажем, «Адмирала» с Колчаком-Хабенским и «Анну Каренину» с Карениным-Янковским – и сразу станет понятно, почему Янковский не снимался в сериалах, а Хабенский почему не дотягивается до Янковского.

Я сейчас даже не про телик, я вообще про жизнь: игра на понижение (ради денег, ради карьеры, неважно ради чего – друга моей семьи Сашу Половцева никто знать не знал, когда он блестяще играл в «Барабаниаде», а параллельно подрабатывал грузчиком в магазине, а узнали, когда он стал майором Соловцом из «Ментов»: создал, так сказать, положительный образ профессии, которая вне сериала не вызывает любви), – так вот, игра на понижение, на упрощение разливает внутри пустоту, которую старшие поколения заполняют алкоголем, а младшие немыслимым пафосом при полной убежденности, что весь мир таков.

Я в этом вовсе не так уверен.

Самым непафосным и простым в общении для меня был Микки Рурк. У него вообще довольно пацанская биография: его бил отчим, он занялся боксом и набил морду отчиму, мать выгнала из дома, он подрабатывал, накопил на актерскую студию, добился успеха, связался с дурной компанией, пропил и промотал все, что было (включая «Роллс-Ройс»), ради заработка дрался на ринге, постепенно вернулся в кино… В моей студии в тот день валилось все: у гримеров выпадали из рук кисточки, потому что это был «сам Рурк», в двери лезли пьяные телезвезды, чтобы с «самим Рурком» сфотографироваться, бились чашки с кофе и падали стулья – вокруг царила истерика – а мне, повторяю, было легко, потому что это из него все делали героя, а он из себя героя не делал. «Микки, ты по-прежнему посещаешь психиатра?» – «Да, потому что без него мне не выкарабкаться». – «А что ты сейчас читаешь?» – «Мемуары одного рестлера, мне очень интересно». – «Как для тебя выглядит самая счастливая ночь жизни?» – «Я сижу со своими собаками на берегу и слушаю, как шумит море».

Попробуйте-ка наших спросить про психиатра или про ночь!

КОНЕЦ СВЕТА

Однажды я не выдерживаю и устраиваю маленький, но прекрасный производственный скандал. Я говорю, что больше не могу в телевизоре говорить с людьми из телевизора, потому что все разговоры сводятся к телевизору. Но мне мой демарш несогласного быстренько усмиряют: «Пиши свой список».

И вот тут я понимаю, что список написать не могу.

То есть я с легкостью могу представить, кого бы я хотел видеть в эфире, когда бы вел его, скажем, век назад. Потому что очевидны герои того времени. Путешественники. Поэты. Военные. Инженеры. Изобретатели. Летчики. Хирурги, вирусологи, вообще врачи. Загляните, будучи в Петербурге, в Институт акушерства и гинекологии имени Отта (не обязательно быть беременной женщиной). Вам откроется не роддом, а сотворенный архитектором Бенуа гимн науке. Там каждый лестничный марш поет, что наука побеждает болезнь, а скоро победит и смерть (и, кстати, так больше уже строить больницы не будут). Достичь бессмертия, полететь к звездам, сделать человечество счастливым – это были миссии, достойные героев столетней давности.

То есть тогда кумирами были исследователи и преобразователи мира – а если актеры в этот список и попадали, то на правах украшения. Основу составлял все же принцип открытия – хотя бы Станиславским «школы переживания».

Кого сегодня интересуют космонавты или инженеры? Физики или стихотворцы? Мир для моих сограждан – это телевизор. Герой телеэкрана – тот, кто создает запоминающийся образ. Зачем образу познавать мир?

Понимаю, что рублю сук, с которого кормлюсь, но телевидение – это довольно убогий информационный источник, и это причина, по какой я телевизор уже лет десять как не смотрю. Быстрая смена картинок и крохотные цитаты, ставка на эмоцию – это как пролетевшая мимо модница. Радио по своим возможностям богаче телевизора, журнал – сложнее радио, книга – сложнее журнала, а интернет – сложнее всего перечисленного, потому все перечисленное в себя включает. Телевидение просто по своей технологии лживо и криво, и, например, прямой эфир – это попросту один из механизмов выпрямления этой врожденной кривизны. Без этого телевидение легко превращается в пропаганду, причем потребительскую скорее, чем политическую.

Надеюсь, вы понимаете, к чему я веду. Поколения, черпающие информацию о мире через телевизор; доверяющие телевизору и мечтающие в телевизор попасть, совершили грех подмены мира иллюзией мира. Они перестали изучать планету, Вселенную, себя – и стали потреблять телевизионный продукт. Ведь консьюмеризм с его пресловутой пирамидой искусственно созданных потребностей есть просто ориентация на телекумиров. У этих-то милых людей в шкафу всегда пятьсот пар обуви, как у героини Сары Джессики Паркер, – а с исследователя-то Пржевальского что можно было взять, кроме одной лошадиной силы?

Я вообще порой полагаю, что наше телевидение и завело нас в наш кризис.

Хотите, чтобы кризис кончился? – кончайте играть в ящик, сыграйте в жизнь.

2009

Данный текст является ознакомительным фрагментом.