От советского информбюро

20 октября

Вечернее сообщение 19 октября: В течение 19 октября на всех направлениях фронта продолжались бои. Особенно упорные бои шли на МОЖАЙСКОМ и МАЛОЯРОСЛАВЕЦКОМ направлениях.

20 октября

"Утром ко мне подошел начальник политотдела Деревянкин, — рассказывал маршал бронетанковых войск, дважды Герой Советского Союза М. Е. Катуков, — он был явно расстроен.

— Михаил Ефимович, один экипаж пропал!

— То есть как пропал?

— Как в воду канул. И чей бы вы думали? Лавриненко. Ума не приложу, куда они делись!

Я рассказал Ивану Григорьевичу, что когда бригада пошла на Москву, то по просьбе командования 50-й армии оставил Лавриненко для охраны ее штаба. Командование армии обещало долго не задерживать его. Но с этого дня прошло уже четверо суток.

Кинулись звонить во все концы, но следов Лавриненко найти так и не смогли.

Только перед походом в Москву Лавриненко приняли кандидатом в члены партии. В боях под Мценском он проявил себя отважным и грамотным командиром. И вдруг такое чепе!..

В полдень к штабу, лязгая гусеницами, подкатила тридцатьчетверка, а за ней — штабной автобус немецкого производства.

Люк машины открылся, и оттуда как ни в чем не бывало вылез довольный, веселый Лавриненко, а следом — Борзых и Федотов. За рулем штабного автобуса сидел четвертый член экипажа — Бедный.

— Где вы были?! — зашумел было первым подбежавший Деревянкин.

— Да вот немного подзадержались, — улыбаясь, проговорил Лавриненко.

— Где? Почему так долго?!

Вместо ответа Лавриненко вынул из нагрудного кармана гимнастерки бумагу и подал начальнику политотдела.

"Полковнику Катукову, — прочел Деревянкин. — Командир машины Лавриненко Дмитрий Федорович был мною задержан. Ему была поставлена задача остановить прорвавшегося противника и помочь восстановить положение на участке фронта в районе Серпухова. Он не только с честью выполнил эту задачу, но и геройски проявил себя. За образцовое выполнение боевой задачи Военный совет армии всему личному составу экипажа объявил благодарность и представил к правительственной награде. Комбриг Фирсов".

Подошел и я к танку Лавриненко, прочитал записку Фирсова, обнял лейтенанта, поблагодарил за службу и попросил рассказать о случившемся подробнее.

Дело, оказывается, было так. Штаб армии отпустил Лавриненко вслед за нами. Дорога забита автотранспортом, и как ни торопился Лавриненко — нагнать бригаду ему не удалось.

Прибыв в Серпухов, экипаж решил побриться: как-никак направлялись в Москву…"

— Вижу — парикмахерская, — вспоминал сам Лавриненко. — Очень захотелось мне побриться. Вхожу в зал. Вид у меня, скажу я вам, совсем не джентльменский. Гляжу в зеркало и себя не узнаю — ватник грязный, порванный, штаны засаленные, на лице щетина черная. Хотел уже ретироваться, да девушка, милая такая, к креслу позвала. Только уселся, девушка намылила щеки, — гляжу, Федотов, водитель мой, влетает и кричит: "Товарищ командир, вас комбриг зовет! Скорей!" Вышел на крыльцо. И в самом деле, стоит пожилой военный с ромбом в петлице, спрашивает: "Вы командир танка?" Отвечаю: "Я командир". Положил он мне руку на плечо и ласково так, по-отечески говорит: "Выручай, браток. Дело есть, и очень срочное". А у самого губы прыгают, волнуется старик…

"— Вот что, лейтенант, — можно прочесть дальше у М. Е. Катукова, — по дороге из Малоярославца идет колонна гитлеровцев численностью до батальона. Под рукой у меня сейчас никого нет. Вот-вот подойдут наши части. Необходимо задержать врага.

В рощице у Высокиничей Лавриненко стал в засаду. Дорога в обе стороны просматривалась хорошо. Лейтенант сам сел за пушку. Стрелял он, как правило, без промаха.

Через несколько минут на шоссе показалась немецкая колонна. Впереди тарахтели мотоциклы, потом шла штабная машина, за ней противотанковые орудия и три грузовика с пехотой. Гитлеровцы в те времена были настолько уверены в своей силе, что иногда даже не высылали вперед разведку.

Подпустив фашистов на 150 метров, Лавриненко расстрелял колонну в упор. Два орудия были сразу же подбиты, третье орудие вражеские артиллеристы пытались развернуть, но танк выскочил на шоссе и врезался в грузовики с пехотой, а затем раздавил орудие. Оставшиеся в живых гитлеровцы разбежались, но вскоре подошла наша часть и добила противника. Экипаж Лавриненко сдал коменданту Серпухова 13 автоматов, 6 минометов, 10 мотоциклов с колясками и противотанковое орудие с полным боекомплектом. Штабную машину Фирсов разрешил забрать в бригаду. Ее своим ходом повел Бедный. В автобусе оказались важные документы и карты, которые мы немедленно отправили в Москву"…

После Серпухова Дмитрий Лавриненко почти два месяца не выходил из боев. Под деревней Горюны он уничтожил пятьдесят второй по счету немецкий танк. Участвовал в двадцати восьми боях, трижды горел в танке. Его боевыми подвигами гордилась вся 1-я гвардейская танковая бригада. На редкость высокоодаренным танкистом-снайпером оказался кубанский казак, двадцатисемилетний учитель из станицы Бесстрашной.

18 декабря, накануне штурма Волоколамска, старший лейтенант Лавриненко перебегал поляну под обстрелом. Вот он уже у своего танка, махнул рукой водителю, старшему сержанту Михаилу Соломянникову, подавая знак "заводи!", и тут же упал ничком.

"Я выскочил из машины и подбежал к нему, — писал в "Комсомольскую правду" Юрию Жукову лейтенант Леонид Лехман. — Тут же подбежал водитель танка Соломянников. Трудно было поверить, что Лавриненко уже нет в живых: крови не было. Мы расстегнули его полушубок, прослушали сердце, оно не билось. И только тщательно осмотрев Дмитрия, мы вдруг увидели у него на виске небольшое красное пятнышко. Крохотный осколок мины поразил насмерть нашего лучшего друга и командира… После смерти Дмитрия Лавриненко командовать ротой поручили мне".

Лавриненко похоронили между Покровским и Горюнами у дороги, на опушке леса.

Узнав о гибели своего любимца, комбриг Катуков с горечью сказал:

— Лучших людей забирает московская земля…

21 октября

РАСПОРЯЖЕНИЕ МОССОВЕТА

Всем начальникам участков, имеющих механизмы (экскаваторы и бульдозеры), обеспечить их круглосуточную работу… Работа механизмов на линии укреплений в одну смену совершенно недопустима.

1. Механизмы должны работать не менее двадцати часов в сутки с освещением фонарями "летучая мышь" в ночное время… Обеспечить питание механиков и отдых поблизости от места работы.

2. Немедленно развернуть строительство дотов и дзотов, считая это первоочередной работой.

3. По всей линии укреплений развернуть установку колючей проволоки по указанию воинских частей. Управлению строительства линии укреплений (тов. Яснову) в суточный срок вывезти колючую проволоку на участки укреплений.

4. В двухдневный срок пересечь дороги противотанковыми рвами с перекрытием дорог временными мостами, пробить колодцы под дорогами и дороги заминировать.

Об исполнении доложить Московскому Совету 27 октября 1941 года в 20 часов.

Председатель Исполнительного Комитета Московского Городского Совета депутатов трудящихся В. Пронин

21 октября

"В статье для "Красной звезды", — вспоминает бывший редактор газеты генерал-майор Д. И. Ортенберг, — генерал Артемьев более конкретно рассказал о задачах, обязанностях и долге москвичей в связи с введением осадного положения: о формировании новых ополченческих дивизий и истребительных батальонов, о создании и укреплении оборонительных полос на ближних подступах к Москве, в самой Москве и т. д.

Были в этой статье и такие строки:

"…Нужно быть готовыми к тому, что улицы Москвы могут стать местом жарких боев, штыковых атак, рукопашных схваток с врагом. Это значит, что каждая улица уже сейчас должна приобрести боевой облик, каждый дом должен стать укреплением, каждое окно — огневой точкой и каждый житель Москвы солдатом…

Население города Москвы вместе со всей Красной Армией уже сейчас должно подготовиться к борьбе не только с вражеской пехотой, но и вражескими тапками. Из окон, из ворот домов, на каждого закоулка посыплются на немецкие танки бутылки с горючим, связки гранат. Мы не пропустим вражеских танков…"

Вот так! Нужно быть готовыми к тому, что улицы Москвы могут стать "местом жарких боев, штыковых атак…" Меня, как редактора, смущало одно обстоятельство: не подумают ли, что на фронте так катастрофически плохо, что заговорили, мол, об уличных боях в столице. Я отложил статью и поехал в Перхушково в штаб фронта.

Георгия Константиновича я застал в домике старинной кирпичной кладки. Комфронта, видно, только закончил дела и сейчас, сияв китель, отдыхал, прохаживаясь по комнате…

Я сразу приступил к делу, которое меня больше всего волновало. Показал ему статью Артемьева, высказал свои сомнения. Георгий Константинович прочитал ее, подумал, потом улыбнулся и ответил фразой, я бы сказал, афористичной:

— Лучше быть готовыми к тому, чего не будет, чем не быть готовыми…

В этих словах я почувствовал непоколебимую уверенность командующего фронтом в том, что Москву удержим, не отдадим врагу".

24 октября

"Саперному взводу Омельченко было поручено взорвать паромную переправу и мост через Оку… Я задумался: кому из саперов можно доверить выполнение такого дела? Все опытные подрывники уже заняты. Мысленно перебирал людей, не мог ни на ком остановиться.

В штабе батальона был у нас в то время худенький, среднего роста, очень подвижный юный сапер-ополченец Володя Бекишев. Пришел к нам из отдельной саперной роты дивизии вместе с пожилыми ополченцами. Он-то и обратился с просьбой поручить ему взорвать мост. Я усомнился: сможет ли Володя один выполнить боевое задание? Он заявил, что выполнит, хорошо знает, как составляется зажигательная трубка, присоединяется детонирующий шнур, как подвешиваются заряды взрывчатки и т. д. Посоветовавшись с комиссаром, я приказал саперу В. Бекишеву взорвать мост через Оку. Взяв 20 килограммов тола, он отправился на боевое задание. Открыто подойти к мосту Володя не мог из-за пулеметного огня вражеского патруля, охраняющего объект. С высокого противоположного берега часовой держал под обстрелом все подступы. Володя по-пластунски прополз метров 200–250. Из-за бугорка стал изучать строение моста, определил, сколько нужно связать зарядов, где и как их лучше расположить. Где шпагат? Потерял! Не идти же искать его под пулями. Решил изорвать на ленты нательную рубашку. Связал заряды и с ними пополз к мосту.

Мост был полуразрушен, верхний настил у нашего берега сорван метров на 30–40. В прогонах торчали гвозди. После дождя прогоны стали скользкими. Высота настила над водой достигала трех метров. Все это осложняло минирование.

Володя переполз туда и обратно все четыре прогона. Связанные заряды, килограммов по пять каждый, он переносил в зубах, а детонирующий шнур — на шее. Капсюли детонаторов Володя держал в пилотке. Бекишев, скользя на прогонах, ежеминутно рисковал сорваться в воду. К тому же немцы жгли ракеты, пули свистели над головой.

Но вот заминированы все прогоны, сваи, заряды соединены детонирующим шнуром с капсюлями детонаторов, в запальную шашку вставлена зажигательная трубка.

Володя поджег зажигательную трубку и побежал прочь. Споткнувшись, упал в яму. В этот момент мост взлетел на воздух. Патрули открыли беспорядочную стрельбу, но поздно.

За блестящее выполнение задания саперу Бекишеву была объявлена благодарность.

С. Постников, бывш. командир саперной роты 178-й стрелковой дивизии (ранее 21-я дивизия народного ополчения Киевского района)".

25 октября

Младшего сержанта Петра Стемасова звали "Березой"; это позывной батареи, которая стояла на опушке березового леска, подступавшего к шоссе. Орудия менее заметны на фоне деревьев.

Радист Стемасов сидел в окопчике, вырытом возле первого орудия, не снимая наушников, и поеживался от холода.

Орудийный расчет только собрался позавтракать. Напекли блинов, чаи в котелке закипал. Но наполнить кружки не пришлось. Над позицией появилось звено бомбардировщиков. "Юнкерсы-87" вытянулись цепочкой, начали пикировать и бомбить. Стемасов отчетливо видел бомбы: отделяясь от самолета, они похожи на черные капли.

Все спрыгнули в окоп, сидели тесно прижавшись, втянув головы в плечи, пригнувшись, зажмурившись. Благословляли землю-матушку.

Стемасов оглянулся и увидел, что между первым и вторым орудием лежит в беспамятстве командир батареи Беляков: сбит взрывной волной. Стемасов добрел до окопа и увидел — горит ящик со снарядами:

— Как бы его потушить…

— Поздно, — предупредил Беляков. — Сейчас начнут рваться…

— Все-таки попробую, товарищ старший лейтенант.

И Стемасов со всех ног бросился к горящему ящику.

"Кто бы подумал! — командир батареи Беляков невольно залюбовался сильным и ловким парнем в каске, слегка откинутой на затылок. — Парень тихий. До армии варил сыры в каком-то заволжском городишке, кажется, в Ульяновской области. И откуда у него эта удаль?"

Стемасов подбежал к ящикам, прополз по слякотному, грязному снегу. В руках саперная лопата. Он закидал горящий ящик мокрой землей, сбил пламя и вернулся к окопу:

— Ну, теперь можно будет и чаю попить.

Над огневой позицией снова прошли громоносной цепочкой "Юнкерсы-87".

Немцы решили, что батарея разбита и путь свободен.

— Отставить чаепитие! — Беляков безотрывно всматривался в дорогу, ведущую в Спас-Рюховское.

Гуськом двигались танки. Прозвучала команда: "К бою!"

Расчет крайнего слева четвертого орудия, спрятанного за ельником, на команду не отозвался — никаких признаков жизни.

Стемасов подбежал ближе. Щит орудия помят, лафет покорежен, однако огонь вести можно.

Вторым выстрелом Стемасов подбил танк на повороте дороги. Танки двигались, подставляя бока, под таким углом, что колонна их образовала длинную движущуюся мишень. Если целиться в один из головных танков, стрелять можно без упреждения — все равно в какой-нибудь да угодишь.

Немцы заметили ожившее орудие в ельнике и открыли ответный огонь. Осколки угодили в накатник, снесли панораму, разбили ступицу колеса и развели колесо с осью, орудие перекосило.

Батарея подбила уже шесть танков, но не могла остановить их продвижение. По обочине дороги шли солдаты в зеленых шинелях.

Возле окопа дымил слабосильный костер, а над ним висел закопченный котелок. И как этот костерик не разметало взрывной волной!

Только костер возле окопа был разложен руками человека. А все остальные костры, которые взялись вокруг со злой силой, были зажжены бомбами.

Стемасов огляделся и приметил — у орудия валяются пять бронебойных снарядов. "Не пропадать же добру!"

А что, если стрелять без панорамы, наводить по стволу? Жаль, на полигоне, на учебных стрельбах они не упражнялись в такой стрельбе! Да, война вносит сейчас суровые поправки к занятиям… Стемасов решился выстрелить без панорамы. Только бы повернуть ствол вправо! Лафет зарылся в землю четверти на две. Как его поднять и отвести влево, в сторону? К счастью, грунт оказался твердым. Силенкой природа Петра Стемасова не обидела, орудие подалось, но все-таки цели накрыть не могло!

Стемасов скинул шинель, стало жарко на холодном ветру. Мучила жажда. Ловил ртом снежинки и поглядывал на догорающий костер, где впустую коптился котелок с чаем.

Еще раз поддел ломом станину. Теперь уже можно довернуть ствол вправо поворотным механизмом.

На шоссе возле стога соломы остановился средний танк. Стемасов видел крест на броне. Он прицелился ниже креста. Выстрел. Танк стоял на месте как ни в чем не бывало, а снаряд угодил в стог соломы, и тот сразу взялся ярким пламенем. Стемасова бросило в жар, словно сам очутился возле этой горящей соломы. Промах!

Да ведь очень хорошо, что он влепил снаряд в соседний стог, просто замечательно! Сам того не замышляя, он высветил цель и в то же время ослепил немцев.

Стемасов надвинул ствол чуть правее и снова выстрелил по освещенной цели.

Удача! Танк, стоящий возле стога, задымил.

Шатаясь, к орудию приковылял контуженный наводчик Неронов, он один уцелел из расчета четвертого орудия, у которого хозяйничал Стемасов. С трудом держался на ногах, ничего не слышал и сказать ничего не мог. Тем не менее притащил панораму, снятую с какого-то разбитого орудия, и установил ее.

Вдвоем они поддели ломом станину, передвинули сошники. Стемасов взмок на холодном ветру и теперь так продрог, что зуб на зуб не попадал. У них на батарее это называлось "продавать дрожжи".

Неронов занял место у панорамы и первым же выстрелом поджег танк.

Немцы приметили кусты, за которыми прячется орудие. Осколки и пули защелкали по щиту, как град по крыше.

Стемасов пробежал, низко пригнувшись, сквозь кустарник, прополз, утюжа слякотную землю локтями и коленями, через полянку и подтянул к орудию ящик с шрапнелью. В ящике четыре снаряда — целое богатство!

Немецкая пехота снова показалась на шоссе. Как же было не ударить прямой наводкой? Цель была так близка, что артиллеристы не ставили трубки и стреляли картечью.

После четвертого выстрела ставший глухонемым Неронов снял панораму и сунул ее за пазуху. Вдвоем со Стемасовым они торопливо отползли от орудия и забрались в глубокую бомбовую воронку.

Уже на краю воронки их едва не пришил к земле длинной-предлинной очередью пулеметчик. Стемасову так и не удалось добраться до своей шинели, брошенной возле орудия. Шинель дергалась и шевелилась под пулями, ее буквально изрешетило. Наверное, стрелок из танка решил, что там залег русский.

В лесу нашли своих. Стемасов доложил раненому Великову обстановку. Онемевший Неронов молча кивал. Из ушей у него шла кровь, она струйками стекала по небритым щекам, и казалось, что это алый ремешок, который держит каску[2].

26 октября

До середины октября 78-я стрелковая дивизия полковника Белобородова находилась на Дальневосточной границе. 14 октября, когда положение под Москвой резко ухудшилось, в день, когда полки Полосухина вели ожесточенный бой на Бородинском поле, 78-я дивизия по тревоге, прямо с учений, была направлена на станцию погрузки.

"Переброску войск контролировала Ставка Верховного Главнокомандования, — вспоминает генерал армии дважды Герой Советского Союза А. П. Белобородов. — Это мы чувствовали на всем пути. Железнодорожники открыли нам "зеленую улицу". На узловых станциях эшелоны стояли не более пяти — семи минут. Отцепят один паровоз, прицепят другой, заправленный водой и углем, — и снова вперед!

В результате все 36 эшелонов дивизии пересекли страну с востока на запад со скоростью курьерских поездов. Последний эшелон вышел из-под Владивостока 17 октября, а 28 октября наши части уже выгружались в Подмосковье, в городе Истра и на ближайших к нему станциях".

Комиссар дивизии М. В. Бронников помнит, что из 14 тысяч человек в дивизии насчитывалось тогда 870 коммунистов и 5 тысяч комсомольцев. Моральный дух бойцов и командиров был исключительно высок. Только в пути с Дальнего Востока на фронт поступило триста заявлений от желающих вступить в партию. Это ли не ярчайшее свидетельство патриотического подъема сибиряков, уральцев и дальневосточников?!

"Железнодорожная сеть СССР, — пишет немецкий историк Клаус Рейигардт, — позволила за 12–15 дней перебросить с Дальнего Востока, из Средней Азии и Сибири восемь дивизий, в том числе одну танковую. Таких темпов немцы не ожидали. Для переброски одной дивизии необходимы от двадцати до сорока составов, которые бы шли по обеим колеям с высокой скоростью. Целые "пачки" по 15–20 составов, идущие близко друг за Другом только в ночное время, полностью выпадали из поля зрения немецкой авиаразведки. Для обеспечения скорейшей переброски войск русские останавливали на несколько дней все другие составы, включая военные грузы, и таким образом дивизии прямо в эшелонах доставлялись непосредственно к линии фронта".

29 октября

За границей интересовались военной биографией командарма К. К. Рокоссовского, иностранной прессе потребовался очерк о нем. Редактор "Красной звезды" поручил это корреспонденту Павлу Трояновскому, который знал командарма еще по Забайкалью. Вот его рассказ:

— К. К. Рокоссовский вернулся в штаб довольно поздно, усталый, встревоженный. Долго отказывался от разговора со мной, ссылаясь на занятость, говоря, что очерки нужно писать не о генералах, а о бойцах…

— Хорошо, — сказал наконец Константин Константинович. — Поговорить поговорим. Но ничего писать и подписывать не буду…

На этом и порешили. Рокоссовский коротко рассказал свою биографию… Я быстро записывал, чтобы потом использовать в очерке.

— А теперь я вот здесь, где вы меня видите, — закончил Константин Константинович. — Время для Отечества тяжелое, но, думаю, не безвыходное. Враг еще силен, но это уже не тот враг, который 22 июня начал войну. Цвет немецко-фашистской армии выбит еще на полях Прибалтики, Белоруссии, под Ленинградом, у Смоленска, Киева и Одессы, у Брянска и под Москвой. Мы нанесли врагу очень сильный урон. Допускаю, что фашисты еще могут добиться каких-то отдельных успехов. Но только не решающих…

Рокоссовский сделал паузу. И вдруг спросил:

— У вас есть карта?

Я подал ему карту Подмосковья. Генерал взглянул на нее, вернул карту и позвал адъютанта:

— Сходите в оперативный отдел и попросите две карты Европы. Для меня и корреспондента. — И мне: — Без перспективы воевать нельзя. Надо видеть весь возможный театр войны. Вы что думаете, мы, Красная Армия, не будем в Берлине? — И тут опять вернулся к мысли, которую уже высказывал: — У врага уже нет и не может быть тех сил, которыми он начал войну. А наши силы…

Он остановился. И мне показалось, что генерал знает, какие у нас есть или собираются силы, но не считает нужным пока говорить об этом…

Вернулся адъютант с картой Европы. И я попросил генерала написать на уголке карты его слова о Берлине. Рокоссовский вывел:

"Специальному корреспонденту "Красной звезды" Трояновскому П. И. Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Обязательно будем в Берлине! К. Рокоссовский. Подмосковье, 29 октября 1941 года"…

И вот в конце войны начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин неожиданно спросил у корреспондента "Красной звезды", которого встретил в Берлине:

— Карта Рокоссовского с вами?

Да, карта была со мной. Кстати, я возил ее с собой от самой Москвы…

— Дайте вашу карту, — вдруг попросил Малинин.

Я подал. Начальник штаба фронта правее записи, сделанной К. К. Рокоссовским, написал:

"Сим удостоверяю, что мы в Берлине! Начальник штаба 1-го Белорусского фронта, бывший начальник штаба 16-й армии, которой командовал К. К. Рокоссовский. Берлин, 22 апреля 1945 года".

Как ярко высветился в этом эпизоде характер, символ веры командарма!