ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ И ПОЛНОМОЧНЫЙ НАРУШИТЕЛЬ ГРАНИЦЫ

В мемуарах адмирала Амелько, который самочинно «воевал» с Америкой, содержится некоторая путаница дат, нарочитая и весьма примечательная. Так всегда бывает: когда хочется умолчать о неприятном, наружу невольно вылезает худшее.

«23 января, а началось это 21 января, звонит по «ВЧ» из Москвы С.Г. Горшков и говорит…»

Вдумайтесь: 23 января «Пуэбло» задержали… а началось все 21 января? Но в этот день, как известно, американец был уже вне оперативной зоны «Pluto». Бучер уже увел свой корабль из-под советского берега в корейскую зону «Venus», и гадал вечером со своими офицерами, опознаны они или нет «морским охотником» советского производства, который мог принадлежать как КНДР, так и СССР! Выходит, адмирал Амелько знал, что охота на «Пуэбло» началась? И, следовательно, корейцы лгут, что они-де не ведали, кого поймали, поскольку американцы сдуру не несли национального флага? Тогда вполне логично будет предположить, что Тихоокеанский флот был, как минимум, информирован о намерениях своего экспансивного соседа.

Однажды в середине 90-х гг., в информационном потоке обозначил себя некий пенсионер из Находки, который поведал корреспонденту ИТАР-ТАСС Леониду Виноградову следующую историю. В 1945 г. он служил фотолаборантом на одном из военных аэродромов в Приморье, и однажды поехал за химикалиями на склад во Владивосток. Там ему приказали срочно прибыть в штаб авиации Тихоокеанского флота на Второй Речке, чтобы немедленно проявить какие-то фотопленки. Матрос сам развел проявитель и фиксаж, проявил несколько рулонов из хорошо известных ему кассет фоторазведывательных аппаратов. Еще мокрые, пленки у него тут же забрали. Затем пришел офицер и указал, с каких негативов надо сейчас же сделать отпечатки. На них оказались следы каких-то гигантских разрушений. Причем пейзаж был какой-то странный, нездешний… Особисты взяли с матроса подписку о неразглашении и настрого наказали держать язык за зубами. Через несколько дней, сопоставив увиденное на снимках с сообщениями радио и газет, лаборант понял, что он держал в руках фотографии атомных руин Хиросимы или Нагасаки… Промолчав десятки лет, глубоким стариком он раскрыл свою тайну. Дескать, почувствовал себя плохо, наверное, возясь с кассетами, облучился. Было похоже, что он наивно надеялся добиться льгот «подразделений особого риска». К старику сразу же рванули коллеги из «Асахи-Тереби», но тому абсолютно ничем было подтвердить свой рассказ, и японские телевизионщики благоразумно решили не связываться с мутной историей.

Как раз в то время я занимался ужасной по своей нелепости катастрофой эскадрильи «Русские витязи» на вьетнамской базе Камрань и довольно тесно общался с генералом Валерием Бумагиным, командующим авиацией ТОФ. Штаб, кстати, до сих пор квартирует в том же здании на Второй Речке. И как-то зашел разговор об этом старике.

Валерий Иосифович ничего подобного не слышал, но не отрицал такой возможности.

— Но как можно, — удивился я, — доверить ценнейший материал подвернувшемуся под руку матросу? Вдруг запорет пленку! Надежнее отправить в Москву, чтобы с гарантией…

Бумагин с улыбкой заметил, что именно поэтому он считает рассказ ветерана правдоподобным:

— Вы не учитываете воинской специфики. Кто первый доложил, тот и герой. Подвязать сюда столицу равносильно подарить дяде свои заслуги. Поэтому только снимок козырем, на стол товар лицом: знай наших, всему миру носы утерли! Это могло быть только местной самодеятельностью, и мотивы понятны. Кончилась война, которую на Дальнем Востоке просидели, по сути, в тылу. Сталинские соколы, а с голой грудью, как штрафники. Такой шанс отличиться!

Мы долго говорили на эту тему с генералом, как бы он поступил. Полет только парный. Так безопасней, и охват территории шире, можно обойтись одним кругом. Удобнее — Нагасаки. Это порт. Подошли с моря, дали круг над пепелищем и домой, пока японцы не очухались. Но самым важным для меня было понять и почувствовать, что и сегодня сама по себе идея у него не вызвала отторжения. Инициатива наказуема, когда результата нет. Но победителей, как известно, не судят!

Через несколько лет слово в слово то же самое повторил мне другой высокопоставленный военный. Называть его не буду, скажу лишь, что определенное касательство к разгадыванию морских головоломок он имеет.

Я спросил: если допустить, что американцы все же правы, и захват «Пуэбло» был инициирован советской разведкой, чтобы заполучить шифровальные машинки KW-7, могло ли высшее политическое руководство не знать об этом?

Мой собеседник задумался, впрочем, не очень надолго.

— Если бы это коснулось меня, — сказал он, — наверное, я бы рискнул. Знать, что такого никто не добился, а ты сумел — колоссальное искушение для людей нашей профессии, и тут вряд ли кто-то устоит. Победителей не судят — за такое особенно!

Отсутствие на месте посла Сударикова — вот главный признак, что операция была проведена в обход Кремля и Старой площади. Новость там узнали по радио.

Газета «Сиэтл пост интэлиджэнсер» утверждала, что на борту «Пуэбло» было захвачено по крайней мере 19 различных шифровальных машин, используемых, чтобы кодировать и декодировать радиосообщения. Шифровальщики КГБ — американцы твердо убеждены в этом, — получили модель KW-7 «Orestes», двухсторонний телетайп, в то время наиболее совершенное средство закрытой связи американского флота. Все без исключения субмарины использовали KW-7 для зашифровки радиосообщений в 1968 г., согласно рассекреченным данным ВМС США.

Несмотря на потерю оборудования, установленного на «Пуэбло», не было предпринято никаких мер для повышения безопасности кодированной связи. Как писала «Вашингтон пост» 27 февраля 1968 г., должностные лица Пентагона не выразили никакой тревоги относительно тайн, которые коммунисты могли бы раскрыть с помощью захваченного оборудования. Коды и шифры, уверяли общественность штабисты, успели уничтожить до высадки корейского десанта. К тому же без ежедневно обновляемых ключей шифровальные машины были, по мнению американских военных, абсолютно бесполезны.

Только в 1985 г., с арестом Уокера откроется ужасная истина: кодовые таблицы регулярно крала машинистка, входившая в агентурную сеть Уокера. На допросе отставной уоррент-офицер Уокер показал, что кодовые таблицы для KW-7 и двух других систем шифрованной связи он передал КГБ в первую же после вербовки встречу. «Позднее русские дали ему причину верить, что он был ответственен (за инцидент с «Пуэбло»), потому что русские искали ту часть мозаики, которую Уокер не мог обеспечить — действующее криптографическое оборудование, которое использовало кодовые таблицы и инструкции по использованию, уже переданные им Уокером», — заявило должностное лицо из руководства разведки США.

Но вернемся к звонку Горшкова 23 февраля 1968 г. Он сказал командующему Тихоокеанским флотом Амелько (по «ВЧ», не по «межгороду»!), «что наш посол Судариков оказался в Москве, А.А. Громыко спрашивает, могу ли я его на своем самолете доставить в Пхеньян, так как у корейцев все аэродромы закрыты. Я ответил утвердительно. Шеф-летчик командующего флотом Иван Васильевич (фамилию запамятовал) был очень опытным, неоднократно бывал в Пхеньяне, пожилой, очень уравновешенный и рассудительный. На следующий день Судариков прилетел рейсовым Ту-104 во Владивосток, я его встретил на аэродроме, мой самолет уже был готов — Ил-14. За обедом там же на аэродроме мне Судариков сказал, что он везет пакет Ким Ир Сену от Брежнева».

Инцидент произошел в отсутствие советского посла. Ясно, что он должен незамедлительно вернуться к своим обязанностям в стране пребывания. В те годы Аэрофлот выполнял по маршруту Москва — Владивосток один рейс в сутки. В Хабаровске транзитных пассажиров ждала пересадка. В принципе Ту-114 имел запас топлива, достаточный для беспосадочного перелета во Владивосток. Но взлетно-посадочная полоса аэропорта Озерные Ключи была ему коротка. Она годилась для более легких самолетов Ту-104… и Ту-16. Гражданские авиалайнеры и реактивные ракетоносцы Тихоокеанского флота делили здесь одну «бетонку».

Комфлота Амелько с трапа самолета забрал посла в свою «Волгу», и повез — прямо по рулежным дорожкам — на авиабазу ТОФ Кневичи. Не в вокзальном же, в самом деле, ресторане обсуждать вопросы войны и мира. В адмиральских апартаментах, под флотский борщ и номенклатурный «Арарат» по линии Военторга, они беседовали, надо думать, самое малое час. Перелет в Пхеньян на персональном Ил-14 командующего ТОФ длился пару часов, поскольку летели не по прямой, а на малой высоте петляли распадками меж сопок. Корейцы их не ждали. Все аэродромы страны в связи с угрозой внешнего нападения были закрыты. Силам и средствам ПВО объявлена боевая тревога. И вдруг, как снег на голову, на столичный аэродром свалился чужой военный самолет. И хотя он принадлежал дружественной стране, налицо несанкционированный перелет. Прорыв границы!

Предположим, они приземлились около 16 часов по местному времени, — раньше никак не выходит. Шок северян сменяется звонками-перезвонами, докладами-согласованиями… Азиаты на разбирательства народ длинный. Заяви им посол: «У меня пакет для «Самого Красного Солнца» — самого бы на руках отнесли во дворец вместе с брежневской петицией… Но не мог этого заявить наш Чрезвычайный и Полномочный. По посольскому закрытому радиоканалу, личным шифром он должен был немедленно снестись с Москвой. Не ровен час, за время его затяжных перелетов могло случиться нечто такое, что сделало послание Генсека уже неактуальным. Возможно, нужен совсем другой текст. А может, уже не нужно вообще никакого… Только получив команду «Неси!», посол Судариков мог звонить северокорейским дипломатам. Пойти же к главе государства пребывания, будучи «не в теме», — это за гранью дипломатических приличий. Поэтому еще какое-то время требовалось на консультации с резидентами ГРУ и КГБ. Раньше 18 часов пакет едва ли лег на стол лидера Трудовой партии Кореи.

Но не факт, что беседа посла Сударикова с Ким Ир Сеном состоялась именно в этот день. Страна оказалась ввергнутой в самый серьезный кризис после корейской войны. Возникла прямая угроза вражеского вторжения. Вождю Северной Кореи требовалось осмыслить послание советского лидера, провести консультации со своими внешнеполитическими советниками, выработать позицию. И только после этого излагать ее посланнику Москвы. Поэтому самым логичным будет предположить, что Ким принял совпосла только назавтра после прилета. То есть — 25 февраля?

Эти логические построения предприняты с единственной Целью: понять, что именно пытается увести в тень Николай Николаевич Амелько, тонко смещая даты и последовательность событий.

«Наиболее полная информация об инциденте была получена советской стороной во время встречи советского посла с Ким Ир Сеном 28 января» — указывает известный кореист В. Ткаченко. Выходит, посла мариновали в приемной Ким Ир Сена четверо суток? Учитывая тогдашний накал страстей, этого просто не может быть! Могло быть другое. Улетал Судариков не 24, а 27 февраля. Леонид Ильич тоже не мог с бухты-барахты сделать свой выбор, чтобы уже к вечеру, в день захвата американцев, посол Судариков мог увезти его послание из Кремля.

«Суть послания Брежнева заключалась в том, что мы, Советский Союз, из-за инцидента с «Пуэбло» войну американцам объявлять не будем, а мои действия вверху одобрены. Пообедав и поговорив, я посадил Сударикова на свой самолет, отправил в Пхеньян, предупредив командующего ПВО страны на Дальнем Востоке, чтобы они не сбили его при перелете границы».

Получается странная, противоречивая, даже, я бы сказал, противоестественная ситуация. Главы сверхдержав обмениваются посланиями, где выражают обоюдную обеспокоенность, она достаточно искренняя. И вдруг возникает некий адмирал, который сам себе и стратег, и тактик.

Москва одобрила… Так отчего ж не наградила? Ни флотоводца, ни пилотов, храбрых поневоле. «Конечно, я был горд за свои действия, отличившихся наградил». Стоит напомнить, что только во время боевых действий командующий флотом имел право (от имени Верховного Совета СССР) награждать подчиненных орденами — не выше «Красной Звезды». В мирное время наградами комфлота были наручные часы «Командирские», фотоаппараты «ФЭД» и «Зоркий». Еще распространенным ценным подарком в те годы было почему-то охотничье ружье.

Но все-таки американцы ушли от Вонсана, испугались? Да. Они действительно испугались… Но совсем не адмирала Амелько. Я не зря вычислял, когда он их «атаковал». Получается 26 февраля, начиная с полудня: зимой даже автомобиль прогреть надо, а тут корабль! Они начали выдвигаться к порту Вонсан 25 января в конце суток, после решения Линдона Джонсона о частичной мобилизации резервистов. А ушли авианосцы от Вонсана 27 февраля. Именно в этот день командование Вооруженными силами КНДР сделало заявление: «Если США предпримут вооруженную акцию против КНДР, американские моряки будут немедленно расстреляны»…

«31 января, — пишет адмирал Амелько, — я получил шиф-ротелеграмму за подписью начальника Генштаба М.В. Захарова, в которой он приказывал: «Флот скрытно поднять по тревоге, выслать корабли к Вонсану» и все, что мной уже было сделано, доложить в Москву. Но к этому времени все действия в море прекратились, и мы начали сворачивать свои силы, возвращать с моря».

Странная шифровка, не правда ли? Доложи, что уже сделал — и делай то же самое? Или все действительно началось 21 февраля? Если так, то сделано было немало.

Косвенная причастность Тихоокеанского флота, 5-й армии Краснознаменного Дальневосточного военного округа, Дальневосточного пограничного округа КГБ СССР к событиям у Вонсана обнаруживает себя многими признаками.

Была свернута активность в эфире и закрыта работа радиолокационных станций флота, авиации и постов технического наблюдения Хасанского погранотряда в южной оконечности Приморья — иначе чем объяснить, что за целую неделю слухачи «Пуэбло» не набрали материала для разведывательного донесения?

Целую неделю советские пограничные сторожевики не обращали внимания на морскую цель, которая с немалым нахальством бродила вдоль государственной границы СССР без флага. Радиолокаторы в КНДР тоже не работали, но это не помешало корейским сейнерам и военным катерам неоднократно находить «Пуэбло» в море. Не исключено, что скрытное слежение за американским кораблем-разведчиком и наводку на него осуществляли подводные лодки ТОФ.

Предупредив советское командование ПВО о пересечении границы своим персональным самолетом (чтобы случайно не сбили), адмирал Амелько почему-то совсем не опасался корейских зенитных средств. Следовательно, самолет командующего вылетал в Пхеньян довольно часто и был хорошо известен зенитчикам КНДР.

Наконец, весьма рискованная активность, развитая командующим ТОФ после 23 января 1968 г., очевидно превышала его полномочия, что указывает на некоторое его беспокойство. Возможно, ряд маскировочных мероприятий, предпринятых флотом по его приказу, не имел директивных оснований сверху. События, однако, развернулись совсем не так, как ранее предполагалось, возник острый международный скандал, и адмиралу Амель-ко было трудно оправдать свои действия чьими бы то ни было устными просьбами — пусть даже самого Андропова, в чем бы он едва ли посмел бы открыто признаться. Во всяком случае, патриотические усилия адмирала в борьбе с империализмом не были вознаграждены, что тоже показательно.