ПЕРВЫЙ ПОСЛЕ БОГА

Мой старший брат Таральф Рытников был офицером-подводником. Стоит объяснить, откуда у него такое экзотическое имя. Дед наш Павел еще до революции служил механиком на пароходах Добровольного флота и как-то выловил в Тихом океане боцмана с затонувшего норвежского судна. Моряки побратались и поклялись на крови, что каждый назовет сына именем друга. Но когда долгожданный наследник, наконец, появился на свет, дедовы дочки заневестились (наша мать в том числе) и встали насмерть: никаких норвегов, брат будет Анатолией. Тольку хотим! Уступая нажиму, дед в сердцах пригрозил:

— Первого внука на руки не возьму, если он не Таральф!

Первенца родила мама… Надо понимать, сколько крови попортили брату кадровики и политработники в годы борьбы с космополитами: Таля заканчивал Тихоокеанское высшее военно-морское училище в 1952 г. С Владимиром Кобзарем они были однокашники.

Давным-давно, и всего однажды, у нас с Таральфом зашла о нем речь, разговор почему-то врезался в память. Брат отзывался о товарище очень тепло, говорил: «Он «пошел в службу». То есть старание сочеталось с везением. Владимир первым из выпуска стал командиром лодки, когда другие еще только-только выходили в старпомы. А потом ушел в океан на службу — и все…

— Что значит — все?

— Не вернулась лодка. Что случилось, где, когда — этого до сих пор никто не знает…

И не стал в восьмидесятые годы развивать эту тему брат мой Таральф…

К сожалению, я собрал очень мало сведений об этом человеке. Как будто не осталось ни соплавателей, ни друзей, способных на добрую память. Пишут о нем, к сожалению, скупо и казенно: самый опытный командир-подводник на Тихоокеанском флоте. Непосредственный начальник, комдив-29 В. Дыгало, между тем продолжительное время воздерживался от превосходных степеней, называя В. Кобзаря просто толковым командиром.

Я видел несколько его фотографий. Ровесника Владимиру Ивановичу в равноценном общевойсковом звании «полковник» в армии надо было поискать. Однако на фото он выглядит гораздо старше. Мешки под глазами. Редеющие волосы. Отпечаток систематических стрессов, гиподинамии и сна урывками. Этот рваный сон у командира остается на годы. Часто — навсегда.

Кобзарь родился 4 октября 1930 г. Свой последний день рождения он отметил на четвертые сутки предпоследнего похода. Под водой ему справили 37 лет. К сожалению, сначала я не имел времени сканировать фотографию, показанную мне Максименко, а потом уже не имел возможности. Похоже, бывшему начальнику разведки ТОФ настойчиво отсоветовали обсуждать эту тему с журналистами. Но я хорошо запомнил фото и пояснительную надпись на обороте. На подводном застолье, в кают-компании, под портретом вождя мирового пролетариата сидели слева направо — Пикулик, Панарин, Кобзарь, Жарнаков, Шумельский, Журавин. Шумсльского в списке погибших нет. Либо он был замполит, которого затем сменил Лобас. Либо замполита Лобаса за стол не пригласили, что маловероятно.

«После окончания школы служил действительную на флоте, потом поступил в военно-морское училище» — так указано на сайте камчатского города Вилючинска. Но этого не могло быть. ТОВВМУ Кобзарь закончил в 1952 г. Год поступления — 1949-й. Владимиру шел 19-й год. А школу он закончил когда — в 1947-м? Нет, до войны и в первые послевоенные годы в школу брали восьмилетних. Так что аттестат зрелости Володя Кобзарь мог получить только в 1948 г. И сразу был призван на флот? Опять-таки — нет. Призывали тогда 19-летних.

Школа-семилетка, затем ФЗО, или «фазанка», — ремесленное училище, а после в армию. Типичный путь послевоенного подростка. Время было голодное, продовольственные карточки еще действовали, отвоевавшие отцы еще не вернулись. Для многих семей сыновние 10 классов были недоступной роскошью. Но стране, причем в массовом количестве, были нужны уже не красные командиры, а полноценные кадры новой сталинской задумки.

Покуда по утрам растрясали тыловой жирок недоученные «ускоренники» военной поры (в первые послевоенные годы жестко требовали, чтобы на зарядку полк выбегал в полном составе, во главе с командиром и всеми штабными чинами), Сталин пожелал видеть в своих офицерах качества, подсмотренные в Европе у союзников и врагов. Был даже приказ Верховного главнокомандующего, запрещавший офицерам, рангом от капитана и выше, обедать в столовых. Только в ресторанах. Сталинский офицер — это положение в обществе и достаток. После войны вождь решил, что каждый выпускник советского военного училища обязан свободно владеть иностранным языком, иметь водительские права, а также танцевать и вообще галантно обходиться с женщиной!

При военных вузах, в основном морских, были созданы подготовительные училища, куда мальчишек принимали после седьмого класса. Решение было мудрое. С одной стороны, подтянуть до кондиции недоучек минувшего лихолетья, с другой — забрав подростков на государственный кошт, дать послабление неполным до поры семьям. А третья выгода: семь лет суммарно — достаточный срок, чтобы выковать военного интеллигента, каким он виделся Сталину. Замечу (я отнюдь не поклонник «хозяина»), что об этом у нас почему-то упоминать не принято. Оттого, вероятно, и напутали биографы каперанга Кобзаря из камчатского города Вилючинска. Знали, что три года до училища носил он бескозырку с гюйсом — где еще, как не на действительной…

Но, согласитесь, кое-что в характере героя эта прелюдия к морской службе раскрывает, разве нет?

В те годы военно-морское училище во Владивостоке выпускало штурманов общего профиля. Чтобы стать подводниками, молодые лейтенанты, строго по желанию, проходили годичные курсы подплава в бухте Улисс. Поэтому на флот лейтенант Кобзарь попал только в 1953 г.

У него не было высокопоставленных родственников. Он не перепрыгивал через ступени служебной лестницы, но и не задерживался на них, не перехаживал в должностях и званиях. В 1958 г. стал командиром «малютки», первым на курсе.

М-250 была одной из последних подлодок прибрежной обороны знаменитой серии XV, которые доставлялись на Дальний Восток по железной дороге. Лодка совсем маленькая — подводное водоизмещение составляло всего 310 т, автономность — 10 суток, два носовых торпедных аппарата и пушка-«сорокапятка». Экипаж — 18 человек. Условия обитания более чем спартанские. В годы войны «малютки» хорошо проявили себя на Севере и на Черном море, но безнадежно отстали от времени, и только номинально могли числиться средством прибрежной обороны. Командирский дебют Владимира Кобзаря состоялся в Приморье.

В 1960 г. он принял под командование более крупный корабль — «эску». Это была подводная лодка среднего тоннажа проекта 613, самый массовый тип советских субмарин. Они много времени проводили в море, и офицеры быстро приобретали хорошие морские навыки.

В 1964 г. Кобзарь вступил в должность командира К-129. Здесь его профессиональный рост несколько затормозился. В том же году лодка была поставлена на переоборудование на Дальзавод во Владивостоке. Работы велись медленно. Завод впервые выполнял работу по модернизации комплекса баллистических ракет. Бесконечные согласование с проектировщиками сопровождались многочисленными переделками. Практически вся центральная часть субмарины в районе четвертого отсека была распорота электросваркой. Вырезали прежние пусковые ракетные шахты и на их место устанавливали новые.

Основной задачей экипажа было всеми силами оберегать субмарину от пожара вследствие брошенного в лодочных «шхерах» окурка или огарка электрода — культура производства отечественных корабелов в комментариях не нуждается. На лодке был оставлен необходимый минимум личного состава и офицеров. Естественно, не могло быть никакой речи о боевой учебе и сколачивании полноценного экипажа. Зеленая молодежь, которая пришла на лодку с началом ремонта, с его окончанием готовилась к «дембелю», — при том, что на флоте служили срочную еще четыре года.

Поэтому было бы слишком смелым утверждать, что капитан 2-го ранга Кобзарь заметно вырос как «профи» у причальной стенки Дальзавода, как раз напротив популярнейшего у офицеров ресторана «Горизонт»… Не потому ли, называя Кобзаря одним из опытнейших офицеров-подводников на Тихоокеанском флоте, летописцы этой трагической эпопеи старательно обходят сроки ремонта субмарины? А продолжалось дальзаводское сидение с начала 1964 г. по осень 1967-го.

Привинтив третью звезду на двухпросветный погон, он понял, что подходит пора сходить на берег. Кобзарь, несомненно, был свободен от альтруизма, мол, дорогу — молодым. И себя стариком не числил — всего 37 лет. Но что впереди, какова перспектива? За считанные дни до выхода из завода дали ему нового старпома. Опытный, старательный, честолюбивый. Но уже отбарабанил три года старпомом на точно такой же лодке К-99. На атомоход ему доктора наложили «дробь». Слепой не увидит, что такое перемещение по горизонтали — определенно на вырост… Ну, а вам, милейший Владимир Иванович, самому-то куда податься? Сильно подвел Кобзаря затянувшийся ремонт с модернизацией. Предельный возраст для поступления в академию — 38 лет. Менять командира в процессе затяжного ремонта было не принято. Новый человек концов не отыщет, заморочат судоремонтники. Затем надо вводить корабль в строй, и снова замена нецелесообразна. Наконец, Кобзарь — хотя и простоял у заводской стенки три с половиной года, — оставался для командования 15-й эскадры «пришлым», в море не опробованным. Как его в академию рекомендовать? Прояви себя сначала в походе. Он проявил. Но потом возникли личные обстоятельства…

Достойному офицеру пришлось смириться с тем грустным обстоятельством, что адмиральские звезды ему не светят. «У адмиралов есть свои дети» — в этой злой флотской шутке очень мало шутки. В 29-й дивизии ТОФ настойчиво заговорили о грядущем переходе командира К-129 на береговую должность. Прочили в начальники штаба или в заместители комдива по боевой подготовке — компенсация?

Сам Кобзарь особо не спешил оставлять командирство. Из полноправного хозяина да в чиновники… Береговая зарплата по должности выше. Но за минусом «плавающих» выходило куда меньше. Вот и минус семейному бюджету. Дело даже не в деньгах, подводники не бедствовали. Но в штабе все время на глазах у начальства. Живого дела мало. Бумаги. Рутина. Субординация…. А командир, он где? Занимается по своему плану. На лодке, когда она в базе стоит, «адмиральский час» после обеда — святое дело, и, чего греха таить, в тесном кругу командирском «вопрос-другой» разлить да обсудить… За девять полных лет прочно врос Владимир Иванович в командирство. Везде, правда, опоздал с этим дальзаводским сидением. Теперь куда торопиться… После сорока на лодке служить тяжело. А до того — можно.

Это сейчас, по возвращении в базу, вторым за командиром, не смея до окончания доклада ступить на сушу, над водою ждет на трапе какой-нибудь кап-три, с профессионально непримечательным лицом. Правую ладонь под козырек, а в левой до белизны костяшек офицер сжимает штампованный металлический «кейс». Который традиционно крашен под «слоновую кость», причем всегда кое-как, с подтеками, каким-нибудь мат-росом-«губарем». И бечевки болтаются из-под пластилиновой печати.

Положено ждать, пока батя-комдив дослушает формальный доклад да облапит заросшего кудлатой двухмесячной бородой командира. Тут же офицер, наскоро козырнув начальству (которое ему и не начальство вовсе), серой мышкой шасть — и в УАЗик, который уже ждет, мотора не глушит… Так перво-наперво, побыстрее от греха подальше, увозят с лодки коды ракетного запуска, и шифры, и еще бог весть что, связующее ядерный чемоданчик самого президента с этой по-казенному невзрачной шкатулкой. Без нее, дьявольской, подводный ядерный «стратег» сразу превращается в блокшив. Так со времен дредноутов военные моряки всего мира называют плавучий склад боеприпасов. Назначать в корабельные штаты подлодок оперуполномоченных 3-го Главного управления КГБ — военная контрразведка — начали именно после исчезновения К-129. Возможно, это совпадение.

Во времена Кобзаря многое было по-другому. Старших на поход, опекающих командира, назначали от случая к случаю. Не было на борту явных чекистов, насчет зашифрованных не берусь судить… Иное дело «добровольные помощники». Негласных осведомителей всегда хватало. Норма — один стукач на 25 человек экипажа. Но командир носителя баллистических ракет с термоядерными зарядами пользовался абсолютным доверием. В противном случае его немедленно убирали с лодки.

Чтобы стать командиром, помимо всего, надо было освоить 750 документов и приказов вышестоящих начальников. В ценах шестидесятых стоимость подготовки командира лодки обходилась стране в 56,5 млн рублей. А чуть что — страна с командиром безжалостно расстается, сетовал в своей книге адмирал в отставке И. Касатонов. А кто же установил такие порядки, товарищ первый заместитель главкома ВМФ? Кто позднее не поломал его, имея немалые к тому возможности?

Командиру, возвратившемуся с боевого патрулирования, прямо на причале подносили традиционного флотского «шила» в граненом стакане, налитом не под «дунькин поясок», а непременно доверху, расплескать из которого перед строем личного состава считалось неприличным. Только в Камчатской флотилии, невзирая на фальшивое советское пуританство, культивировалась эта странноватая традиция. Считалось, что она плоть от плоти боевой флотской героики: стань героем, и тебе будет много позволено. Но 30 ноября 1967 г., на пирсе в бухте Тарья, минула чаша сия граненая Владимира Ивановича…

Кобзарь был серьезно болен. Это обстоятельство старательно замалчивается, ибо высвечивает всю бесчеловечность авантюры внепланового похода К-129. Только однажды, как бы невзначай, указано на особенность командирского организма. Владимир Иванович был, оказывается, близорук, но стеснялся этого и никогда не носил очки. «В море каждая мелочь имеет значение…» — возможно, своей ремаркой очеркист Н. Черкашин хотел обозначить свою более глубокую осведомленность.

Минусовое зрение скрыть от окружающих довольно затруднительно. Другое дело — дальнозоркость, в зрелые годы она свойственна судоводителям почти поголовно. Очки им нужны только для чтения. Носить же их на людях они избегают сознательно, чтобы не привлекать внимания врачей. Вообще-то обмануть окулиста на медкомиссии не сложно. Надо лишь как Отче наш вызубрить строку таблицы 1.0 — Н К И Б М Ш Ы Б. Несколько сложнее не споткнуться в левой части таблицы, где вместо букв нарисованы разорванные окружности. Но, если уверенно называть буквы, до кругляков обычно не доходит. Автор активно практикует эту методу с 1965 г., когда был забракован медкомиссией по зрению при первой попытке поступления в мореходку. Больше провалов не было. И вообще — близорукость командира К-129 здесь абсолютно не при чем. Он, как Нельсон, командовал с койки…

…В Авачинскую бухту лодку заводил старпом Журавин. Последние недели похода, на обратном пути, фактически он управлял ракетоносцем. Кобзарю стало плохо еще на позиции боевого патрулирования. Вначале развилось простое недомогание, похожее на простуду. Антибиотики не помогали. Командир был постоянно покрыт испариной, ночами его бил озноб, он заметно похудел. Лицо и шея покрылись плотными болезненными желваками. Лимфатические узы по всему телу вздулись и страшно зудели — в паху, на пояснице…

Кобзарю становилось с каждым днем все хуже, он уже не покидал своей крохотной каюты по правому борту у входа во второй отсек. На этом настоял доктор, подозревая инфекционную природу воспаления. Конечно, изоляция больного была очень условной. Весь корабль дышал одним и тем же спертым воздухом. Отсеки вентилировались редко, примерно раз в неделю, при зарядке аккумуляторов. Едва перемешивая воду винтами, лодка медленно парила на глубине, лишь несколько раз в сутки подвсплывала к поверхности: слушать суровый приказ. Сверхдлинные радиоволны свободно проникали на глубину до двадцати метров. Но Москва молчала.

Шли дни, но никто из моряков, кроме Кобзаря, не заболел. Корабельному врачу Черепанову вспомнилось, как на флотском медицинском семинаре кто-то из столичных светил осторожно обмолвился, что анамнез воспаления лимфосистемы может быть похож на симптомы лучевого поражения. Доктор, как мог, увещевал Кобзаря: сообщите на берег, добром не кончится, само не рассосется! Командир отмахивался, ерунда, какие-то нарывы! Надо выполнять задачу. Радиограмму о состоянии Кобзаря на берегу приняли всего за несколько суток до окончания похода.

Жареный поросенок по возвращению в базу был вполне заслуженным. Этот обычай сохранился на советском подплаве с войны. Тогда поросятами отмечали число потопленных вражеских кораблей. Теперь давали одного. Зато, что число погружений равнялось количеству всплытий?

Объятия, поздравления, прозрачный, как тот спирт, намек — мол, не последний стакашек-то, скоро орденок в нем купать… Такой был сценарий встречи. Кобзарь, во исполнение камчатской традиции, прямо на пирсе должен был «накатить» стакан знаменитого флотского «шила»… Но у Кобзаря, накачанного уколами доктора Черепанова, едва хватило сил выбраться из рубочного люка самостоятельно. Бледный, похудевший, с отечным лицом, он нетвердыми ногами сошел по сходне на пирс, отрапортовал командиру эскадры Криворучко: «Корабль боеготов, после пополнения запасов готов выполнить любое задание Родины». Полагалось так говорить, и до сих пор полагается, а сказал — как в воду глядел… Осторожно, чтобы не ранить командирское самолюбие, штабные офицеры придержали Кобзаря за рукав меховой куртки-альпака, пегой от океанской соли, — повели к «санитарке». Машина понеслась в аэропорт Елизово. Там уже прогревал моторы присланный за командиром-подводником специальный самолет. Срочное переливание лимфы могли сделать только в Ленинградской военно-медицинской академии. Первичный источник информации, скажем, — Эмма Петровна, которая не пожелала, чтобы ее фамилия была здесь названа.

Уже после отправки командира в Ленинград кап-два Журавин вывел на пирс личный состав, еще раз, уже перед строем, рапортовал о выполнении задания на поход, о готовности, пополнив запасы, снова выполнить любой приказ Родины. Все было как обычно: поздравления, жареный поросенок с аппетитной корочкой… Но — насухую. Старпом мог и лодку домой привести, и личный состав построить, и за командира сдать в арсенал ядерное оружие… и только стакан спирта на пирсе был исключительной привилегией командира. Командир был уже в воздухе, на пути в Военно-медицинскую академию. Жена Ираида, которая не успела переехать с детьми к новому месту службы мужа, прилетела к нему позднее из Владивостока.

Причина командирского недуга… Есть две версии.

Первая — Кобзарь входил в группу из 25 офицеров-добровольцев, над которыми был проведен медицинский эксперимент по выявлению предельно допустимых доз радиоактивности. Привлекались штурманы, а также ракетчики и торпедисты — все, имевшие непосредственный контакт с делящимися материалами. Секретный эксперимент проводился на рубеже 60-х годов под Ленинградом, в интересах разработки нового ядерного реактора ЖМТ — с жидкометаллическим теплоносителем. При этом, якобы, произошла авария. Впоследствии Кобзарю регулярно производили замену лимфы. Можно предположить, что именно поэтому Кобзарь получил назначение на К-129, которая намечалась на длительную модернизацию и тем самым давала командиру возможность подлечиться и восстановить физическую форму.

Вторая версия взята из открытой печати:

«В конце пятидесятых годов по Ленинграду прошел смутный слух, что в каком-то «атомном институте» была авария и едва не случилось радиационного заражения. Учился я в то время примерно в 6–7 классе, сплетнями и слухами не интересовался, да и родители, имевшие большой опыт жизни в сталинское время, не уставали повторять: «Услышал — молчи. Мало ли, что люди болтают…»

Прошло лет восемь. И весной 1966 г. мой институтский друг — Саня Барыбин — вдруг заболел какой-то странной болезнью: воспаление лимфатических узлов. Сначала он воспринял это как казус. Но его положили в Военно-медицинскую академию и долго лечили. Потом выписали, потом снова лечили, и снова, и снова… Периоды лечения все увеличивались, а время «на воле» все сокращалось…

Врачи говорили, что эта болезнь, возможно, является следствием лучевого поражения, или более осторожно — ее симптомы похожи на симптомы лучевого поражения… Мы с ним перебрали все места, в которых он бывал и мог облучиться, но ничего вспомнить не смогли. Кончилось это печально: в декабре 1969 г. он умер в больнице. Было ему 23 года и два месяца….

Однажды Саня повел меня с другим своим приятелем Костей к одной своей знакомой, с которой он познакомился в клинике. Ей было в то время 27 лет. Встретила нас женщина на вид лет сорока с нездоровым цветом лица и какое-то время вела пустую светскую беседу. А потом тихим ровным голосом рассказала следующую историю.

После школы она поступила работать в «атомный институт» лаборанткой. Что это был за институт, и называла ли она его, я уже не помню. Важно то, что их лаборатория занималась какими-то радиоактивными веществами. Работа с ними происходила, естественно, в специальной камере с помощью манипуляторов.

— И однажды в ночное дежурство, — спокойным голосом рассказывала она, — в камере сложилась критическая ситуация…

— Что значит «критическая»? — с прямолинейной непосредственностью спросил я. — Могло рвануть?

— Я работала лаборанткой всего полгода, — уклонилась она от ответа, — но камеру нужно было срочно чистить. Нас было в дежурной смене семь человек. Все и полезли, чтобы никому обидно не было.

— А манипуляторы?

— Манипуляторы не везде достают, — терпеливо ответила она.

— А защита?

— По две «защитки» одевали. Один поработает немного, другой сменяет. И так всю ночь… Двое умерли через полгода. Они постарше были, за тридцать уже. Еще трое умерло — в течение пяти лет. Теперь я одна осталась, — спокойно рассказывала она. — Врачи мне прямо сказали, что не думали, что я столько проживу…

Должен сказать, что вся эта трагическая история тогда не произвела на меня особого впечатления. С самодовольством молодого щенка, у которого впереди вечность, я быстро забыл про нее. Всплыла она в памяти только совсем недавно. Но прошло очень много лет. И я даже сомневаюсь, действительно ли были слухи о радиоактивном заражении уже в пятидесятые годы, или это странная аберрация памяти? Но маленькая, серенькая, тихая женщина в старой квартире где-то на улице Рубинштейна — это не выдумка».

Что же это за «атомный институт»? Возможно, речь идет о НИТИ — Научно-исследовательском технологическом институте имени А.П. Александрова, расположенном вблизи Санкт-Петербурга в городе Сосновый Бор. В институте были построены наземные стенды-прототипы для испытаний судовых ЯЭУ. Две из четырех, по официальной информации, прошли полный объем испытаний, выведены из действия и законсервированы.

Если доверять второй версии, В. Кобзарь не был «подопытным кроликом», а облучился совершенно случайно, вследствие засекреченного радиоактивного выброса в атмосферу наряду с другими ленинградцами, число которых неизвестно. Это действительно могло быть, как следует из приведенного текста, в 1958 г. Именно тогда Кобзарь был направлен на командирские классы в Ленинград, без прохождения которых он просто не мог быть назначен командиром лодки. Даже «малютки». А болезнь могла настигнуть его не в 1966 г., как вышеупомянутого Саню Барыкина, а годом позже: многое зависит от индивидуальных особенностей организма, дозы облучения и множества случайных факторов — от принятой стопки до направления ветра.

К тому же не исключено, что Кобзарь мог облучиться и не в Ленинграде, а в базе, или даже на борту собственной субмарины, или любой другой. Никто почему-то не обратил внимания на красноречивый факт: взрослые сыновья командира Кобзаря и командира БЧ-5 Орехова — инвалиды второй группы, а сын старпома Журавина умер, не дожив до 30 лет. Не являются ли неизлечимые недуги детей наследственными?

Можно опровергнуть первую версию как не подлежащий проверке слух.

Можно пренебречь второй версией по происхождению источника — Интернет основательно засорен всевозможными «историческими» фальшивками. Но чем тогда объяснить странности служебного перемещения корабельного врача Анатолия Черепанова? Вот, действительно, верность клятве Гиппократа. Смертельная.

Миссия доктора закончилась, едва лодка ошвартовалась у пирса в бухте Тарья. Врачи и офицеры ОСНАЗ (радиоразведка) в штатах советских субмарин не состояли. Их командировали только на время дальнего похода. В ближних районах боевой подготовки обходились матросом-санитаром, а радиоразведчики не требовались вовсе. С возвращением 30 ноября 1967 г. Черепанов был списан в резерв медицинской службы Камчатской флотилии.

Далее в семействе доктора что-то стряслось. Вскоре после Нового года Черепанов Сергей Павлович, 1932 г. рождения, майор медицинской службы, врач подводной лодки, приказом главкома ВМФ № 0106 от 18 января 1968 г., в связи с тяжелыми семейными обстоятельствами, был переведен во Владивосток преподавателем военной кафедры мединститута.

Формулировка приказа исключает уклонение от подводной службы или охоту к перемене суровой Камчатки на теплое Приморье. Основанием для подобного приказа также не могло быть отсутствие жилья в Рыбачьем. Можно предположить смерть или тяжелое заболевание ближайших родственников — родителей, жены, детей.

Корабельный врач под водой должен быть мастером на все руки — вырезать аппендикс, удалить зуб, излечить простуду… Но именно такая «всеядность» оказывалась препятствием для карьерного роста на берегу. Госпиталям были нужны узкие специалисты. У плавающего же врача все навыки в общем, и ничего конкретного, а годы подпирают, уже 36… Поэтому должность преподавателя военной кафедры медицинского института сулила военному врачу общей практики Черепанову необременительную, почти штатскую службу хоть до самой пенсии.

Провернулись бы штабные шестеренки чуть быстрее, и, успей доктор рассчитаться с медслужбой Камчатской флотилии до 9 февраля, он остался бы жив. По-видимому, приказ из Москвы был получен именно тогда, когда на 15-й эскадре лихорадочно утрясали список офицеров на поход Кобзаря. И Черепанова «тормознули». По разрешению отдела кадров ТОФ он был оставлен на лодке «для обеспечения похода». Разрешение вышестоящей инстанции испрашивали специально, поскольку перевод доктора (во всяком случае, на бумаге) уже состоялся. Но что означает фраза «для обеспечения похода» — неужели на всей флотилии не нашлось свободного врача?

В плавании командир одинок. Круглосуточно под бременем ответственности. Не с кем поделиться чувствами и мыслями. Офицеры — «зеленая молодежь», да и себя в их глазах ронять негоже. Ровесником был только замполит, капитал 3-го ранга Федор Ермолаевич Лобас. Но с замполитами командиры никогда не сближались. От греха подальше. Не разглядишь проходимца вовремя, он твоей же откровенностью украсит политдонесение, чем укрепит собственную карьеру.

Остаются доктора. В неформальном общении с ними командиры зачастую и снимали напряжение похода, если разница в возрасте невелика… Доктор Черепанов был близок по годам — всего на пару лет младше. К тому же тяжелое заболевание лимфатической системы, обострившееся в походе, не могло не сблизить пациента и врача. Возможно, именно то, что поход не был сорван и Кобзарь имел силы и мужество, подобно легендарному британскому флотоводцу, командовать боевыми маневрами с койки, послужило весомым мотивом его награждения орденом. Доктор сделал все правильно. Командир был доставлен на берег живым и отправлен к лучшим светилам флотской медицины СССР. Что еще должен был «обеспечить» военврач Черепанов?

Фразу «для обеспечения похода» следует понимать однозначно: для наблюдения за не вполне здоровым командиром, историю болезни которого доктор хорошо изучил по прошлому походу.

Что же из этого следует?

Во-первых, следует неопровержимо: командование ТОФ изначально решило отправить на боевую службу тот же корабль, в тот же район и с тем же командиром, который этот район освоил. Ссылки на малое количество боеготовых лодок несостоятельны. Командование ТОФ в лице адмирала Н. Амелько, будучи заворожено подводным стартом ракет, отмело все другие возможности ради убедительного доклада главкому ВМФ.

Во-вторых, навязчивая легенда об отводе двух «неготовых» лодок являются средством маскировки неприглядной истины: в поход сознательно оправили больного командира, которому на ТОФ просто не нашлось равноценной замены. ВМФ СССР испытывал острую нехватку опытных командиров. Система внутренних взаимоотношений во флотской среде, построенная на угодничестве, очковтирательстве и двойных стандартах, препятствовала карьерному росту принципиальных и независимых людей.

И, наконец, в третьих, основная причина заговора молчания вокруг судьбы К-129 кроется отнюдь не в оперативной или технологической плоскостях, давно не являющихся секретными. Она — в гуманитарном аспекте, не имеющем срока давности, и потому чревата неприятностями для высокопоставленных деятелей флотов по обе стороны Тихого океана.