«ОБИХОЖЕННОЕ» ГОРЕ

ПИСЬМО В «НЕЗАВИСИМОЕ ВОЕННОЕ ОБОЗРЕНИЕ»

3 ноября 2000 г.

Мы, члены семей погибших в 1968 г. на ПЛ К-129 уже все это проходили и проходим до сих пор. Вранье, которое с самого начала трагедии на «Курске» звучало и звучит по сей день с экрана и в прессе, преследует нас вот уже 32 года. Мы ведь так и не знаем правды о том, что произошло с самыми близкими нам людьми, и никто не стремится ее выяснить, обнародовать, или заступиться за нас, потребовать ответа с виновных в трагедии за случившееся.

У семей погибших на подлодке К-129 до сих пор на руках единственный документ о их гибели — «Свидетельство о смерти», где в графе «Причина смерти» значится — «признан умершим». И все! Но нет никого, кто спешит повиниться хотя бы сегодня за это служебное преступление. Подобная «бумага» унижает честь и достоинство погибших подводников, выполнявших свой воинский долг, их добрые имена официально на государственном уровне не восстановлены.

И тогда, 32 года назад, утверждают бывшие военачальники, были разосланы семьям письма-соболезнования, была пущена, как принято на флоте, «шапка по кругу». С семьями матросов я, к сожалению, не общаюсь, не имею такой возможности, а вот с женами офицеров и мичманов связи не теряю. И никто из нас никаких писем не получал и в глаза не видел ни «шапки по кругу», ни ее содержимого. Кто-то и наше горе сумел хорошо «обиходить»…

Мне стыдно называть сумму, которую мне ежемесячно выплачивают (я думаю, что и моему мужу там, на дне Тихого океана, тоже стыдно!), но придется — 820 руб.!

С глубоким уважением,

вдова старпома подлодки К-129

Ирина ЖУРАВИНА

Подробности, на которые почему-то никто не обратил внимания. Сын Журавиных Михаил, научный сотрудник Курчатовского института, умер от лучевой болезни. Кобзарь-младший, Орехов-младший, взрослые сыновья старших офицеров — инвалиды. Совпадение? Или зловещие последствия слишком тесного общения отцов с ядерным оружием?

Но это все потом, а пока — жила-была восьмиклассница-москвичка Ирочка, красивая гордая девочка. Однажды она получила письмо с предложением дружить. Его прислал незнакомый курсант Саша Журавин из Рижского военно-морского училища подводного плавания. Девочка сразу поняла, откуда у парня появился ее адрес. В этом же училище учился брат Ирины Станислав, как позже выяснилось — близкий друг Александра. Восьмикласснице польстило внимание взрослого парня, но — девчонка есть девчонка — она носила его письма в школу, смеялась над ними с подружками и демонстративно выправляла Сашины грамматические ошибки.

Они встречались очень редко, только на каникулах, и поженились через шесть лет, когда Саша уже стал лейтенантом, а Ира дописывала институтский диплом. Она получила хорошее образование в Плехановском институте, редкое в 1957 г. — экономист внешней торговли. Когда после Черного моря Александра Журавина перевели во Владивосток, Ирину сразу и с удовольствием взяли на работу в Приморский крайисполком. В те годы уже начались первые робкие попытки наладить прибрежные экономические связи с Японией, а специалистов с подготовкой Журавиной на Дальнем Востоке просто неоткуда было взять. Они счастливо прожили в браке 11 лет. И все у них ладилось, и сами они были на зависть ладной, красивой парой — обоим оборачивались вслед. Родился сынишка. Александр хорошо продвигался по служебной лестнице, вот-вот должен был получить звание капитана 1 — го ранга и новую должность, долгожданную для каждого штурмана. Александр служил старшим помощником командира какой-то огромной и ужасно секретной лодки, ремонту которой на Дальзаводе не видно было конца-края. Чему Ирина откровенно радовалась, но знала, что когда-то ремонт закончится, и предстоит переезд на далекую снежную Камчатку, в какую-то бухту Та-рья. Ирина твердо решила, что как только муж станет командиром подводной лодки, она родит второго ребенка, куда тянуть — уже 33 года. На работе ее ценили, именно крайисполком, а не флот выделил семье Журавиных желанную квартиру. Кончилось опостылевшее скитание по чужим съемным углам.

Грустно, что придется оставить интересную работу, но что поделаешь, на полуострове равной нет и не предвидится. Так хорошо было, когда муж служил в Улиссе. В море ходил часто. Но не надолго. Как опытная офицерская жена, Ирина понимала, что за службу на базе подлодок, расположенной в черте Владивостока, держатся зубами, и шансов на продвижение у мужа нет. В конце концов Камчатка не самый худший вариант — выслуга, жилье сразу, обустроенный гарнизон, до Петропавловска час ходу на пароме через Авачинскую бухту. Могут ведь в Ракушку заслать, в Совгавань или Магадан. Ирина втайне надеялась, что ее Сашу обязательно направят учиться в академию, это целых три года в Ленинграде, а там… чего загадывать, она ведь счастливая!

Зима 1968 г. была во Владивостоке ужасной — сухая зимовка! Всем хорош город, но всегда страдал безводьем. Раз в 11 лет, это связано с солнечным циклом, случается засушливое лето, осенью город минуют тайфуны, и водохранилища остаются пусты. Тогда отключают воду, оставляя единственный кран на подъезд в подвале, вода поступает по расписанию. В дома на сопках подать воду не хватает напора в магистрали — перехватывай машину-водовозку утром и вечером.

Муж ушел в поход — неожиданно его перевели на другую лодку, которая закончила ремонт. В детском саду, куда Ирина водила сына, установили порядок: родители приносят ведро воды, иначе ребенка не примем. Офицеры, иногда совсем незнакомые, приносили ежедневную жидкую «дань»:

— Это за Мишутку Журавина.

А вечерами стучали в двери сослуживцы мужа:

— Ирина Георгиевна, где тут у вас ведра, сейчас натаскаем!

— Я своего папу боготворила и обожала, — говорит Журавина. — Но Саша был еще лучшим отцом. Он был потрясающим! Его часть во Владивостоке и Мишин детский сад находились рядом. После обеда офицерам положено два часа сна. Все ложились спать, а Саша вместо «адмиральского часа» бежал в сад кормить сына, потому что он плохо кушал. Если зимой выкраивал свободный час, забирал Мишку, бежал с ним на каток.

Капитан 2-го ранга Журавин был отцом и мужем с большой буквы. И был, представьте, щеголеват: тужурки только из адмиральского сукна на заказ, фуражки с высокой тульей. Душа любой компании. Одним словом, видный мужчина. Ревновала ли она? Конечно. Но никогда не подавала вида.

— Что-то ты меня совсем не ревнуешь, — иногда Александр подначивал супругу. — Всех жены ревнуют, а мне даже обидно.

— Зато я горжусь тобой и знаю, что ты самый лучший.

Она прилетела взглянуть на выделенную им в гарнизонном поселке Рыбачий квартиру и вообще осмотреться — что это за Камчатка, как тут люди живут, что с собой брать на первое время, как с детским садом. Ей все понравилось — хорошо, снежно, зима мягкая, не то, что продуваемый ветрами, заледенелый Владивосток. А главное — вода! Плескайся сколько душе угодно, и вкусная — прямо с ледника на вулкане.

И вдруг — как обухом по голове! Срочно выйти в море.

В последний раз они видели друг друга в камчатском аэропорту Елизово в середине февраля 1968 г.

— Он все предчувствовал и будто бы знал, что мы никогда больше не увидимся. Из всех провожающих он один пробился на летное поле и подбежал к самолету. Я смотрела на него сквозь стекло иллюминатора и видела слезы в его глазах. Испугалась: раз он так прощается, значит, я не долечу… Я никогда не видела Сашу в таком мрачном настроении. Он даже написал завещание на вклад в сберкассе — мало ли что… И других офицеров угнетало общее безысходное настроение: «Не вернемся». Я точно знаю, когда они погибли. Не 8 марта, а на сутки раньше. В тот день со мной творилось что-то странное…

7 марта в Приморском крайисполкоме, где работала Журави-на, отмечали Международный женский день. Ирина пришла с сынишкой. Общались, веселились. И вдруг ни с того ни с сего — как будто впала в бешенство.

— Я беспричинно лила слезы, меня трясла нервная дрожь. Состояние, близкое к истерике, хотя я умею держать себя в руках, за что и прозвали «железной леди».

Журавиных отвезли домой, и сотрудники еще долго оставались рядом с Ириной. Истерика не прекращалась всю ночь. А наутро — пустота. Никаких эмоций.

…Правду о муже Ирине сказал только друг семьи из политуправления: «Лодка не вышла на связь, но это еще ничего не значит. Мы надеемся, и ты надейся. Не паникуй».

Дома ее донимал расспросами сын:

— Почему к нам домой все приходили и смеялись, а сейчас все приходят и плачут?

В начале мая у Ирины отнялись ноги. Прилетел из Севастополя брат и говорит: посмотри, в какой Мишка обстановке, пожалей его. И увез сына с собой на Черное море. Ирина надеялась, что в Севастополе сын отвлечется, забудет о свалившемся на семью горе. И сама до последнего надеялась на чудо. Но в конце мая 1968-го родственникам официально объявили о гибели К-129 (речь, вероятно, идет только о женах офицеров и сверхсрочников). Надеяться было больше не на что.

Ни к командующему флотом Амелько, ни к члену Военсове-та Захарову жену старпома К-129 и близко не пустили. Когда от последнего передали, что он не может принимать «всяких», Ирина разразилась диким криком: кто это здесь «всякие»? Не помогло.

Много лет спустя гибель Александра Журавина смертельно отразится на его сыне. Смертельно…

Семьям офицеров выдали единовременное пособие за мужа — 1 тыс. рублей и ребенку — 500. Многие годы Ирина Георгиевна не могла найти сил прикоснуться к этим деньгам. Взять — значит согласиться с гибелью мужа. Когда, наконец, отважилась и пошла в сберкассу, получать было нечего — инфляция.

…Даже свидетельство о смерти выдали издевательское. В нем написано: «Дата смерти Журавина Александра Ивановича — июль (?) 1968 г. Причина смерти — признать умершим».

— До сего дня нам никто официально не сообщил, что они погибли в океане при исполнении служебных обязанностей. Как мы должны воспитывать детей? Что говорить? «Признан умершим». Где — в драке? На больничной койке?

Еще в 1968 г. командование Тихоокеанского флота пообещало родным погибших, что экипажу лодки будет установлен памятник и их пригласят на открытие. Приглашений, однако, не поступило.

Постановление Совмина было закрытым. По нему женам погибших офицеров по их выбору предоставлялись квартиры в Центральной России. Однако «совок» есть «совок»: свою московскую «хрущебу» Журавина смогла вырвать только в 1973 г., через пять лет упорной борьбы с военно-морским ведомством. Квартиру ей дали, разумеется, не в центре. Далеко за Речным вокзалом.

В начале 1975 г. Журавиной повезло, друзья помогли устроиться на работу инспектором таможни аэропорта Шереметьево. Тогда не было речи о разнузданном современном взяточничестве «на кордоне», но попасть сюда было непросто. Зарплата не слишком высокая, но случалась возможность по смехотворным ценам покупать конфискованную у пассажиров «контрабанду», которой завален сегодня любой галантерейный ларек.

При досмотре багажа иностранцев ей вдруг стали попадаться зарубежные журналы со статьями о гибели в 1968 г. в Тихом океане советской подлодки и ее подъеме американцами. С разрешения представителей КГБ Журавина собрала несколько вырезок, перевела и поняла: это ее лодка. Так она первой из советских людей узнала, что наши власти отказались принять от американцев тела погибших, заявив: «все наши подводные лодки находятся в своих базах». Обратилась в Главный штаб ВМФ за разъяснениями. Там сказали: «Мы ничего не знаем. И вообще, почему вы думаете, что это К-129? Это может быть совсем другая лодка…»

В 1974 г. Журавина узнала, что в Рыбачьем открывается памятник. Но без лишнего шума. Город режимный, просто так не приедешь, да и путь неблизок. Журавина начала писать заявления с просьбой разрешить поклониться памятнику. Ей неизменно отвечали «Не положено. Закрытый гарнизон». Журавина настаивала, требовала. В политорганах флота за ней укрепилась репутация скандалистки, ставящей собственные интересы выше государственных.

«Железная леди» все равно прорвалась в Рыбачий. Прилетела вместе с сыном за свой счет. Жили они в семье офицера Алексина, служившего штурманом на К-99 под началом старпома Журавина.

— Это был блестящий морской офицер, — писал годы спустя контр-адмирал Валерий Алексин, поступив после отставки в газету «Независимое военное обозрение». — Никого даже близко похожего на него я с тех пор больше не видел (из нескольких тысяч командиров кораблей и соединений, прошедших передо мной за 24 последних года). Тяжело, когда гибнут товарищи. Но гибель Журавина я переживал тяжелее всего. В течение нескольких лет после этого я встречался с ним в разных ситуациях во сне и просыпался с рыданиями.

Впоследствии, став главным штурманом ВМФ, Алексин сделает немало для увековечения памяти К-129. Но это будет уже в эпоху горбачевской «гласности». А в 1977 г. он серьезно рисковал карьерой, приютив в своем доме возмутительницу адмиральского спокойствия.

Памятник вдове старпома понравился. Нестандартный… волна разбивается от обелиск, как о ствол перископа. На гребне — голова моряка в бескозырке. И хотя местные политработники уверяли се, что это собирательный образ, что это память обо всех не вернувшихся, она-то хорошо знала, кому это памятник. Деньги на его сооружение собирала вся Камчатская флотилия, а построили военные строители и студенты из Пскова и Новгорода. Памятник стоит и сейчас. Табличку с именами членов экипажа, которую по окрику из Москвы было сняли, вновь возвратили на место.

В 1992 г., при поддержке В. Алексина и брата Станислава, командующего эскадрой подлодок на Черноморском флоте, Ирине Георгиевне удалось устроиться в экипаж танкера-бункировщика Тихоокеанского флота. Отряд кораблей ТОФ отправился в Гонолулу с дружественным визитом, танкер их сопровождал до американских территориальных вод. Изрядно обшарпанное наливное суденышко, чтобы не испортило обедню, в Америку не взяли. Танкер вспомогательного флота несколько суток поджидал наши крейсеры, болтаясь на длинной океанской волне. Чтобы не быть обузой, Ирина Георгиевна помогала на камбузе, порывалась взяться за любую работу… Гавайев Журавина не увидела, да собственно, не за этим шла. На обратном пути, сделав немалый крюк, корабли легли в дрейф в точке «К», и на воду были опущены венки. Погибшим подводникам отдали все положенные воинские почести. Ирина Георгиевна набрала из океана воды — пополам со слезами… На московском кладбище она захоронила эту драгоценную бутылку в могиле сына, соединив таким образом память о двух самых дорогих ей мужчинах на свете.