Видение о разрухе

Светотени бессонницы вздор наплели,

взор опутали — вот и явилось,

проросло меж каменьев кремлёвской земли,

поднялось во весь рост, оветвилось;

толпы сорных берёз побежали оплеч

одичавших имперских палаццо.

Угро-финской тайги возрождённая речь

хвойным шумом пошла — и растительный смерч

стал по улицам мёртвым шататься.

Третий Рим! Твои кольца похожи на срез

исполинского дуба.

И теперь ты во власти хвощей и древес,

словно в джунглях покинутый Будда.

Как студенты, козлята со смехом бегут

вдоль гранитных твоих парапетов.

Плетья хмеля, как пальцы слепого, текут

По колоннам университета.

Ни великой чумы,

Ни вселенской войны —

лишь унынье разрухи народной,

чьи следы под бурьяном всё меньше видны,

покрываемы жизнью упорной.

Пусть зелёный огонь возвращенки-земли

согревает простор семихолмный!

Те, кто были здесь, жили, безумны и злы,

вдаль куда-то ушли и пропали вдали…

Город сей, по преданью, верховный,

как кострище, зарос милосердной травой;

и, подобно твердыне Ангкора,

груды серых домов над рекою Москвой

оглашаются ветром и волчьей тоской.

И с землёю сровняются скоро.

Так на кухне, у газовой розы, поэт

пред виденьем распада пасует.

Дикий образ, кентавр из причуд и клевет,

орды хищных растений рисует.

Как радист, что на контур своей УКВ

принимает сигналы крушений,

он сидит до утра в одинокой Москве,

грозовой, беспокойной, весенней.

Это только «поэзия», вольность пера,

дегустация умственных ядов.

Но пора и о будущем думать, пора.

А видений чураться не надо.