Кукутис (Отрывок из романа «Шенгенская история»)

20 декабря 2007 года, около полуночи, лес возле деревни Аникщяй перестал шуметь, затих и прислушался. Над кронами высоких сосен на единственном в этом лесу холме мигал красный огонек маяка. Таким же красным миганием сверху, из-под насупленного декабрьского неба, ему отвечал летящий самолет. Чужой самолет, который не с этой земли взлетел и не на эту землю опустится.

Земля, на которой рос этот лес, была не настолько мала, чтобы не нашлось места для посадки или взлета самолета. Но страна эта была не настолько велика, чтобы загрузить собственными жителями свои же самолеты. Было время, были жители, которые хотели летать, были самолеты, которые отвезли этих жителей в разные страны. Остались те, кто летать не любил. И почти отказалась страна от самолетов. Зачем они, если есть море, есть лодки и корабли, есть все, чтобы чувствовать себя свободным и из-за этого чувства отказаться от спешки. Свободные люди никуда не спешат.

А 20-го декабря без четверти полночь к шлагбауму возле села Шештекай, что затерялось где-то между Кальварией и Лаждияем на самом краю этой земли, двести километров от Аникчайского леса, подошел старик. Подошел бодрой, но чуть странноватой походкой, то ли пытаясь скрыть от посторонних наблюдателей свою хромоту, то ли по другой причине. Подошел и остановился шагах в пяти, прямо на дороге, которую этот шлагбаум перегораживал.

В домике, покрашенном в зеленый цвет, что стоял слева от дороги, горело два окна. Домашний, слегка приглушенный свет от окон падал на заснеженную дорогу. И даже полосатый шлагбаум поблескивал, ловя на себе рикошет оконного света, ударявшегося сначала о снег, а затем разбрасывавшего свои желтые брызги по ближайшим к окнам окрестностям.

Дверь домика скрипнула. Вышел на деревянный порог пограничник без шинели. Задрал голову вверх, посмотрел на лампочку, бессловесно висевшую под козырьком. Потянулся к ней двумя руками. «Видать, замерзла!» – подумал. И, схватившись левой рукой за патрон, а правой – за нее, покрутил ее туда-сюда. И вспыхнула лампочка, разбуженная руками пограничника. А тот, опустив руки, улыбнулся, вдохнул морозный воздух и выдохнул его паром. С полминуты он старательно делал вид, что не замечает старика, которого внезапный свет загоревшейся лампочки заставил прижмурить глаза и оглянуться. Но потом пограничнику стало не удобно, и он обратил на постороннего свой взгляд, и кивнул. Старик, прижмуренным взглядом наблюдавший за пограничником, кивнул в ответ и, достав из кармана короткого серого пальто с поднятым воротником старомодные карманные часы, открыл крышку циферблата. Без восьми полночь.

– Может, зайдете? – спросил вежливо пограничник.

– Может, и зайду, – ответил старик, но с места не сдвинулся.

– Пожалуйста! Заходите, – повторил свое приглашение служивый. – У нас и чаек есть, и кое-что покрепче!

– Что же это? – удивился вслух старик. – Вы что, всех подряд готовы к себе приглашать? Да и разве разрешено пить на пограничном пункте?

– Сегодня можно, – вздохнул пограничник. – Сегодня такой день, что можно.

И он открыл дверь, вошел в домик и оглянулся. Старик тоже подошел к порогу. Поднимая по ступенькам несгибавшуюся в колене левую ногу. Вошел.

В большой комнате пограничного домика пахло корицей и гвоздикой. На маленькой электроплитке в эмалированной кастрюльке грелся глинтвейн. На подоконнике стояла бутылка «Жальгириса» и маленькие стопочки. А на стене над письменным столом висел портрет президента Адамкуса.

Старик уставился на президента, потом, покачав головой, обвел разочарованным взглядом трех пограничников.

– Мы закрываемся, – грустно пояснил старику незнакомый офицер и развел руками, показывая, что больше он ничего сделать не может.

– Границу закрываете? – переспросил старик.

– Наоборот. Открываем. А пограничный пункт закрываем.

– И куда вас переводят?

– Кого куда, – вздохнул третий. – А я, наверное, уеду за границу…

– Да, наверняка есть страны, в которых не хватает пограничников, – кивая, совершенно серьезно произнес старик.

Офицеры улыбнулись.

Ровно в полночь на рабочем столе под портретом президента Адамкуса зазвонил телефон.

Старший по званию пограничник снял трубку, представился. Выслушал собеседника, видимо еще более старшего по званию, стоя и уважительно, а потом как-то совершенно спокойно и по-дружески вздохнул и произнес «Gerei!»

– Приказано поднять шлагбаум, – грустно вымолвил он и посмотрел задумчиво на портрет президента Адамкуса.

И старик, и двое других пограничников тоже перевели взгляды на Адамкуса.

А старший по званию уже смотрел на монитор компьютера, где шесть квадратов выдавали изображение с камер наблюдения. Черно-белая метель делала все квадраты одинаковыми. Только на одном из них изредка прорывалось лучше освещенная картинка с пограничным шлагбаумом.

Офицер, прикипев взглядом именно к этой картинке, потянулся рукой к установке дистанционного управления и нажал толстую зеленую кнопку. Однако на картинке ничего не произошло. Он еще раз нажал. Вздохнул.

– Опять механизм замерз! Пошли поднимать! – скомандовал он, встав из-за стола.

Густой снег нового дня, валивший с неба, немного отпрянул от раскрывшейся двери пограничного домика.

– Ого как метет! – вырвалось у одного из вышедших на порог.

Скрипнули ступеньки под ногами. Трое пограничников и старик приблизились к шлагбауму. Старший по званию пограничник наклонился к шлагбаумной тумбе, открыл дверцу блока управления. Разблокировав полосатую стрелу, он позвал коллег и они втроем вручную подняли длинную, должно быть пятиметровую полосатую стрелу.

– Спасибо! – сказал им старик и зашагал по более не перекрытой шлагбаумом дороге.

– У вас хоть паспорт есть? – окликнул его один из пограничников.

– Есть, – оглянулся тот на ходу. – Конечно, есть!

– А зовут вас как?

– Кукутис! – ответил старик.

– Это имя или фамилия?

– И то, и другое! – крикнул Кукутис и перешел границу видимости. Увеличивающееся с каждым его шагом пространство от шлагбаума и дальше метель заполняла живым снегом.

Пограничники торопливо вернулись в служебный домик, лишенный будущего.

– Запиши, – скомандовал старший пограничник своему коллеге. – Первым без предъявления документов границу перешел Кукутис Кукутис! Как ему только живется с таким именем?!

Коллега, усмехнувшись, кивнул и взгляд его быстро нашел лежавшую на подоконнике ручку.

– Паспорт! – насмешливо шептал сам себе старик Кукутис, лихо занося при каждом втором шаге вперед свою несгибающуюся правую ногу. – У меня в каждом кармане по паспорту! И все они мои!!!

Сколько той Европы?! Он ее уже прошел из конца в конец десятки раз! И до своей деревянной ноги, и с нею. Больше всего ему нравилась когда-то Пруссия, Восточная Пруссия. Она была почти родной, как двоюродная сестра. Он ее знал если не с рождения, то уж явно с младых лет и до того странного момента, когда она растворилась в истории. Этот момент длился довольно долго, несколько лет Кукутиса не отпускало ощущение, что где-то рядом варится суп из кислой капусты. В большом казане, висящем на крюке над костром. Запах этого супа догонял Кукутиса то на одной дороге, то на другой. И вдруг он заметил, что пропали пруссы. Были, встречались на пути, улыбались своей особенной мелкой улыбкой. И вдруг пропали. Когда он спросил у встречного поляка, куда они делись, поляк ответил: «Их убили литовцы!» Поляк, видимо, литовцев не любил и в Кукутисе тоже литовца признал. Поэтому так и сказал. А Кукутис поначалу поверил. Он вспомнил, что ему говорили про пруссов литовские крестьяне. А говорили они, что пруссы не умеют любить и поэтому у них почти не бывает детей. И действительно, ни разу вдоль дороги, проходя через прусские села и городки, он не видел детей, не слышал детских голосов и смеха. «Вымерли?» – задался он вопросом. И кивнул. А если вымерли пруссы, то и понятно, почему сама Пруссия пропала. Растянули ее по кускам поляки и русские. А литовцы себе от Пруссии ничего не взяли. Ну, почти ничего! Один Мемель с окрестностями. А значит, соврал поляк, тот, который сказал, что пруссов литовцы убили. История ведь показывает, что если один народ убивает другой, то земля убитого народа сразу переходит к народу-убийце. А к литовцам никакой такой земли не перешло. Почти вся прусская земля оказалась вдруг частью России и называться стала Калининградской областью. А в Литве как было мало земли, так и осталось мало. Хотя в старые времена, много веков назад, Великое княжество Литовское было самым большим царством Европы. И тогда было Европе в этом княжестве уютно. И полякам, и пруссам, и тем малым народам, которые еще не придумали, как себя называть.

За спиной Кукутиса неожиданно зафыркала лошадь и он шагнул испуганно в сторону.

– Тпру! – крикнул лошади мужик и потянул вожжи на себя, отклонившись назад. Отпрянули от его раскрытого рта летевшие вниз снежинки.

– Шядай! – мужик приглашающе указал Кукутису рукой на телегу.

Старик подошел, неуклюже подпрыгнул, оттолкнувшись здоровой ногой и отведя чуть в сторону деревянную. Уселся бочком, обернулся к возчику, кивнул благодарственно.

Возчик хлестанул пегую лошадку коротким кнутом, и телега снова тронулась в путь. Тронулась бесшумно, что само по себе насторожило Кукутиса. Уже встречались ему в жизни бесшумные телеги, увозившие подобранных случайных попутчиков в вечность, из которой нет возврата. Случались в 1918-м, когда войны уже почти не было, но не было и еды. И тогда села выбирали возчика, смазывали хорошо колеса телеги, чтобы не скрипела, и отправляли на ближайшую дорогу, чтобы возчик подобрал какого-нибудь странника помоложе, убил, голову отрезал и выкинул, а тушу в село на еду привез. Тело без головы и разделывать легче. Голова ведь отвлекает, заставляет всматриваться, пытаться догадаться: откуда человек пришел, каких кровей?

Кукутис наклонился вперед, чтобы на колеса посмотреть, да чуть и не слетел с телеги на ухабе. Однако успел заметить, что колеса под телегой были от машины.

Небо впереди светлело. Снежные тучи иссякли, весь свой запас растратив. И хоть дорога была еще покрыта снегом, но лежал он на ней неустойчиво, то и дело перекатываясь и оголяя острые, выдавленные еще осенью другими колесами края колеи, замороженные зимним морозным воздухом.

– Тебе куда надо? – спросил, не оборачиваясь, возчик.

– Прямо, – ответил Кукутис. – В Париж.

Возчик обернулся. На губах взыграла усмешка.

– Это же далеко, за Варшавой! А зачем тебе туда?

– На похороны.

– Опоздаешь!

– Нет. Он еще не умер.

– Кто?

– Покойник. Покойник еще живой…

Возчик пожал плечами и возвратил свой взгляд на пегую лошадь, тянувшую телегу не особенно прытко. Хлестанул ее коротким кнутом, и она побежала резвее, из-за чего и телегу затрясло повеселее на мерзлой грунтовке, и Кукутиса пару раз подбросило, да так, что он чуть спиной на солому не опрокинулся.

– Хочет, чтобы я не опоздал?! – подумал о возчике Кукутис, посильнее схватившись руками за бок телеги, на котором сидел.

– Ну, тут я сворачиваю, – обернулся возчик-поляк на Кукутиса, остановив окриком лошадь. – Хочешь, можешь у меня переночевать. Скоро ведь стемнеет!

Кукутис оглянулся назад. Увидел нагоняющий их джип с включенными фарами. Джип, не сбавляя скорости, объехал стоящую телегу и помчался прямо. А справа за заснеженным полем лежала деревенька, посреди которой гордо стоял и поблескивал серебристым крестом большой костел.

– Нет, спасибо, – Кукутис спрыгнул на дорогу. – Пройду-ка я еще чуток вперед. Да и тебе лучше будет!

– С чего мне лучше будет? – удивился возчик-поляк.

– Я в чужих домах легко приживаюсь! Давно за собой такой грех заметил. Где переночую, там, бывает, и остаюсь…

– Что, пока не выгонят? – поляк с интересом уставился в глаза Кукутису.

– Не-а, меня не выгоняют… Просто перестают замечать. Я к любому дому характером подхожу. Характер-то у меня мировой. Я – везде в мире дома. А потом, прижившись, сам ухожу. Я-то знаю, что в гостях хорошо, а в дороге – лучше!

– Да, – закивал поляк. – В дороге лучше, чем в гостях! Но дорога все равно приводит или домой, или в гости… Ну, удачного пути!

Он перевел взгляд со стоявшего на дороге Кукутиса на лошадку.

– Но-но, пошла! – И его короткий хлыст несильно коснулся лошадиного крупа.

Кукутис стоял и провожал взглядом телегу, свернувшую на проселочную дорожку. Потом снова оглянулся назад – зимний воздух загустевал, сгущался. Машин не видать.

Провел тыльной стороной ладони по щекам. Огрубевшая кожа прошлась по щетине. Кукутис словно прислушался к щетине кожей кисти. По длине щетины безошибочно определил время – около половины третьего.

И продолжил свой путь. За последующий час обогнали его два грузовика и автобус, а навстречу ни одной машины. Небо стало опускаться. Впереди огоньки деревеньки или городка показались. И прибавил Кукутис шагу, ловко занося свою деревянную ногу вперед дальше, чем здоровую. Время от времени оглядывался он назад, чтобы успеть сойти с дороги в случае появления машины. Однако со стороны Литвы дорога была пуста, и в сторону Литвы никто не ехал, что отдельно огорчало Кукутиса.

Да и холодать стало. Поэтому, дойдя до поворота к манящему оконными огнями домиков населенному пункту, Кукутис свернул и ощутил облегчение.

Как и положено, крайний домик этого села был кособок и не покрашен, и всем своим видом взывал о помощи.

Кукутис зашел в открытую калитку. Поднялся на деревянный порожек, отчего доски под ногами скрипнули жалобно. И постучал в деревянную дверь, обитую толстым серым войлоком, из какого в России валенки катают.

Минуты три прошло прежде, чем дверь открылась и в проеме появилась женщина лет шестидесяти в теплом синем платке, синей кофте и черной тяжелой юбке аж до пола.

– Вечур добры! – поприветствовал ее Кукутис. – Я из Литвы в Париж иду… Пустите на ночлег?

– Из Литвы? До Парижу? – женщина всмотрелась в лицо странника, потом опустила взгляд ниже, и когда увидела она деревянную ногу Кукутиса, то сразу шаг назад сделала.

И понял Кукутис, что его впускают на ночь.

Роман выйдет в 2015 году в издательстве «Фолио»