Глава 7
Глава 7
Скупость Жукова в описании малоземельской эпопеи говорит еще и о том, что правда была неприглядной. А глянец наводить было не в его правилах. Хотя потребность в глянце в те времена была велика, как никогда. Ибо непосредственный «герой» Малой земли — генсек Брежнев — был у руля государства. А по нашим неписаным законам принято: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак.
Скупость Жукова на краски и необычно «скромное» его поведение на Южном фронте говорит еще и о том, что в то время здесь царили Берия и его люди. И наверняка они осуществляли на месте установки Верховного. Вспомним пожелание Сталина хорошенько проследить за штрафниками, особенно политическими. Вполне может быть, что одним из доверенных по проведению в жизнь пожелания Сталина был и Л. И. Брежнев. Ибо в те времена политорганы были всемогущими. И настолько, что начальник политуправления армии мог не явиться на КП к заместителю Верховного. Именно политорганы позаботились о том, чтобы о южноозерейской трагедии забыли.
Однажды мы проснулись и похолодели от ужаса, услышав сообщение о зверском убийстве бывшего командующего Новороссийской военно — морской базой вице — адмирала Георгия Никитича Холостякова и его жены. Убийцы якобы позарились на его мундир и ордена. А может быть, его устранили потому, что он слишком много знал? О южноозерейском десанте, о генсеке Брежневе, о непомерно раздутой славе Куникова? О героизме негероев и безвестности настоящих героев. Например, старшем лейтенанте А. В. Райкунове и его группе; о старшине В. Колесникове…
После обработки ран и теплого куриного бульона, которым Евдокия накормила его с ложки, Павел погрузился в глубокий сон.
Проснулся ночью. Рядом с кроватью тихо мерцал каганец — тряпичный фитилек в постном масле на блюдечке. Из темноты комнаты к нему вышла Евдокия в просторной исподней рубашке. Глазами спросила — что?
С трудом размыкая пересохшие губы, Павел попросил пить. Она вышла в сени, принесла воды в алюминиевой кружке, попоила, придерживая ему голову. Попив, он откинулся на подушку, следя за тем, как Евдокия, глубоко наклонившись к нему, поправляла подушку, подтыкала простыню, источая аромат и тепло близкого женского тела; невольно подставив его взгляду груди в просторном разрезе рубашки. Всего?то! А, какая волна колыхнулась в сердце и прокатилась по всему телу. По вспыхнувшим глазам его Евдокия поняла свою манящую «неосторожность». Улыбнулась.
— Немцев прогнали, — сказала она, смыкая пальцами разрез на груди. — В поселке наши. Надолго ли?… — оглянулась на плиту, где парила кастрюля кипяченой воды. Выпрямилась, пошла к плите.
Павел, глядя ей вслед, подумал, что уже видел где?то такое. Пытался вспомнить где. Она перенесла кастрюлю к кровати и поставила на табурет. И это он уже видел где?то.
Откинув на нем одеяло, она стала отмачивать присохшие повязки, щекотно касаясь его мягкими теплыми ру
ками. И по этой щекотке он вспомнил: он в доме женщины по имени Дуся (Евдокия); она уже делала ему перевязку и кормила куриным бульоном…
Как только подумал о курином бульоне, в желудке остро и требовательно засосало.
— Спасибо тебе, Дуся, за все, — он поймал ее руку и сжал легонько. — Вот только есть хочу.
Перевяжу раны и покормлю, — ласково, но строго сказала она.
— Говоришь, наши в поселке?
— Да. Бьются под Глебовкой. Там воздушный десант давеча высадился. Вроде бы наши…
— Почему — вроде бы?
— Старики говорят, какие?то они непонятные: в пятнистой форме и наших ищут. Проверяют. Говорят — предательство. А вчерась немцы у меня были. Тебя хотели забрать… Но ты без памяти был.
— Ну и…
— Я их медом накормила, вином угостила. Задобрила. Один очкастый такой, видно старший, велел стеречь тебя, иначе, мол, пук — пук. Расстреляют меня и… — Евдокия глазами показала на кроватку, в которой спала малышка. — Шарили всё, псы вонючие! Так что, пока их нет, вставай как?нибудь, я помогу, одевайся и беги. Тут оставаться тебе нельзя.
— А тебе?..
Не успел он договорить, как в дом шумно вошли трое. Вроде свои. Но в новенькой камуфляжной форме. Один худощавый, молодой, с серыми колючими глазами. Второй постарше, коренастый. И с ними пожилой солдат в дождевике поверх пятнистой формы. Тот, что молодой, в портупее крест — накрест, широко и решительно шагнул к кровати, увидев Павла.
— Документы! — тоном, не допускающим возражений, сказал он.
Павел перевел глаза на Евдокию. Она сидела на табурете напряженная. Хотя сначала заметно обрадовалась ночным гостям. Но уж больно строг был молодой командир. И его этот окрик: «Документы!»
— Ага! — не сразу нашлась она. — Счас. Наверно в гимнастерке. Хотя я постирала ее. И сшила кое?как. Вот! — она метнулась в темный угол комнаты, где на веревке рукавами книзу висела гимнастерка Павла. Принесла. Сероглазый — молодой вывернул карманы, вытряхнул оттуда
содержимое, поднес к свету, стал рассматривать документы. Красноармейскую книжку. После морской воды листки удостоверения поблекли и слиплись. Он аккуратно разлепил их.
За ним напряженно наблюдали коренастый и пожилой в дождевике.
— Фамилия, имя, отчество? — выпрямился сероглазый, глядя на Павла.
— Яров Павел Степанович.
Евдокия тем временем принесла галифе Павла. Сероглазый быстро обшарил карманы. Из потайного вытащил капсулу, из нее извлек адрес, свернутый тугой трубочкой. Развернул, прочел и помягчел. Вернул Евдокии галифе, рубашку и подмокшие документы. Павлу сказал:
— Береги как зеницу ока… — и Евдокии: — Чего — нибудь поесть, хозяйка, — устало опустился на табурет. К столу двинулись оба солдата, на ходу снимая автоматы.
В этот момент в дом ворвались несколько таких же пятнистых.
— Полундра, Каширов! Немцы! Отходим на Станичку!..
Сероглазый бросился к выходу. С. порога уже крикнул Павлу:
— Быстро собирайся! Пойдешь с нами…
Павел стал подниматься. Евдокия ему помогала. Он потянулся за галифе.
Сидя в постели, неловко натянул гимнастерку, пересиливая боль в плече, потом стад натягивать галифе. Евдокия помогала ему, приговаривая: «Быстренько, миленький! Быстренько!..» Павел взглянул на солдата в дождевике. Сказал:
— Ее тоже надо забрать. Иначе ее расстреляют с ребенком.
Солдат кивнул согласно. Вдруг возникший на пороге Каширов крикнул: «Две минуты на сборы!..»
Евдокия накинула только ватник, кинулась к детской кроватке, сгребла малышку вместе с постелью, и через пять минут они уже тряслись на полуторке по грунтовой дороге, круто ведущей в гору.
Немцы наступали со стороны Глебовки и Северной Озерейки. Доносилась стрельба, взрывы, лязг танковых гусениц. Светало. На вершинах Колдун — горы клубился серогрязный туман.
Старая рыхлая полуторка натужно карабкалась в гору. Буксовала то и дело, соскальзывая к обрыву. В кузове замирали от страха. Наконец у командира, сидевшего в кабине, видно, не выдержали нервы. Выбрав более — менее устойчивое место, он приказал шоферу остановиться. Выпрыгнул из кабины. Все! Дальше опасно. Тотчас из кузова попрыгали солдаты. Командир тем временем разведал дорогу дальше. Вышел из орешника, крикнул:
— Там тропа! За мной!..
Павел кое?как, с помощью пожилого солдата в дождевике слез с машины, помог Евдокии, и они замыкающими шагнули в чащу орешника.
Тропа брала круто. Быстро выбились из сил. Отстали. Евдокия уже садилась в изнеможении. Павел поднимал ее здоровой рукой. Подбадривал, порывался взять у нее ребенка, хотя сам едва держался на ногах. Возле них неотлучно бдил пожилой солдат в дождевике. Командир крикнул ему из сырых сумерек: «Конягин! Отвечаешь головой за них!..»
— Отвечаю, отвечаю, — ворчливо басил солдат, поддерживая Евдокию под руку.
Вдруг лес расступился, и они вышли на небольшую мокрую лужайку. В росной траве тускло отражался серый рассвет.
— Привал! — скомандовал сероглазый командир. И пятнистые солдаты, задохнувшиеся от ходкого шага в гору, один за одним упали в сырость лужайки. Кучкуясь, стали прижигать цигарки.
Павел и Евдокия устроились поодаль. Она тотчас принялась кормить малышку грудью, отворачиваясь от Павла и приставленного к ним солдата.
Солдат придвинулся к Павлу, сказал вполголоса:
— Слава Богу, что ты не из штрафников…
Командир, сгрудив бойцов, что?то внушал им негромко. Слышно было: «Прорыв… Станичка…»
Минут через десять подъем и марш в сторону туманной нахлобучки на вершине Колдун — горы.
И тут!.. Павел даже не понял откуда, словно выпали из той туманной нахлобучки, из орешника выскочили немцы. И буквально покосили солдат из автоматов. Пятеро, побросав оружие, подняли руки. В том числе солдат в дождевике, приставленный к Павлу и Евдокии.
Их сбили в кучку и повели вниз, назад в поселок. Вышли на дорогу. Там стоял наготове новенький студебеккер. На
нем и повезли их в сторону от Южной Озерейки, через Северную Озерейку в Новороссийск.
Над Новороссийском, с перевала видно, висели ливневые «плети». Вскоре въехали в полосу проливного дождя. Вымокли до нитки. Солдат Конягин накинул свой дождевик на Евдокию с ребенком.
На анапской развилке машина остановилась, всем велели сойти. Пятерых солдат вместе с Конягиным отделили и приказали снова лезть в кузов. От немецкого поста на развилке подъехал мотоцикл с коляской. Евдокию посадили на мотоцикл и увезли. Павлу велели сесть на проезжавшую подводу, которую именем фюрера мобилизовали для нужд немецкой армии.
Город издали не узнать. Как бы вросший в землю, почужевший. И если б не кирпичное здание элеватора, Павел бы не поверил, что перед ним Новороссийск.
Возница, встревоженный неожиданной мобилизацией, опасливо косился то на Павла, то на конвойного немца.
В районе Плавней, самой низменной части города, где струится незаметная в зарослях речка Цемесс, их накрыл очередной артналет наших. Видно, заметили движение, ударили с Сахарной Головы.
Несколько снарядов взметнули фонтаны по сторонам дороги. Возница пригнулся, хлестнул лошадей. Один снаряд рванул совсем рядом. Подводу осыпало градом сырых комьев. Павел пригнулся. А когда распрямился, ничего не узнал. Немца не было на месте. Лошади взвились на дыбы и понесли через дренажную канаву в заросли кустарника. Возница отчаянно дергал вожжи, но не мог справиться. Павла, видно, оглушило близким разрывом снаряда, он видел, как кричит возница, но не слышал голоса. Вдруг звук прорезался:
— …Беги, милок! Беги, пока нас потеряли!..
Павел спрыгнул на залитую дождем лесную дорогу и побежал. Возница, круто развернув лошадей, умчался с грохотом к дорожной насыпи.
Под проливным дождем, сквозь частый лес, превозмогая боль в бедре, Павел спешил к горам, вздымавшимся перед ним. Там окраина, а дальше Стегликова балка. Вот по ней он уйдет в горы.
Три дня он блуждал в горах, выбиваясь из последних сил. На четвертый его нашли партизаны из отряда «Норд-Ост». Отогрели, накормили, немного подлечили и отправили с сопровождающим в Геленджик.