ОТРАДА МОЯ — ОТРАДНАЯ (Отчет о торжествах на хуторе Труболет)

ОТРАДА МОЯ — ОТРАДНАЯ

(Отчет о торжествах на хуторе Труболет)

Не думал, что все получится так здорово. Хотя были хорошие предчувствия. Этакий ободряющий шепоток души — вещуньи. Я уже привык к этому голосу, узнаю его. А перед Отрадной, когда оплавленное солнышко село за дальнюю горную гряду и повеяло, наконец, прохладой; когда тихо опустились сумерки, и землю объяла этакая тонкая пронзительная благодать, в душу начал сочиться восторг от картин за окном нашего старенького автобуса с «носом». Сначала растаяла в сумеречной дали ломаная линия горизонта. Потом над распадками зависла тонкая пелена тумана. В этих распадках, под туманами, мнились некие залежи чудных загадок человеческого бытия. Слева, справа, впереди — станицы, хутора светятся мирны

ми, уютными огоньками. Медленно встают дымы над трубами. Они упираются в пелену тумана, растекаются и растворяются в нем, пополняя «пуховик», зависший над поселением. Как?то в домах этих протекает жизнь селян! Струится неслышно под недремлющим оком Вселенной. Мужчины и женщины, старики и дети; жены и мужья, сыновья и дочери; матери, отцы; семьями, в одиночку; влюбленные и равнодушные, спокойные и беспокойные; красивые и не очень. Уставшие, бодрые, счастливые и несчастные; умирающие и новорожденные. Право! Сколько их там. Со своими страстями и проблемами, радостью и горем. Там. И вот там, за покатым холмом, в широком и долгом распадке. Мерцают огоньками. Они кружат слева, справа; маячат впереди, уплывают назад…

В окно автобуса сочится запах соломы с убранных полей. Он перешибает запахи пробензиненного насквозь салона. Я представляю себе, как млеет душа здешнего станичника или хуторянина, когда он подъезжает к родным своим пенатам после шумного, пыльного и загазованного по ноздри города. Он уже мысленно дома. Мысленно разговаривает со своими. Ходит по комнатам, перебегает взглядом с вещи на вещь, составляющих его быт и уют.: Если он молод и женат, предвкушает ласки любимой жены в постели; если в преклонном возрасте, — думает о сладостном отдыхе. А любящий отец, конечно же, представляет себе, как кинутся к нему детишки в надежде получить гостинец. И он не обманет их надежд — там, в сумке, действительно припасено для них кое?что. Представляет, как они радостно завизжат и потянутся обнимать его за шею маленькими своими, теплыми ручками.

Я говорю Ждану — Пушкину, сидящему рядом:

— Какая прелесть!

Он философски кратко, но, чувствую, равнодушно отвечает:

— М — да… — И смотрит в окно, мол, где же там прелести?

Мы едем на празднование семидесятилетнего юбилея хутора Новоурупский и шестидесятилетнего юбилея нашего писателя Ивана Бойко. Хотя его уже «отпели», как выразился перед этим его друг, тоже писатель, Иван Зубенко. Восьмого августа, в день рождения, крепенько посидели за столом. Но «отпевание», похоже, имеет честь быть продолженным. Такова воля и желание размашистого юбиляра. Он родился шестьдесят лет тому назад в хуто

ре Новоурупском, который назвал в своей повести Труболетом.

Мы едем уже около пяти часов. Мы намаялись в маленьком автобусе. И гадаем, накормят нас по приезде, или… И хочется полежать. Вытянуться на кровати, потому как сидеть в кресле автобуса несколько часов кряду утомительно и надоело.

Но все обошлось как нельзя лучше.

На следующий день утром мы отправились на хутор. (От Отрадной шесть километров). Конечно же остановились у моста через Уруп. Того самого моста, который был построен стараниями и упорством Ивана Бойко. Благодаря этому мосту «неперспективный» умирающий хутор сразу ожил. Теперь здесь крупное овцеводческое с частичным полеводством отделение. Здесь выведена и совершенствуется одна из самых эффективных пород овец. Что шерсть, что мясо. Мы в этом убедились наглядно.

Сразу за мостом дорога берет круто, потом идет по склону горы Казачья, мимо кукурузного поля, того места, где когда?то жили деды Ивана Бойко. Он обращает наше внимание на это и «грозится» построить на этом месте Дом творчества. Потому что здесь красиво и отсюда открывается широкая панорама отрадненского предгорья. В самом деле — глаз невозможно оторвать, до того красиво. Длинные пологие холмы — словно волны океана. Они уходят к горизонту, между ними широкие, возделанные или заселенные распадки. Или заросшие лесом. И причудливо расчерчены лесопосадками. А в дальнем далеке над ломаной линией гор чуть угадывается, сливаясь с небом, еще более дальняя линия гор. Говорят, при ясной погоде, когда воздух хрустально прозрачен, виден двуглавый Эльбрус.

Проезжаем новую часть хутора — красивые кирпичные коттеджи, построенные на том же «бойковском напоре», что и мост. Поднимаемся чуть в гору, и вот он, собственно, хутор Новоурупский. По повести Ивана Бойко «Труболет». Здесь видавшие виды хатки мирно уживаются с новыми добротными домами. Сады, огороды и настоящая, из жердей, ограда. На правой стороне улицы — громадный навес. Под ним техника. А дальше, под горой, — овчарни. Широкие, просторные и уже старенькие. Возле столовой — праздничная толпа. У ближнего двора стоит щедро накрытый стол, на нем всевозможные закуски и большая старинная четверть самогонки. Подходи, пей, закусывай. Рядом импровизированный сруб колодца. На нем

цибарка с холодной зуболомной водой. Подходи, утоляй

жажду.

Несмотря на холерные страсти в стране, я вижу, люди подходят, пьют. Я тоже напился. Уверенный — сельчане плохой водой не напоят. И в самом деле — потом я видел тот колодец, откуда вода в цибарке: на нем железная крышка на замке. И забор воды ведется установленной внутри электропомпой.

Подъезжают и подъезжают легковые машины, автобусы, конные повозки, мальчишки снуют на велосипедах. В глазах рябит от ярких нарядов артистов самодеятельных и профессиональных коллективов, прибывших сюда из других станиц и районов. Женщины в нарядах окружают юбиляра и, пританцовывая, поют величальную. Иван Бойко со знанием дела принимает их поздравления — тоже пританцовывает и поет. С такой же величальной окружают некоторых гостей. Потом вся эта гомонящая, поющая, играющая публика с репортерами от радио и телевидения продвигается к столовой, где приготовлена площадка для выступлений артистов, и небольшое возвышение с микрофонами, откуда будут выступать желающие сказать речь.

Ведущая объявляет о начале торжеств. Хотя они давно уже начались спонтанно. Возвышение для ораторов украшено «задником» — квадратом загрунтованной фанеры, на котором изображены цифры 70 и 60 — юбилейные даты хутора и писателя Ивана Бойко. И лента, которая охватывает эти цифры и как бы связывает эти два события.

Скромно и умно!

Выступило районное и местное начальство. Поздравили хуторян и писателя — юбиляра. Все чинно, красиво. К Ивану то и дело подходят люди — женщины, мужчины, молодежь, даже детишки. Поздравляют его, вручают букеты, подарки. Он гут же передает это жене Валентине Николаевне. Она и часть родственников его жмутся здесь, возле меня, у сеточной оградки. И ни в какую не хотят садиться на стулья, вынесенные из столовой, — стоя, им виднее, как чествуют Ивана. А он, нарядный, ходит кочетом в этом головокружительном торжестве. Держится молодцом. Даже привычно, будто проходил школу славословия. Принимает букеты, подарки, целуется направо и налево. И бесконечно счастливый.

А потом начинается многочасовой вихрь песен и танцев. Палит солнце, шалит ветер, бросая в нас пылью и опавшими листьями. А мы сидим, терпим. Потому что нет сил

оторваться от зрелища. У меня то и дело подкатывает ком к горлу, наплывают слезы на глаза. Невозможно смотреть без умиления, как танцуют девочки из хореографической школы «Лазоревый цветок». А там уже готовятся к выступлению молодежный коллектив из станицы Михайловской Курганинского района. Налаживают электромузыкальные инструменты. Исполнительницы — в белых кофточках и черных расклешенных юбках ниже колен. Одна из них — Ирина Субботина — само совершенство. Она исполняет песенки типа «кантри». С неизменным сюжетом — я тебя люблю, а ты не замечаешь. Я получил истинное наслаждение, слушая ее и наблюдая за нею. Прелестное голубоглазое личико, точеная белая шея, ладная фигурка и маленькие нежные руки. Она скользит по публике холодноватыми глазами, потому что это в основном пожилые люди. И царственно снисходительна — да, я красива. Знаю. Любуйтесь…

Возле меня, чуть впереди ютится семья атамана хутора Новоурупский. Об этом мне шепчет на ухо писатель Александр Васильевич Стрыгин, который здесь уже третий день и за это время успел даже поквартировать в этой семье. Знает. по имени отчеству их мать, сухонькую, аккуратную женщину, его жену Ольгу — атаманшу. Здоровается с ними, говорит какие?то приятные слова. Они с детской коляской и двумя прелестными созданиями — девочками в нарядных платьицах и легких с прямоугольными краями беленьких шляпках с резинками под подбородок, чтоб ветром не сдувало. Одной малышке годика три, второй и того меньше. Эта меньшая то и дело выходит в круг и мило этак сучит ножками — танцует, не в силах удержаться от забористой плясовой. Потом идет к коляске и просит старшую поделиться питьем. Та внимательно всматривается в нее, а бутылку протягивает мне. Все вокруг смеются. Ждан, который Пушкин, говорит из?за моего плеча:

— Женщина!.. Сделала свой выбор. Положила глаз на Ротова.

Песни и пляски перемежаются с поздравлениями в адрес хуторян и писателя — земляка Ивана Бойко. Крепенькую, зажигательную речь произнес его земляк, редактор «Кубанских новостей», атаман станицы Бесстрашной Петр Ефимович Придиус.

Александр Васильевич Стрыгин вручил юбиляру его портрет, написанный маслом. Я сподобился на стихи. С юмором — «На Труболете принесясь»…

На трибуну поднимается тетя Поля. Маленькая, щупленькая бабуля. Она помнит Ивана вот таким! Рассказала, как они жили — бедовали. Перемогали лихие времена. И перемогли?таки! Вона как! — даже свои писатели теперя есть. Ей преподнесли большой букет. Она спустилась с трибуны и оказалась недалеко от нас. Я рассмотрел ее хорошенько. В этом маленьком человеке было что?то величественное. От истинной России. Убогой и необоримо доброй. Блекло — желтый платочек, вылинявший от стирок и времени. Мелкими цветочками. Видно, парадный. Черное платье из искусственного, по — моему, бархата. Тоже мелкими цветочками. В чулках и шерстяных носках. В комнатных тапочках. Тоже, видно, парадные. Потому как не стоптанные. Глаза живые и долговечные. И вся она — сама доброта и всепрощение.

Подошел Иван и расцеловал ее. А она: «Я так волновалась. Так волновалась!..» Ей говорят: «Хорошо, тетя Поля! Отлично!»

Я запалился на солнце, встал, пошел к буфету попить минералки. А там щекастая буфетчица яростно, не выбирая выражений, чихвостит молодого белобрысого казака, который якобы спер у нее принародно бутылку вина. — Тебе той четверти, харя, мало!..

Я пошел к щедро накрытому столу, на нем уже ни четверти, ни закуски. Одни куриные косточки. А казаки ходят подозрительно навеселе. Проворный народ!

Стали поговаривать, что выступление артистов затянулось. И в самом деле — уже четвертый час пополудни. Жарко и ветрено. И есть хочется. Ждан, который Пушкин, от голода даже заскучал. Но люди стоят — смотрят, слушают. Не расходятся. Их понять можно — такое у них на хуторе не часто бывает. Это для них настоящий праздник. И артистам надо дать выступить. Не зря же они ехали сюда из других районов. Из Краснодара и даже из Москвы.

На завалинке столовой ютится местный блаженненький — обязательный атрибут настоящей народной жизни на Руси. Они, как символ жалостливой души русского человека. Блаженный чего?то пьяненько выкрикивает. Не поймешь — то ли ругает этот вихревой наезд гостей, то ли радуется. С лица его не сходит идиотская улыбка. Казаки уже поглядывают на него строх’о. Потом берут под белы ручки и уводят по тропинке на взгорок. Парень говорит другому: «ОМОН приступил к работе. Сейчас они намнут ему бока».

Но ему не мнут бока. Просто оставляют его там, чтоб охладился.

А концерт продолжается. Казаки и казачки уже не выдерживают — сначала за пределами концертной площадки, а потом и на ней заводят свои танцы. Заводилы — Ольга — атаманша и ее пышнотелая подружка.

Но вот закончился концерт. Юбиляр, освоивший уже роль распорядителя, объявляет, что все едут на конные скачки. Садимся в автобус и мчимся. По дороге узнаем, что скачки давно уже закончились. В доказательство видим, что на выгоне на открытый трейлер грузят лошадей. Разворачиваемся, мчимся назад. На торжественный обед. Мы с удовольствием тут же забыли про скачки. А Ждан, который Пушкин, говорит: «Кажется, нам начинает везти».

За столом, накрытым в помещении, места всем не хватило. Поэтому накрыли еще один. На воздухе. Вот за этим-то столом и развернулись основные дальнейшие события. Там уже дошло до белого каления. В том смысле, что от обилия лестных тостов юбиляр заводился все круче, округлялся от важности и свежей вкусной баранины. На маленькой площадке, возле колодца, яростно отплясывал ядреный казачина. Его поддерживала Ольга — агаманша. И вдруг метеором вклинилась к ним подруга атаманши. Крепенькая молодичка при хорошем теле. Она до того разошлась, что в ярости сбросила с ног красивые свои, шитые «золотом» болтолапки (босоножки) и принялась молотить босыми крепкими ногами старый облезлый асфальт с оголившимися камешками. Боже! Ей наверно больно! Я сжался внутренне, почти физически ощущая за нее боль. Где там! Она так лихо, так самозабвенно отплясывала, что на груди у нее на кофточке расстегнулась верхняя пуговица, И гам колыхнулось откровенно ослепительно белое… «предгорье».

А блаженненький прицепился ко мне (куда я, туда и он). Улыбается прямо в лицо. Бормочет что?то невнятное. Вроде благодарит. Я уже и прогонял его от себя. Нет. Липнет. Наконец уселся у нас в ногах с Иваном Дроздовым. Видно, притягивает наше биополе. Говорят, блаженные чувствуют биополе других добрых людей.

Но вот все устали. Начали расходиться, разъезжаться. И мы поехали на нашем автобусе с «носом». И снова Иван Бойко обратил наше внимание на то, что вот здесь на кукурузном поле, под горой Казачьей стоял дом его отца и деда… Мало того, он велел шоферу ехать на эту самую Казачью гору. Поехали объездной дорогой. Взобрались на самую верхотуру: Там крепенький шальной ветерок. И

широкая красивая панорама. Солнце к закату. Внизу, видно отсюда, идет через мост вечерняя череда.

Хороша, ты русская земля! Потому так много у тебя недоброжелателей.

Переполненные впечатлениями и вкусной свежей бараниной, мы приехали, наконец, в гостиницу. И попадали отдыхать.

Наутро, после завтрака, — местный краеведческий музей. Нас встретил известный краевед, работник музея Ложкин.

Там, в одном из залов, на ватманских планшетах, наложенных на экспонируемые образцы денежных купюр советского периода, в письмах, документах и фотографиях — жизненный и творческий путь писателя Ивана Бойко. И его битвы за лучшую жизнь земляков. Его победы. Впечатляет! Я подумал, если б вот так упорно все мы заботились, каждый на своем месте, о благе России, мы бы не попали в такой разор и бедлам, какой переживаем сейчас.

Кто?то шутит вполголоса: «Иван устроился на деньгах». Имея ввиду, что планшеты наложены на купюры. Остроумно и язвительно!

Ложкин — пожилой, убеленный сединами, бесконечно усталый, и, видно по всему, больной человек провел нас по залам и показал экспонаты, рисунки, карты, схемы, рассказывающие о далеком прошлом этого края. Интересно и поучительно. И страшно! Потому что на всем этом уже признаки тлена. Годы идут, экспонаты не обновляются, ветшают, здание тоже. Я с ужасом подумал о том, что настанет день и час, когда все это исчезнет. А заодно и память о нашем прошлом. Где же эти деятели от культуры?! Чем они заняты? У меня сложилось такое впечатление, что культура России для некоторых заключается всего в двух словах — выпить и пожрать. Вот и вчера показывали Смоктуновского. Всю передачу он пьет и жует. Правда, красиво.

Смотритель музея обратился к нам — помогите, мы погибаем. Я обращаюсь к знаменитым и просто известным, отраднинцам, которые любят туда наезжать. К тому же Ивану Бойко: да помогите же вы своему музею! Ведь в нем и о вас хранится память.

В зале «Революционные годы» меня поразила картина — конная сеча. На переднем плане воздетая рука. Вернее, кисть руки. Сам человек не виден. На него, на эту руку, летит казак, нацелившись пикой. Еще мгновение, и он пронзит обладателя руки в самое сердце. Но и над тем взметнулась в страшном замахе сабля другого конника.

Русские люди рубят друг друга! Вот это мы можем.

После музея — выезд в горы, на шашлык. Едем. Поем, смеемся, балагурим. Вдруг кто?то говорит иронически — печальным тоном: «Все ничего! Но одному барану нынче крупно не повезет». Намек на то, что с нами в горы везут барашка.

— Уже не повезло, — остроумно уточняет Ждан, который…

Отрада моя — Отрадная! Русская земля. Ты хорошо принимаешь гостей. Но почему у меня не идет из головы одна странная мысль. Прямо какая?то блаженненькая, а что если взять и все деньги, потраченные на этот выезд с шашлыком, да и повернуть на содержание музея!

А в ушах звучит тихая, почти неуверенная просьба смотрителя музея: «Обращаюсь к вам — если можете, помогите музею…»

«Кубанские новости», 21.09.1994 г.