МАРОДЕРЫ

МАРОДЕРЫ

«Грабители населения в районах военных действий, а также убитых и раненых па поле сражения. Торговцы — спекулянты».

Словарь русского языка С. И. Ожегова.

Этой темой давно болит душа. И материал лежит, собранный во время служебных поездок по краю. Больно жжет сердце. Правда, я раза три принимался писать о мародерах и всякий раз откладывал — слишком неприглядная картина вырисовывалась. Меня не поймут, думал я. Ни одна газета не станет печатать такой материал. Вернула меня к желанию написать об этом статья в «Кубанских новостях» за 15 июля Валентины Паленой «С сумой по миру или к толстосумам?» Автор с удивительной смелостью и искренней скорбью рассказала о том, о чем я «благоразумно» молчал. Читая ее строки, наполненные болью, я почти физически ощутил, как мы низко пали. Или, как говорится в статье устами австрийских офицеров — эксгуматоров, «Варвары были, варварами и остались».

Это, конечно, слишком сильно сказано. Но и сильно похоже на правду. Обидно и больно читать такое про народ, к которому ты принадлежишь. Тем более от людей, которых эти самые «варвары» спасли от гитлеризма ценой неслыханных жертв. Сейчас об этом как?то забывается, на первый план выходят иные ценности. В кавычках. От которых сердце стынет. Так, глядишь, наступит день или час, когда концлагери и газовые камеры будут объявлены высшей формой цивилизации в наведении нового мирового порядка. Что стоит, например, идея энергетического обеспечения рода человеческого на нашей планете и уничтожение в связи с этим целых народов. Под «сиянием» этой «идеи» нет места народам Африки, Азии, России… Так что нам надо подтягиваться до уровня достойных жить при новом мировом порядке.

Как и Валентина Паленая, я не стану называть географию тех мест, о которых пойдет речь, дабы не возбудить страшные аппетиты мародеров, как не стану называть подлинные имена действующих лиц. (Язык не поворачивается назвать их героями — слишком низок и подл их промысел!).

А началось все с безобидного, на первый взгляд, ро

зыгрыша: мои коллеги по работе в одном горном поселке, где я частенько и подолгу бывал в командировках в леспромхозе, пригласили меня на ужин к себе домой. Сели за стол, выпили, закусили, повели разговор о том о сем. И вдруг в дверях появляется немец. Фриц! Каких я видывал в оккупации в станице Придорожной. В солдатской форме, каске; шмайсер поперек груди, штык — кинжал на поясе и граната с длинной деревянной ручкой. (Мы пацанами называли их «румынками», когда забавлялись ими словно игрушками в освобожденном от немцев Новороссийске).

Я обалдел. Но подсознанием мигом усек, что немец какой?то не живой. То есть, сам человек живой, это сын моих коллег Максимка, но солдатская форма на нем явно тронуга тленом. А оружие и каска «поедены» ржавчиной словно червоточиной.

Вадим и Людмила хохочут, довольные розыгрышем. Максимка улыбается неуверенно, видя, что меня не очень забавляет его маскарад.

— Это мы тут добываем в окопах. Хобби у нас такое, у пацанов. В этих местах были сильные бои — боеприпасов и всяких трофеев в земле навалом! Мины, снаряды, патроны… А это, — он поправляет на себе пояс и френч, — у одного фрица в вещмешке нашел. Немного не по размеру, а так ничего. А?.. — Он вытянулся по стойке «смирно», щелкнул каблуками (пятками), горделиво этак вздернул голову.

— Похоже. Очень похоже! — сказал я, а у самого нехорошо заныло под сердцем. В голове завихрились разные мысли: пацаны мародерничают в местах, где пролита священная кровь защитников Родины. Экая напасть на Отечество!..

Поглядывая на беспечных родителей, я никак не мог взять в толк, что их веселит в этом «явлении»? Максимка же, поощренный родительской благосклонностью, решил усилить впечатление, пригласил меня в свою комнату. Тут я еще больше удивился — это было не жилье пятнадцатилетнего мальчишки, а какой?то оружейный арсенал: целая куча толовых шашек (они ими растапливали печь), похожих на бруски хозяйственного мыла, гранаты всех типов — РГД, лимонки, бочонки, «румынки» с длинными деревянными ручками и даже наши противотанковые. Мне это хорошо знакомо, потому что после освобождения Новороссийска этого «добра» в городе и окрест было навалом, мы забавлялись всем этим. На передовой в районе

цементных заводов. Да и возле дома. Бросали гранаты, стреляли из винтовок, взрывали мины и снаряды. Но самым любимым занятием было пускать с крутых склонов горы Лысой пустую железную бочку из?под горючего с гранатой внутри. Гремит она, стремительно катится вниз. Взрыв, и куски бочки разлетаются высоко в небо…

Максимка садится на маленькую табуреточку, выставив мощные свои коленки и опершись на них локтями. Он рослый, угловатый, как бройлерный цыпленок. И явно гордится своим «хозяйством». И чего тут только нет! Автоматы без прикладов, безнадежно «поеденные» ржавчиной, винтовки наши и немецкие. Тоже погнившие, но старательно отдраенные шлифшкуркой. Штыки, тоже обработанные шлифшкуркой. Патроны россыпью и в лентах. На фанере просыхает порох, высыпанный из проржавевших патронов. Пулеметные диски и… Мины всех калибров — маленькие с чекушку и большие величиной с бутылку из?под шампанского. Они висят взрывателями вниз, привязанные за стабилизаторы. В углу стоит штыковая лопата и кирка — орудия раскопок. Рядом какой-то прибор.

— Что эго? — спрашиваю.

— Миноискатель! — с готовностью и не без гордости говорит Максимка. — Самодельный. Любой металл берег. Даже золото… — Он переводит взгляд на подоконник. И тут я замечаю черепа. Невольно встаю со стула, подхожу. Четыре тщательно обработанных черепа с жутким оскалом смерти. Продырявленные в разных местах. Два черепа щербатые — с выбитыми или выломленными зубами. Тут же кучка этих самых зубов и отпилков От них. Я не сразу понял, что это такое. Максимка с готовностью пояснил:

— Это обгшленные под коронки зубы. Кто?то ободрал их до меня. Вот туг их пять? У меня было бы около пяти граммов золота!..

Я невольно взглянул на него: в глазах алчный блеск.

— А вот ложка, — продолжал он экскурс по своим «экспонатам». — Серебряная! — И показывает мне какие?то цифры на черенке. При этом часто, взволнованно дышит. Я чувствую его хищное возбуждение, мне хочется остудить его.

— Да кто же берет на фронт с собой серебряные ложки?

— А что?! Мужики вон золото находят — перстни,

кольца… На костяшках кисти, — он показывает на себе, где именно находят кольца. — А в черепах зубные коронки. Череп и кисть руки — самая клевая находка! Это что! — ; небрежно махнул он рукой на свое «добро», — вот у дядьки Антоняна, бульдозеристом в леспромхозе работает, бульдозером бывшие окопы роет, — у того сарай забит. — Максимка испытующе смотрит на меня — можно ли доверять? — Говорит, погоди, вот начнется война, — все это будет стоить кучу денег! У него уже, наверно, с килограмм золота! А вот это знаете сколько стоит? — Он тянется к книжной полке, где жиденько стоят книжки, достает одну и показывает между ст раниц латунную пластинку, продавленную по диаметру риской. — «Смертник» называется. По риске разламывается пополам. Видите, здесь буква и цифры — это шифр воинской части фрица. Когда солдат погибает, товарищ его или офицер обязан изъять у него эту пластинку и передать в сиецчасть. Там ее переломят по риске, одну половину отправят в воинскую часть, другую с аналогичной буквой и цифрой, кажется, но месту жительства солдата. С препроводительной. Мол, погиб там?то. За эти бляшки скоро будут давать бешеные деньги в ФРГ. Представляете?! Ордена находят. А еще здесь в горах «Золотой чемодан». Из Керченского музея. Семьсот разных золотых и серебряных вещей. И монеты. Из раскопок на горе Митридат. Это целый клад! Вот бы найти. Говорят, партизаны здесь где?то в горах закопали…

Дальше я уже не слышал Максимку. Мое сознание заслонила некая глухая пелена. Я смотрел на его большие угловатые руки с невыскребаемой грязью под ногтями и представлял себе, как он этими руками роется в земле, в которой покоятся наши солдаты, положившие здесь свои головы, а теперь вот стали предметом грязной охоты.

С тех пор они всегда у меня перед глазами, эти сильные и грязные руки молодого мародера. А в ночь с 22–го на 23–е июня этого года, когда показали по телеку наших парней, торгующих в Германии возле Бранденбургских ворот наградами Советской армии, они, эти руки, не давали мне спать. Я думал, может и Максимка там, между теми парнями?

Впрочем, зачем предполагать? Я выхожу каждый день на улицу и вижу нескончаемые ряды молодых здоровых ребят и девушек, торгующих разным барахлом. И орденами тоже. А те кто их, эти ордена, зарабатывал кровью и увечьями, роются в мусорных ящиках.

Бабуля просит у продавщиц баночку рыбных консервов. А они ее как бы не замечают. Мало того, они мечут в нее гневные взгляды, мол, чего старая пристала?! А два дюжих мордоворота гребут эти консервы ящиками, выносят на улицу и тут же продают в десять раз дороже. Куда пойдут эти дурные деньги, заработанные при преступном пособничестве наших правителей? На войну, на убийство друг друга, или на балдежь, с изнасилованием девочек?

Думали ли мы, старшее поколение, работая за гроши ради светлого будущего, что оно, будущее, будет вот таким? Думали ли те, кто лег костьми в битве за Родину и теперь мертвые не могут себя защитить, что будуг ограблены своими же мародерами? Боже, и это мы! Нежели плодом нашей доброй самоотверженности стало поколение мародеров?! Если это так, то что тогда добродетель? Может хлыст и розги?

«Кубанские новости», 11.09.1993 г.