ВЫКИНУВШИ ЗУБЬЯ (Открытое письмо В. Крупину по поводу его повести «Крестный ход», жур. «Кубань», № 1–6)

ВЫКИНУВШИ ЗУБЬЯ

(Открытое письмо В. Крупину по поводу его повести «Крестный ход», жур. «Кубань», № 1–6)

Что?то не вяжется в Вас, Владимир Николаевич. В конце повести стоит дата 7.09.93. Это говорит о том, что повесть была написана до кровавых событий, когда в Моск

ве из танковых пушек расстреляли парламент. Предваряет же повесть врезочка «От автора», где Вы пишете: «За окнами тяжелая сырая московская зима, в памяти страшные события московской осени, и если б летом не было крестного хода (Надо полагать, этого самого. — В. Р.), то весь 1993–й год был бы окрашен в черное…» (См. вариант набора в жур. «Москва»).

Что же получается? Летом 1993 г. был крестный ход, который, пишете Вы, есть «поражение и посрамление сатаны», а осенью этого же года расстреляли парламент руками этого самого сатаны. Такого еще не знала мировая история! Что может быть чернее? Этот расстрел очернил не только 1993–й год, а всю историю России. Выходит, что крестный ход не сработал? А если хорошенько вдуматься в Ваши слова «…то весь 1993–й год был бы окрашен в черное», то и вовсе оторопь берет — ведь Вы, по сути дела, этими словами как бы оправдываете те бесовские (сатанинские) силы, которые этот расстрел учинили, и теперь заговаривают нам зубы, что они?де предотвратили гражданскую войну.

Так на кого, извините, Вы сработали? Вас определенно бес попутал. Так бывает, когда изменяешь самому себе. Вы ведь были борцом за русскую идею, а стали этой повестью, по крайней мере, проповедником непротивления злу насилием. Уподобились Маргаритушке из Вашей повести, которая кричит: «А я живу долго потому, что зубья все выкинула. Я терпеть не могу во рту этот матерьял. А у кого зубы, тому есть надо, А нет зубов — живешь спокойно».

Похоже, и Вы перешли на беззубную жизнь. Оно бы и ничего. Бог с Вами! Каждый по — своему с ума сходит. Но ведь Вы вашей повестью обезоруживаете других, поверивших когда?то Вам. Как русскому писателю. Как борцу за русскую идею. Что теперь думать им? Что думать мне, искренне верившему, что в нашей литературе три богатыря: Виктор Астафьев, Валентин Распутин и Владимир Крупин? Мне, слышавшему Вашу клятвенную речь на горе Пикет в Сростках в день шестидесятилетия Василия Шукшина. Я сидел на подмостках, в трех метрах от Вас, выступавшего у микрофона. И мысленно благодарно осенил Вас крестным знамением в спину. Мне, читавшему Вашу статью «Чтоб служба медом не казалась», с которой, собственно, и началось мое знакомство с Вами, как восходящей звэздой в литературе. Что мне теперь думать?

Самое большое недоумение у меня вызывают Ваши потуги во что бы то ни стало убедить читателя в том, что Вы сподобились и уверовали, «…если б летом не было крестного хода, то…»

Я, грешным делом, подумал, прочитав эти Ваши слова: «Я с таким же успехом мог бы сказать, го если бы я не уехал из Москвы 23 сентября, перед октябрьскими событиями, то не было бы кровопролития. Потому что я чувствовал, чем это дело пахнет, и молил Бога, чтоб обошлось».

Это же надо докатиться до такой наивности: «…если бы не было крестного хода, то…»

Дерзну предположить обратное — если б не было этого Вашего крестного хода, то может не было бы и кровопролития. Потому что в то самое время, когда вы шли крестным ходом, президент и его команда заявили на весь мир — осенью будет артподготовка. Почему он сказал эти слова? Да потому, что увидел в этом самом вашем крестном ходе беззубость народа — ты в него стреляй, а он будет молиться. Вот что подвигло их на этот шаг. Кстати, пока Алексий II пребывал в Америке, они не решались стрелять по парламенту. Так что вполне может быть, что на это невиданное в мире преступление их вдохновила эта ваша демонстрация самоуничижения и рабской покорности. Готовности подставить левую щеку, когда ударили по правой. Ведь Вы в своей повести — проповеди доходите до того, что успокаиваете словами ганоновской философии: «Экие страсти — нефть увозят! Да захлебнись они нефтью. Лес увозят, уголь, цветные металлы? Да подавись они ими!» Именно это и происходит — все увозят с Вашего (нашего) позволения. Именно этого они добивались (добились). И, представьте себе, не подавились. И не подавятся. Они становятся (стали уже) господами. А нас, с такими вот как Вы «застуиничками — поводырями», сделают рабами. И Вы, похоже, уже смирились с этим: «…я же никуда из России не денусь, я только в другую Россию перейду — и всего».

Опять же — дело Ваше. Но не зовите туда других.

Дух Вашей повести — Бог терпел и нам велел. Нам, но не им. У них четкая формула — власть не вымаливают, власть берут. А Вы из кожи лезете, стараетесь доказать, как Вы много претерпели за этот крестный ход. И какая благодать на Вас снизошла за это терпение. Солнце пекло, комары досаждали, усталость одолевала. Жажда и прочие муки. Надуманные. А потом благодать: «Все поочередно

подходят к кресту, к иконе, прикладываются. Усталость после прикладывания исчезает».

На одной странице Вы нагнетаете страсти, чтоб показать, как Вы страдаете: «Начинается лес. И будто и не было восхода солнца, лес и лес, темно, сыро. Только молитва спасает, только она дает силы. И Вас «обносит обморочным состоянием».

Но вот Маргаритушку просят (Кстати, ей девяносто. И она, судя по ее поведению и выкрикам, более блаженная, чем верующая. Поскольку на нее, Вы пишете, с неба «упал сундук с приданым»), ее просят вымолить у Бога ветерка. Она молится: «Господи, прости наши прегрешения, слабости наши, немощь нашу, не осуди нас, не обессудь, пошли нам ветерочку!»

«И через пять секунд, — пишете Вы, — приходит ветер. Господи, до чего хорошо, какая же благодать — свежесть в лицо, в грудь, сердце ликует, ноги будто и не уставали, плечи будто не тянут ремни рюкзака». И далее: «Никакой усталости, марево исчезло, четкий зеленый лес (Который только что был предметом тяжкого преодоления. — В. Р.) манит прохладой, озими мешают изумрудный блеск с серебряными пятнами, а пятна бегут по зелени, как ягнята. Вверху лучезарно сияет светлое, нежаркое солнце (Которое только что жгло немилосердно. — В. Р.), растворяет голубые небеса». «Так что же лучше, — риторически вопрошаете Вы себя, — думаю я, вот эта прогулка (Прогулка! — В. Р.) с ветерком под солнышком или изнурение жарой, понимание, что так и надо, блудным, нечистым, окаянным?»

Вы сами толком не поняли, оказывается, — крестный ход это был или прогулка с ветерком. И читателю мозги пудрите. Кто?то, может быть, и в самом деле приложился к Вашей повести — проповеди богобоязненным сердцем. И вдруг! Вдруг среди «сплошных мук», от которых только «молитва спасает», — рай земной, благодать!

«Видимо, не я один так думаю, — пишете Вы дальше, — потому что женщины просят Маргаритушку закончить передышку. (И она, видно, щелкает переключателем. — В. Р.). Ветерок умирает, снова жарища. Снова пот льется и ест глаза. И находятся (Надо же! Находятся! — В. Р.) мелкие злые мошки, тоже перегретые, пытающиеся от жары впиться в кожу и укрыться в ней».

Ну точно американский мультик! Где все происходит так, как хочется мультирежиссеру. По содержанию — от

Лукавого, литературно — ни в дугу. «Мошки перегретые, пытающиеся от жары впиться в кожу и укрыться в ней». Хотя бы под ней.

Можно еще и еще приводить примеры, когда Вы лукавите. Но для краткости я сошлюсь на Вас же: «Молитву читаю, а сам весь в лукавствии мира».

Вам хочется почему?то в лепешку разбиться, но выглядеть боголепным. А Ваше «боголепие» выглядит не более чем «незамысловатая шутка». «Немного подумав (!), мы все же решаем носилки не бросать, нести с собой, мало ли что. Я говорю: — Женщины, давайте мы каждую по сто метров пронесем.

Эта незамысловатая шутка делает меня знаменитым».

Мне порой кажется, что и вся повесть — незамысловатая шутка.

Лукавите и шутите Вы, лукавят и шутят Ваши герои, когда говорят «меня вообще надо всю зажрать», «загрызть надо всю», «всю надо исхлестать». А вот старуха по имени Александра «в длинной нейлоновой черной куртке», та не шутит: «…Федоровской Божией Матери церковь взорвали? Взорвали. И никто из нас не решился взорваться вместе». Вот это серьезно. Старуха, а понимает, что не всегда послушание и кротость выход из положения. На Бога надейся, а сам не плошай.

Кроме лукавого желания увести своим «Крестным ходом» людей от борьбы (Иногда мне кажется, что Вас спровоцировали на этот крестный ход.) — Вы еще стремитесь из всей силы принизить человека. Довести его до сознания полного своего ничтожества. Та, которую «загрызть надо всю», «спички обгорелой не спрошенной не взяла». Репы когда?то с подружкой взяла. Вот и все ее грехи. Однако она обосновывает свою греховность тем, что она женщина, «…а разве есть хоть одна женщина без греха…»

Старухи не боятся клещей. Они говорят: «А вопьется, так нам и надо». А чтобы ничтожество людишек, которые идут крестным ходом, было очевидным и правдоподобным, Вы и на себя обрушиваете самоуничижительную парашу: «…уводит меня мысль от сознания своих грехов. Вот это и вот это надо сказать, думаю я. А вот это стыдно, но надо все равно сказать. Вот о детях — плохой отец. О матери — плохой сын. О жене ^{: —} плохой муж, о себе — весь в суете, плохой работник». Невольно хочется продолжить. Поскольку у Вас, я вижу, не хватило мужества. Об Отечестве — плохой патриот, о Боге — верующий от Лукавого. И, на

конец, о России — новый русский. Представитель того самого «бессмысленного» народа из стихов в тетрадке Клавдии. Только тот народ кричал: «Пусть Он умрет! Пусть Он умрет!» Христос. А Вы готовы кричать: «Пусть Она умрет! Пусть Она умрет!» Россия. Потому что Вы уже готовы внутренне переити «в другую госсию». И Ваши отдельные всхлипы о ее судьбе, а местами и патетические выкрики «Родина моя!..», захлебываются в песнопениях, которые сильно смахивают на отпевание:

Не ропщи на суровую долю,

Крест тяжелый покорно неси,

Полагайся на Божию волю,

Лишь терпенья и силы проси…

Плюс к этому подпускаете цинично — загадочную шутку иподьякона Павла, который ik вес ит певчих:

«— Я из лесу вышел и снова вошел. А знаете, зачем ходил, чего видел? Кать, Люд, знаете?

— Ну? — спрашивает бойкая Катя.

— А затем, что там растет Иван — дурак — чай».

Знаменательна глава «В тени креста».

«У меня огромная (!) радость, — пишете Вы, — батюшка благословляет нести крест». «У меня даже руки трясутся от волнения…» «В нашей меленькой группе торжественно: наши понесут святыни. Тут и еще новость — образ Божией Матери понести доверено Наде.

— Ой, парни, — восторженно говорит она, — я ведь сейчас и вовсе оживу».

«Жара сегодня кажется сильнее вчерашней. Комары совсем сбесились. Но это хорошо, уж мне?то есть за что страдать. Жарко, тяжело, но не на Голгофу иду. Крест выше меня, кажется нелегким. Но первое чудо происходит на первых метрах движения. Крест не становится тяжелей, наоборот, легчает. Нижний конец его упираю в ремень. Иду метрах в трех от Алексея. Хорошо слышно певчих. Ангельский голосок Люды хорошо слышен. Стараюсь ступать твердо, крест держу прямо. У меня всепобеждающая (!) уверенность, что на эти дороги, которые мы проходим с крестом и молитвой, никогда не посмеют стать враги России. (!) Ах, исходить бы ее всю, матушку».

Воистину монолог юродствующего во Христе!

Ваше умиление и молитвенный восторг можно понять — при Вашем закомплексованном воображении Вы предста

вили себя Иисусом Христом, восходящим на Голгофу. И это, конечно же, волновало бы читателя, если б не было столь фальшиво, — «никогда не посмеют стать враги России». И если б не следующая за этим фраза Нади, которая, видно, «и вовсе ожила». «Вы, парни, порете и порете, и я за вами чирикаю, прыгаю как воробей». Во — первых, наверное не «порете», а «прёте». А во — вторых, высокий, хоть и фальшивый, настрой как бы соскакивает со своей высоты. И я представляю себе эту самую Надю, запузырившую этакую полужаргонную фразу. Очевидно, она из тех, кому лишь бы приключение. Под крестом ли, под иконой ли Божией Матери. И потому дальнейшие Ваши выкладки о боголепии и терпении воспринимаются уже, как лепет ребенка, который только — только познает, что баловаться нельзя. Если особенно не вдумываться. «Дорога поворачивается так, что идем прямо на обжигающее солнце. Тень от креста заслоняет голову и лицо, от этого легче. Но и стыднее (Выходит, то было стыдно, а теперь еще стыднее? — В. Р.) — нельзя облегчать трудности». А если вдуматься, то…

И вот тут обратимся к названию этой главы «В тени креста». Это название, как нельзя лучше, Подходит ко всей повести. Потому как оно есть ключ к пониманию ее идеологии. Если можно так выразиться. В самом деле. Согласно Вашего откровения, что в тени креста «легче», «но стыднее», получается, что негоже пользоваться даже тенью креста себе во благо. Но ведь Ваша повесть только и заботится о том, чтобы увести людей и самому уйти в тень креста, то бишь, под сень церкви. И когда вы оказываетесь в тени креста, то Вам становится еще стыднее. Очевидно, в глубине души Вы понимаете, что еще не сподобились в истинного верующего. Только пытаетесь. От сознания этого Вам стыдно, а в тени креста еще стыднее. Ибо, как ни страдай в Крестном ходе — прогулке, в какие мучения не ввергай себя, как ни млей от благословения батюшки нести крест, — в душе?то Бога нет. Пока. А отсюда и фальшь. И стыд.

Вы пишете: «Крестный ход — это непрерывная соборная молитва. Собором черта поборем! Вообще этого врага рода человеческого даже и называть (!) по имени не надо: он сразу радуется, как же помнят его». (От нас только это и требуется, чтоб не называли по именам врагов России. То?то они прячутся под русскими именами! — В. Р.)

«Крестный ход — это наступление на нечистую силу, это язвы дьявольскому воинству, поражение и посрамление сатаны. Он, сволочь, думал: с Россией покончено, а мы живы. Он думал: убьет деревни, и люди уйдут. А мы пришли и идем, и оглашаем разоренные русские пространства молитвами Господу. (так ведь уже разоренные! — В. Р.). Эти молитвы на многие версты как пеленой целительной укрывают нашу родину». (Не укрывают. Ее продолжают разорять в циклопических масштабах. И не целительной пеленой она покрыта, а пеленой нашего равнодушия. Потому как молчим и терпим, видя полный разор Отечества. — В. Р.).

Не ведаем, что творим. Вот и Вы в молитвенном экстазе, под распевы и звон колоколов, иод «Херувимскую» и «Отче наш», рветесь к батюшке принять причастие и, похоже, даже не вдумываетесь, о чем поет хор. А он поет: «Святися, святися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на Тебе воссия. Ликуй ныне и веселися, Сионе…».

Они ликуют. На третий день после расстрела парламента устроили свой праздник кровавого жертвоприношения Пурим. Под видом чествования балерины Майи Плисецкой. И ни где?нибудь, а в Большом театре. Прав был Александр Проханов, тысячу раз прав, когда за круглым телестолом, полемизируя с Голимбиовским, сказал — «с вами надо разговаривать одним языком, языком дубинки». А Вы решили крестным ходом бороться.

Этим своим «Крестным ходом» Вы потрудились не на дороге спасения, как Вы думаете, а на ниве принижения русского народа.

Так зачем Вы сотворили этот «Крестный ход»? Заигрываете с церковью? Так Вы изволили высказаться в бесполезности этого дела. Тут же, в этой повести: «…близкое знакомство со священнослужителями святости не прибавляет». Отсюда, мне кажется, следует, что и заигрывание с церковью веры в Бога не прибавляет. Тем более — святости. Иногда мне кажется, что Вы хотите уподобиться Маргаритушке и другим старушкам, которые истинно веруют, а потому могут резать правду — матку и даже блажить. Но Вам никогда с ними не сравняться, ибо у них Бог в душе, а не в словах. И впереди у них одно — свидание с ним. У Вас же — московская квартира, комфорт, уют, куда Вы так нетерпеливо устремились на автобусе после «мук», перенесенных в крестном ходе. У вас любимое дело. Наверное, должность приличная. Известность в литературном мире. Словом, положение в свете. Которое вы не хо

тели бы утратить. Но чтобы отвлечь читателя, не зафиксировать его внимание на этом, Вы демонстрируете «под занавес» припадок любви к малой родине. Когда уезжаете в автобусе. «Похороните меня в Великорецком». Этот запоздалый всхлип «Похороните меня в Великорецком» звучит как завещание человека, напрочь разуверившегося и предчувствующего скорую кончину. То есть, сложившего оружие, сдавшегося на милость победителей. Вы «Крестным ходом» похоронили себя заживо. И тащите за собой всю Россию, всех русских. Что касается Вас, то это дело Ваше. Но остальные?! Хотят ли они вместе с Вами сойти в могилу заживо? Это бо — олыпой вопрос. Я, например, не хочу. Подумайте над этим. Тем более у Вас у самого, несмотря на общий самоуничижительный тон повести, прорывается протест. Вы спорите с протестантом о терпимости православия так:

Он; «— Вы не правы, Православие терпимо к тем, кто…»

Вы: «— Очень зря терпимо. Терпим, терпим, да души теряем…»

Тут прорезался на миг прежний Владимир Крупин. Но только на миг. В самом деле. Наши духовные пастыри нынче призывают нас терпимо относиться к другим религиям. К иудейской тоже. И мы понимаем, что от этого православие тускнеет, теряет паству. Н6 в споре с протестантом Вы говорите об этом иносказательно, точнее, намеком. И тут на ум приходят слова Маргаритушки о «зубьях», как о ненужном «матерьяле» во рту. Потому что совершенно очевидно, Бога Вы явно не обрели пока, судя по «Крестному ходу», а «зубья» потеряли. И вместо них торчат огрызки, которыми Вы не в состоянии не только укусить, а даже поцарапать бесовские силы. Потому что в истовой вере, видимо, и на самом деле надо ходить пешком в оба конца крестного хода, как того требует святитель Николай от Прокопия Ивановича, уехавшего после крестного хода на автобусе. Он явился к нему во сне и пообещал «отдернуть одну ногу». У вас он «отдернул «зубы».

По поводу своей беззубости Вы и сами искренне недоумеваете: «И опять я себя обрываю, зачем ныть? Что толку? Не мы ли своим нытьем о том, что Россия гибнет, помогали ее гибели? То?то злорадства было врагам: глядите, кричали они, эти русские сами говорят, что гибнут».

Между тем, в повести есть совершенно великолепный пример активного протеста. Правда, его подает нам нео

душевленный предмет — телевизор. Когда он, погруженный в воду молодыми охламонами, набежавшими к Великой, «…поступает единственно правильно — превращается в металлолом». Чем не символ активного протеста? А Вы строкой ниже пишете: «Идем обратно умиротворенные. И сердиться не можем и не хотим на дикие орды приехавшей молодежи. Три дня Крестного хода сделали нас (!) полными любви ко всем…»

Ко всем!

Если б Сергий Радонежский был «полон» этой самой любовью «ко всем», то мы, русские, давно уже говорили бы на татаро — монгольском диалекте.

Из головы все?таки не идет вопрос: для чего Вы написали эту повесть — проповедь? Вы пишете, что во «искупление вины перед теми, кого описывал в повести «Великорецкая купель», описывал не как участник крестного хода, а как его зритель. А это не одно и то же — пройти с молитвенниками их путь или же, сидя в холодочке, расспрашивать их о пережитом».

Но ведь Вы, искупая вину перед героями «Великорецкой купели», впали в новый, еще более тяжкий грех. Не проникнувшись как следует сам верой в Бога, а потому плутающий еще, своим «Крестным ходом» зовете людей к самоуничижению, бессмысленной кротости и послушанию, к непротивлению злу насилием. В наше?то время, когда разгулялись сатанинские силы, схватили нас за горло.

В крестном ходе участвуют человек четыреста. Вы плелись по вятской земле, кинув свои дела. Безвольные, сирые и «бессмысленные». До такой степени, что девушка Катя думает, что все вы «тругники» от слова трутни. «…Все работают, а мы просто так идем, вот и трутники». Ее поправляют — «трудники».

Да где уж! Под Горохово источник Казанской Божией Матери до сих пор не обустроен. Хотя крестный ход здесь бывает каждый год.

В Вас блеснула мысль: «Идем с Владимиром и мечтаем, если Бог даст пойти на будущий год, то обязательно отпросясь у батюшки, прийти в Горохово вперед хода к наладить подступы к источнику, сделать по склону ступеньки, перильца, сам источник обвести срубом, сделать желоб, поставить крест. Дай Бог!» Благие намерения — не больше. Судя по тому, как Вы рванули из Великорецкого на автобусе, Вашей ноги здесь больше не будет. И вот с такими благими намерениями да с молитвами Вы думаете

одолеть сатанинские силы?! Смешно! Не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.

Уверяю Вас, Владимир Николаевич, читая эти строчки, приведенные выше, бесовские силы в лице гайдаровских энцефалитников хохочут до коликов в животе. Они падают в обморок от такой удачи — пока эти бараны ходят по России с крестами да молитвами, мы в это время обтяпаем свои делишки. А в случае чего, мотанем в Америку. Им страшно понравится Ваша повесть — проповедь, обезоруживающая и без того измочаленный народ. Мало того, что Вы обезоруживаете свой народ принижаете его, гнете на колени перед бесовскими силами, Вы еще на манер «новых русских» не упускаете случая поиздеваться над ним: «Назревает любимое русское дело — раскол».

Вы мне назовите национальность, в среде которой не «любят» расколов. Нет такой национальности на земном шаре. И Вы это отлично знаете. Но на всякий случай Вам хочется выглядеть «объективным». А по — русски это как раз и называется метнуть бисер перед свиньями.

И что после этого стоят заключительные строки Вашего «Крестного хода», где Вы впадаете в почти сопливое умиление, перемешанное с высокой патетикой, переходящее в состояние, определенное Вами как «немного не в себе»: «Солнышко, милое, смягчи свое паление, отстаньте, комары, чаще попадайтесь родники с чистой водой, тень от деревьев, будь густой и прохладной…» и так далее. А как же любимые Вами муки во спасение?

«Нет, никаким бесам не одолеть те дороги и тропы, те поля и леса, которые мы прошли (!), они наши, русские, навсегда. Жалкие вы люди, те, кто плохо думает о России, кто думает, что с Россией что?то можно сделать (уже сделали! — В. Р.) оставьте, не позорьтесь. Всем вам одну Маргаритушку не одолеть (!), уж чего говорить о всех нас. (С такими?то проповедниками — поводырями? — В. Р.). Мы не в митингах, мы в крестных ходах (!), мы не в криках, мы в молитве. (!) А сильнее силы, чем молитва православная, нет. (Есть! Автомат «Калашникова». Или «Узи» израильского производства. — В. Р.).

Владимир Николаевич, вы и меня можете обвинить в любви к русскому делу — расколу. Но я не могу молчать, когда человек, тем более уважаемый мною, несет ересь под видом православия.

С уважением, Виктор Ротов.