О НАЕМНОЙ ЗАВИСИМОСТИ

О НАЕМНОЙ ЗАВИСИМОСТИ

Нанялся — продался.

Русская пословица

Если верить, что пословицы суть выражение народной мудрости, то нельзя по крайней мере распространять этого верования на все пословицы, живущие в народе. Есть между ними много таких, которые свидетельствуют о качествах совершенно противуположных мудрости и, конечно, относятся ко времени дикости нравов, стремления к порабощению и бесправию. К числу таких пословиц, без всякого сомнения, должно отнести ту, которую мы выставили вверху нашей статьи, ибо в понятии, ею выражаемом, лежит корень тех тяжелых отношений, в которые у нас поставлен труд к капиталу, работник к хозяину. Мы не знаем, когда сложилась эта безнравственная пословица, но знаем, что проповедываемому ею понятию суждено было пустить у нас глубокие корни, войти в нашу плоть и кровь и устроить между наемщиком и нанимателем те фальшивые и тяжкие отношения, от которых новое поколение рабочих людей освободится мало-помалу. Ни в одной стране, где труд — свободное достояние человека, не думают, что нанялся — значит продался. Везде человек отдает только свой труд; а у нас он нанимается сам, он продает нанимателю не только свой определенный труд, но все свои мышцы, свое дыхание, свои убеждения и нередко даже свою честь. Словом, по настоящему смыслу приведенного изречения народной мудрости, он продается сам. Недостаток капитала, отсутствие предприимчивости и кредита и другие причины исторические всегда сохраняли у нас достаточное количество людей продающихся и если не равнодушно, то, по крайней мере, терпеливо сносивших свое кабальное положение, вероятно, по убеждению, что улучшить его невозможно; что во всяком найме не минешь такого положения, что “нанялся — продался”, себе уже не принадлежишь, стало быть, и стоять за себя не вправе. Чудовищными последствиями разродилось это дикое понятие в русской жизни и сделало для весьма многих мало-мальски развитых людей невозможным никакой труд по найму, ибо всякий наниматель, платя деньги за совершаемый в его пользу труд, считает себя вправе требовать, чтобы труженик смотрел на все его глазами, мыслил его понятиями, жил его верой, его убеждениями, что решительно невозможно, немыслимо для честного человека, могущего продать только один труд, а не совесть, не свободу, составляющие его непродажную собственность. Отсюда же, из этого же понятия о праве безответно располагать всем существом нанятого человека, произошла привычка требовать от него кстати всяких услуг, часто самых безнравственных. Не говорим об откупных штукарях, которые высшею добродетелью служащих почитали особенную мягкость совести и пружинность убеждений, наше дворянство и купечество, даже правления наших акционерных обществ, где так часто раздавались слова: “гласность, прогресс, просвещение”, — смешивали служение с прислужничеством и на самом деле требовали от своих служащих только рабских добродетелей и, вопия против деспотизма, сами отстаивали его идею собственным примером. Нигде, может быть, в наше время наниматель не верит в такую ширину своих прав на наемника, как <на> матушке святой Руси, где честному человеку нет возможности, оставаясь честным, удовлетворять всем требованиям своего принципала. Кому не случалось слышать, как часто и бесцеремонно просвещенные владельцы тысяч десятин, населенных крестьянскими душами, выгоняли управителей за мягкость обращения с мужиками, за редкое употребление душеспасительных орудий исправления. Кто не знает, с какою бесцеремонностью и простосердечием иной Ловелас-помещик, Мирабо с киргиз-кайсацкими нравами, забежав из дальних милых стран иль со стогнов северной Пальмиры под сень лазуревых небес села родного, от безделья и пустоты обращался нередко с самыми низкими и безнравственными искательствами к жене или дочери своего управителя, по праву человека, платящего жалованье их мужу или отцу. Охота за управительскими дочерями, и особенно за женами, была явлением, так сказать, естественным, равносильным праву охотиться в арендованной лесной даче. И Боже мой! сколько зла, сколько горя наделала эта охота! Сколько брошенных жен, оставленных детей, спившихся с горя мужей, не вынесших смертельного удара, нанесенного минутною прихотью безнравственного сластолюбца и легкомысленною доверчивостью несчастной женщины, навеки им погубленной. А Мирабо? да что ему делается! Он и не понимает, что он сыграл на жизнь и смерть целого семейства, что его гнусный поцелуй, как клеймо палача, отвергает жертву от участья во всех радостях жизни и разбивает все ее будущее. Для него, кроме проигрыша на зеленом поле, нет вопросов на жизнь и смерть. Пусть пропадают люди, не разумеющие, что жизнь состоит не в любви, а в обращении других в средства для удовлетворения минутной прихоти. А женский наемный труд!.. Боже мой, что мы с ним сделали? Чего мы к нему не применили, чего не поставили в обязанность наемницы? Нанятая женщина, к какому бы роду занятий она ни была ангажирована, как бы высоко она ни стояла по своему образованию, нравственности и общественному положению, великим большинством общества рассматривается нередко как конкубина,[139] ибо она “нанялась — продалась”, она — рабыня, а рабыня неудобомыслима вне наложничества с господином. Если бы наши женщины, получившие несчастную привилегию наниматься, захотели отбросить стыд и рассказать все, что с ними случилось во время их наемной жизни, они указали бы нам на многие образцы связей, возникших не из чувства влечения и страсти, а по необходимости подчиниться хозяйскому праву. Понятие об этом праве до такой степени вошло в нашу кровь и плоть, что мы даже не задумываемся над возможностью практиковать его в жизни, с какою бы женщиною судьба ни поставила нас лицом к лицу в качестве нанимателя. Гувернантка, кухарка, экономка, горничная, швея или специалистка другого какого рода — нам все равно, за всяким рукомеслом мы рассчитываем на право хозяина. Договариваясь в плате за условный труд, мы видим в этой плате цену и неусловных обязанностей. Рассматривая способность к приготовлению кушанья или даже к образованию и развитию наших собственных детей, мы не умеем отрешиться от права хозяина. А совершен наем, чуть только перешла женщина под мирную сень домашнего крова, гляди, хозяин уж и пошел предъявлять хозяйские права. Гувернантка или кухарка — все равно, одни стремления, разница только в приемах, да и то весьма небольшая. А вступится женщина за свои права — беда подымется! Скотская страсть разгорается и делается все дерзче до тех пор, пока толчок ухватом в кухне или нулинская пощечина в классной комнате не обратит их в гонения и клеветы, которым так охотно верит весь род человеческий вообще и нежная его половина — в особенности. Засим отвергнутый хозяин встает на дыбы, начинает бодаться и устраивает изгнание капризной женщины, если она сама не предупредит его и не уйдет от разврата в бесприютность, встречать там новые оскорбления и ловушки со стороны общей развращенности, рассматривающей всякую женщину как предмет для удовлетворения минутной прихоти.

Делается все это, конечно, и не в одной матушке России; нанимают женщин огулом на всякие услуги даже и в философской Германии, а во Франции это случается, может быть, еще и чаще, чем у нас; но сила в том, что везде это — дело любовное, стало быть, тут уж и говорить нечего — просто судит их Бог; а то худо, что у нас все это сделалось возможным не ad libitum,[140] a de jure,[141] по львиному праву, основанному на злой сатире “нанялся — продался”. Вот отчего у нас порядочный человек — мужчина, а наипаче благонравная женщина смотрят на наемный труд как на тяжкое горе и среди живой потребности заработка стесняются предложением своего труда. Не разумея здесь лентяев и тех женщин, которых несчастное воспитание приготовило к неминуемому падению, мы знаем много и очень много людей, из среды которых раздается известный стих Грибоедова “служить бы рад — прислуживаться тошно”, и самые отчаянные, самые болезненные раздирающие душу ноты в этом вопле поются слабыми голосами наших жен, сестер и дочерей.

А еще, помнится, какой-то из современных мыслителей не довольствовался правами нанимателей и предлагал ввести обязательные аттестаты для нанимающихся. Хороши бы мы вышли с этими аттестатами; оправдывайся там себе чем знаешь, как хозяин пропишет в аттестате, что ты вот такая-то и такая-то. Ищи общественного мнения как ветра в поле или Франклина в море. Теперь, когда Россия призвана к новой жизни, вольнонаемный труд становится господствующею формою труда, нам следует оглянуться на свое прошлое, забыть разные свои права бесправия, отрясти пыль предубеждений, насевших на наши ноги, и подумать о том, чтобы наемная служба у нас была возможною для людей, не торгующих своею честью и своими убеждениями.

Пора уважать в людях неотъемлемые права человеческой свободы.