<О РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКОЙ КОМПАНИИ> С.-Петербург, четверток, 26-го апреля 1862 г

<О РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКОЙ КОМПАНИИ>

С.-Петербург, четверток, 26-го апреля 1862 г

Статья, помещенная в одном из нумеров нашей газеты, о характере действий Российско-американской компании, подверглась порицанию со стороны правления этой компании и многих ее акционеров, из которых один, проживающий в Харькове, сделал на нее весьма остроумное и весьма непрактичное замечание, а многие другие ограничиваются до сих пор более скромным заявлением своего неудовольствия к “Северной пчеле”. Встречаясь с такими заявлениями, мы, собственно говоря, до сих пор не можем растолковать себе: почему особенное негодование лиц, заинтересованных в делах Российско-американской компании, падает на нас? Мы нисколько не старались подрываться под репутацию компании и выразили о ней только свое личное, ни от каких сторонних побуждений не зависимое мнение. Если наши воззрения невыгодны для интересов компании, то мы об этом очень сожалеем, но тем не менее считаем себя вправе оставаться при своем мнении, ибо не видим никакого основания защищать выгоды компании в ущерб выгодам всего русского общества, позволяющего нам быть органом известной его части. Если же мнения наши о компании неосновательны или, что еще хуже, пристрастны (как кажется харьковскому акционеру), то правление может винить в выражении таких мнений не нас одних. Такие или почти такие мнения высказаны “Временем”, “Русским миром”, кажется, “Русским словом” и, если не ошибаемся, еще несколькими русскими органами, а вероятно, и правление, и сам харьковский акционер не найдут же удобным заподозрить в пристрастии всю русскую прессу! Поистине мы не понимаем беспокойства такой сильной компании по поводу одной нашей статейки, когда общее нерасположение к ней высказывается до сих пор почти всеми. Правление компании, успевшее во время 60-летнего владения русскими землями и русскими подданными в Северной Америке приобресть большую самостоятельность, представляется теперь какою-то весьма почтенною, но совершенно отжившею старушкою. Оно, как Иван Александрович Хлестаков, хочет видеть от всех “преданность и уважение, уважение и преданность”, а вовсе не обращает внимания на то, что в наше время и преданность и уважение приобретаются вовсе не теми путями, какими они приобретались двадцать, сорок и шестьдесят лет тому назад. Правление компании пренаивно тщеславится недоступностью своих действий для обсуждения их частными лицами. Хвалиться такими вещами в наши дни значит ронять себя, и потому компания решительно не вправе сетовать, что ее не окружают “преданностью и уважением”. Что делать, век такой настал, а против воды не поплывешь. Компанию беспокоит также то, что о ней толкуют вкривь и вкось; но в этом очевидно виновата ее же собственная таинственность, перед которой ничто все секретничанья разных русских акционерных обществ. Российско-американская компания, без всякого сомнения, хочет показать, что она нимало не дорожит общественным мнением, что она надеется опереться на иные мнения; что ж? это изобличает старческую несообразительность и неуважение к стране, а больше ничего. Мы уже указывали всю несостоятельность компании по управлению народом нашей американской территории, и компания рассердилась на нас за эти указания, но не удостоила их категорическим опровержением и намекнула только, что пресса, рассуждая о компании, суется не в свое дело, что (по русской пословице) “не нам чай пить, когда морщиться не умеем”. Мы отвечали, что спор в том тоне, к которому прибегает компания, вовсе не спор, а какое-то непозволительное словоизвержение, концерт на красноречие и задорливость. Теперь снова оказалось несколько фактов, свидетельствующих частию о невнимании и неспособности компании к управлению народом, частию о неосновательности и претензии на неприкосновенность звериного промысла в ее пользу, а в городе ходят толки о том, что литература задалась целью способствовать лишению Американской компании всех принадлежащих ей оседлостей и обработанных земель в Ситхе и на материке Америки. Это вызывает нас на настоящую статью.

По известиям от 17-го декабря 1861 года,[44] зима в Ситхе стояла очень холодная, многоснежная и упорная, “а за картофелем посылали пароход “Николай I” в проливы”. Во второй рейс за картофелем пароход наткнулся на камень, и спасенный экипаж жил у колошей. Гг. акционеры и все друзья Российско-американской компании, отстаивающие ее от всякого упрека в пренебрежении земледелием, могут из этого видеть, что не земля и не климат во всем виноваты, а во многом виноваты наши Колумбы, у которых нет картофеля, тогда как он есть у диких колошей, не упускающих случая поколотить своих просветителей.

Из Николаевска-на-Амуре пишут, что у них все ужасно вздорожало и что “в Амурской компании почти ничего нет, а Российско-американская компания давно не имеет никаких товаров. Поверенные ее составили в Николаевске фактуру для будущего года, но фактуру весьма ограниченную”. Вообще там не надеются на Российско-американскую компанию и упрекают ее в недостатке торговой предприимчивости.

Креол Кашеваров, рассуждая о предположении отдать в вечное пользование Российско-американской компании всех тех местностей, на которых она имеет теперь оседлость или разные заведения, и о предоставлении ей на продолжительный срок звериного промысла, находит, что это значит отдать компании “все”. Известно, что звериные промыслы компания старается оставить за собою на том основании, что без регулирующего участия просвещенных лиц, служащих компании, зверь будет истреблен алчными промышленниками и промысел прекратится. Наше общество, опасающееся позволить себе и другим ступить без опеки один шаг, охотно верит этим угрозам, а литературе нечем фактически доказать нелепости этой общей выходки всех подобных компаний. Российско-американская компания очень ловко позаботилась, чтобы таких доказательств у литературы не было, ибо опять-таки компания себе ничего более не требует, кроме “преданности и уважения, уважения и преданности”.

Креол Кашеваров, как человек знакомый с делом, рискнул несколько разъяснить нам состояние промыслов и значение запуска: так называют временную остановку лова для поддержания зверя.

Промысловые звери делятся: на земляных (материковых), островных, речных и морских. У материковых зверей шерсть нежнее, чем у островных, однородных. Островные звери — лисицы, песцы и проч., живущие на острову, окруженном со всех сторон незамерзающим морем, естественно, не могут отшатиться с своего острова никуда. Поэтому и нетрудно знать как пору запуска, так и время, когда можно начать вновь ставить клепцы для продолжения промысла этих зверей на поверхности запущенного острова.

К числу островных промысловых зверей надобно отнести и водоземных: котиков и моржей. По таинственному закону природы, еще не разгаданному, каждое лето котики приплывают в Берингово море и выходят на острова Прибылова и Командорские плодиться. В надлежащее время, дознанное многолетним опытом, то есть время, когда можно приступить к промыслу, котикам делается отгон; их отгоняют с берега вовнутрь острова, где они становятся неповоротливыми на траве. Тут их бьют дрегалками (ручные деревянные колотушки) почти по выбору и в количестве, сколько можно и надо по расчету. По окончании побоища остальных котиков снова отгоняют, но только уже обратно к берегу, где и оставляют их в покое. В свое время котики сами покидают свои лежбища и отплывают, но куда? неизвестно… Может быть, северное зимнее время они проводят где-нибудь в теплом месте, подобно медведям, проводящим зиму бездейственно в берлоге.

Выше я сказал, что котиков бьют почти по выбору и в количестве, сколько можно и надо, по расчету. Это делается для того, чтобы не истребить вовсе зверя и дать ему возможность размножиться. Расчет этот основан на продолжительном наблюдении возраста и приплода котиков некоторых (приметных по отличительным пятнам на лбу у коноводов) партий, сделанном умным, наблюдательным управляющим остр<ова> Св. Павла креолом Шаешниковым и тамошними старожилами алеутами. Из их рассказов о. Иоанн Вениаминов (ныне высокопреосвященнейший Иннокентий, архиепископ камчатский и проч.) составил интересную таблицу вероятной возможности размножения котиков, если промышленники, при ежегодном промысле этого зверя, будут ограничиваться показанными в таблице его количествами, постепенно возможного увеличения добычи зверя, от определенного им минимума, в течение данного в той таблице периода времени, до размножения зверя, и блистательный успех оправдал глубокое соображение почтенного автора таблицы.

Совсем иное с морскими, речными и земляными пушными зверями! Последним есть где разгуляться. Безграничное пустынное пространство и суровая зима дают им возможность размножаться спокойно. Туземец-зверолов только случайно упромышливает их, когда он на горах или на тундре охотится за оленями или за волками. Соболь или куница также полезна в быту его. Но самая важная статья внутренней промышленности в суровой части нашего края — это речные бобры. Их ежегодно истребляется большое количество. Шкуры их служат главным предметом меновой торговли, и потому старательно их промышляют дикари. Может быть, со временем количество речных бобров станет уменьшаться, но о запуске их и думать нечего: они собственность внутренних, обитающих на обширном пространстве независимых туземцев, не знающих над собою никакой власти, кроме обычая и преданий, наследованных ими от предков.

Равным образом невозможен действительный запуск и для морских бобров, ибо, по замечаниям алеутов-промышленников, бобер появляется и проводит первую половину лета только там, где он находит себе изобильное кормовище и не слышит запаха дыма, которого он не терпит. Кормовища находятся на так называемых бобровых банках, вблизи островов. Случается, что эти кормовища опустошаются бобрами в течение одного лета, а в два или три непременно. Основываясь на этом, опытные морские промышленники уже заранее знают, что в будущем лете на этом месте или банке мало или даже и вовсе не будет зверя, и предсказывают появление его в большем количестве на другом известном месте. Туда и высылаются бобровые партии. Но одни ли и те же бобры перекочевывали, так сказать, на это новое место? Вопрос нерешенный.

Независимо от появления в большом количестве морских бобров на новом месте, успех промысла их зависит много, если не совершенно, и от господствующей погоды в продолжение первой половины лета. Бывает, что во все это трехмесячное время могут сделать не более трех, четырех промысловых выездов в море. Для того чтобы такие выезды были непременно удачны, необходимо спокойное, гладкое состояние поверхности моря, чтобы можно было верно следить на ней понырку бобра. А это замечается только посредством пузырьков, образующихся на поверхности моря вследствие того, что стрелочное древко, отскочив от своего копьеца, привязанного к древку длинной ниткой, свитой из жил больших животных и намотанной около среди его, приняв горизонтальное положение, нырнувшим бобром тащится усиленно; нитка разматывается, и древко, разрезывая, в некотором расстоянии бобра, массу воды, полосою более двух футов, задерживает быстроту понырки бобра и в то же время изменяет ему на поверхности моря своим буравлением воды. Подобно киту, нуждаясь в воздухе, бобр волей-неволей всплывает, уже непременно вблизи байдарок, на поверхность моря, где одна или более стрел снова вонзаются в него, и т. д. Малейшая рябь на море уже мешает верно замечать понырку и, следовательно, направлять ход байдарки при погоне за нырнувшим бобром.

В начале июля прекращается в российско-американских колониях промысел морских бобров; они покидают наши берега и уходят — куда? — также неизвестно… После этого можно ли ручаться, что иностранные моряки не могут случайно открыть зимний притон этих свободноподвижных драгоценных пушных зверей, если они зимою, так же, как и летом — вторую половину которого где проводят, опять-таки неведомо, — показываются на поверхности моря, хотя бы и временно? И в особенности в настоящее время, когда по северной части Великого океана судоходство приняло внезапно такой общий громадный размер! Разве также не может случиться, что где-нибудь в малопосещаемой ныне кораблями части сказанного океана со временем откроют или найдут неизвестные бобровые банки?..

К числу морских зверей относятся сивучи и нерпы. Что же без них может сделать для себя свободный алеут-гражданин,[45] если он не будет иметь права промышлять для себя этих морских зверей? Ему нужен лавтак для байдары и байдарки, без которых он как приморский житель и промышленник и по своей природе, которую сломать можно не скоро, существовать положительно не может. Ему, по климатическим условиям страны и по роду промышленности, необходима каймлейка, нужны обтяжка на байдарку, голенища к торбасам из кишок и горл, нужно для пищи мясо и жир этих морских зверей… А кит? морж? и проч.

Моржа тоже следует причислять к промысловым зверям, значит, и он принадлежит Российско-американской компании. Этот огромнейший и сильный зверь добывается с большою опасностию для промышленников-алеутов. Этот промысел — из-за клыков — есть страшнейший, многотрудный и самый неблагодарный для промышленников. Словом, алеуты, перенося на себе с южного берега Аляски на северный свои байдарки и немного провизии, останавливаются у залива Моллера, по западную сторону которого находится лежбище моржей, начинают поститься и в день, назначенный для побоища моржей, молятся Богу, надевают чистые рубахи и, взаимно простясь, идут обхватить моржей, то есть стать перед ними лицом к лицу во фронт, направив против них копья, чтобы встречать их насмерть. Моржи кинутся на фронт не ранее, как когда их испугают: зверь этот на суше движется только по одному прямому направлению; в большой же партии скопляется правильными рядами. Для промышленников самый опасный момент — это принять на копья первый их ряд, который непременно надобно весь переколоть до последнего моржа. Со вторым рядом моржей справиться менее опасно. Моржи, не сворачивая, как уже говорено, в сторону, лезут на трупы первого ряда, поднимают голову, и оттого промышленникам ловче колоть этих великанов, чем первый ряд. С последующими рядами моржей справляться, так сказать, из-за баррикады, неопасно… Но Боже сохрани, если первый ряд прорвет фронт промышленников! Тогда последующие ряды моржей стремительно, неудержно поскачут за ним в воду, до последнего, а промышленники должны искать спасения себе в бегстве.

Немедленно по окончании побоища приступают к отнятию от убитых зверей клыков их — главной цели такого многотрудного и опасного промысла. На четвертый и пятый день нестерпимый запах, происходящий от разложения множества сотен моржовых трупов, заставляет промышленников покинуть лежбище — поле их подвига. Возвращаются на южный берег Аляски тем же путем, но с прибавкою тяжести около двухсот пудов. Убитые сотни моржей оставляются на съедение зверям.

Полагают, что застраховывать морского зверя (кроме котиков) вообще не следует, и напрасно. Также напрасно опасаться, что при вольном промысле морских зверей, производимом местными промышленниками, морской зверь будет истреблен; да для этого и местных человеческих сил не достанет в русской Америке! Делать вовремя, где следует, запуск зверям — это специальность туземных промышленников. Сравнивать частную промышленность прошедшей печальной эпохи, производившуюся внешними и временными необузданными, грубыми пришельцами, с возможною будущею частною, но местною, правильною промышленностию, заключать, по гибельным последствиям давно прошедшего, о возможности повторения таковых же в будущем — неосновательно. Но, конечно, алеуты, как только “компания не будет для них нянькою”, уже не поедут, за ничтожную плату, на утомительный, расстраивающий грудь от продолжительной гребли, опасный бобровый промысел, в лучшую пору, для заготовления себе запаса на зиму. А кроме алеута кто может выехать на промысел морских бобров? Никто. Китоловы на вельботах? Они любят курить и покушать хорошо, им нужен очаг, а следовательно, огонь и дым, без чего обходятся алеуты во все время бобрового промысла; бобр же не жалует дыму, следовательно, почуяв запах его, отшатится от места — тогда где его искать? Да и сколько понадобится вельботов? Поэтому у алеута тоже не будет конкурента, что он, конечно, поймет очень скоро.

Если правление Российско-американской компании находит, что все соображения, высказываемые насчет ее участия в судьбах отдаленной русской территории в Новом Свете, неосновательны и пристрастны, то ей следовало бы обратиться к тому же средству, которым не решались совершенно пренебрегать правления других акционерных компаний, несших на себе какие-нибудь упреки, то есть гласно опровергнуть эти соображения. До тех же пор, пока мы не увидим этих опровержений, на которые вызываем правление, ни само оно, ни его друзья не вправе упрекать литературу ни в каком пристрастии, и мы по-прежнему верим в необходимость окончания аренды русской Америки и в открытие ее всем русским людям, с дарованием краю управления, устроенного на современных началах, указанных отчасти покойным Головиным. Мы не обинуясь говорим, что дальнейшее управление нашими колониями через посредство Американской компании, по нашему искреннему убеждению, вредно и для территории, и для метрополии, и для цивилизации, о которой компания не способна заботиться. Это наше мнение, которое мы еще раз просим правление опровергнуть, но не экивоками, а фактами.