Гайдаровская «шоковая терапия»

Гайдаровская «шоковая терапия»

В мировой экономической литературе существует множество толкований термина «рынок». Мне наиболее близко хайековское понимание рынка как «рассеянного знания», рассмотренного через призму альтернативы: «Знание в данном смысле – это нечто большее, чем то, что обычно описывается как умения, это то знание альтернативных возможностей действия, которое человек непосредственно не пускает в дело»[140]. Рынок я определяю как способ хозяйственного взаимодействия общества или средство социальной коммуникации для удовлетворения материальных потребностей.

Для облегчения понимания уместно сравнить рыночную систему с социальными сетями, также являющимися средством социальной коммуникации. Через это сравнение становится очевидным, что одномоментно перевести общественное взаимодействие со старых на новые рельсы невозможно – даже наиболее «продвинутые» социальные сети обкатывались на локальных площадках[141].

Как осуществляется взаимодействие в современных социальных сетях? Через поиск индивидуумов, предметов, географических местностей, групп по интересам и прочим идентификационным признакам. По сути, с использованием «невидимой руки», только не рынка, а Интернета (не будем забывать о ключевой роли администратора, в случае с рынком – государства). Цель социальной коммуникации в обоих случаях идентична – потребление. Разница в том, что рыночное взаимодействие предполагает материальное потребление, а сетевое – информационно-развлекательное.

Любая информационная система полна искажений, напрасных ожиданий и последующих разочарований. Рынок как способ общественного взаимодействия, скрепляющий воедино рассеянное знание, также несет в себе множество информационных (ресурсных, потребительских, ценовых) деформаций и перекосов. Советская административно-командная система с ее государственной собственностью на средства и факторы производства, директивными ценами и централизованным планированием (всеохватная государственная «социальная сеть») формировалась как способ минимизации этих издержек, что столетие назад кое-кому представлялось оправданным. Однако, как показала последующая практика, отсутствие рамочных механизмов привело к зарегулированию всего и вся, вплоть до требующихся потребительскому сектору ниток.

На протяжении тысячелетий рыночными коммуникационными площадками служили базары, ярмарки, стоянки караванов, позднее – формализованные биржи или нелегальные толкучки. В России перед 1992 г. устоявшегося, развитого коммуникационного рыночного института не было и в помине (многие коммерсанты той поры помнят, что рыночное взаимодействие в те времена осуществлялось, в частности, посредством ежевечерних многочасовых телефонных звонков одних посредников другим с «предложениями» о купле-продаже умопомрачительных партий автомобилей, самолетов или бытовой техники). Со 2 января 1992 г., сразу после старта «рыночных преобразований», российская экономика, столкнувшаяся с мгновенным упразднением прежних хозяйственных снабженческо-сбытовых связей, дефицитом квалифицированных кадров, отсутствием навыков хозяйствования оказалась в состоянии коллапса. Понимали ли это в правительстве? Безусловно, однако целью действий «младореформаторов» были отнюдь не рыночные реформы. К тому же выбор у них был.

Альтернатива называлась «Китай», где с 1978 г. поступательно шли экономические изменения: та же реформа цен проводилась без сопутствующего резкого ухудшения социального самочувствия. В подтверждение сравним среднегодовые показатели роста потребительских цен в первое десятилетие преобразований: в Китае в 1980–1990 гг. среднегодовая инфляция составила 7,0 %, в России в 1991–2000 гг. – 276,2 %. Только за один 1992 г. (реформы в Китае длились уже 14 лет) инфляция в России выросла в 16,2 раза[142].

Реформа цен в Китае начиналась так. В 1978 г. нескольким государственным предприятиям провинции Сычуань было разрешено реализовывать продукцию, выпущенную сверх государственного заказа, по договорным ценам, а на вырученные средства приобретать сырье вне системы государственного планирования и распределения. Через несколько лет эксперимент был признан удачным, и опыт распространился на все китайские предприятия.

В середине 80-х стало очевидно, что разрыв между договорными (рыночными) и контролируемыми ценами на основные продукты промежуточного и конечного потребления (в 1978 г. в Китае более 90 % всех цен контролировалось государством) измеряется кратно: например, рыночные цены на сталь в три раза превышали директивные. Если бы в Китае государственное ценообразование было отменено единовременно, как это произошло в 1992 г. в России, ценовой шок был бы сопоставим с российским. В 1988 г. руководство Китая решилось «поэкспериментировать» и на короткий период отпустило промышленные и розничные цены. Результатами стали паническая скупка населением потребительских товаров и коллапс банковского кредитования. В итоге даже в 1997 г., через 20 лет после начала реформ, государство контролировало 11,9 % цен[143].

Знали ли об этом в советском, а после – в российском правительстве? Безусловно: дипломатия, аналитика и разведка в те годы функционировали исправно. Выходит, цели у «мальчиков в розовых штанишках»[144] были иными, отличными от скорейшего восстановления экономики России? Взгляд из середины второго десятилетия нового века позволяет ответить на этот вопрос утвердительно.

По соседству с Россией была Польша, где «шоковая терапия» случилась еще в 80-е. Польский опыт во всем мире был признан провальным, по пути поляков не пошла ни одна страна бывшего «социалистического лагеря». Ни одна, кроме России, где «завлабы», будучи не в силах справиться с общественными и социально-экономическими проблемами, поступили радикально – ввергли страну в хаос.

Отличительными чертами польских «реформ» были:

• либерализация цен (более 90 % цен разом отпустили в свободное плавание), повышение регулируемых цен на энергоносители, лекарства, ЖКХ, девальвация польского злотого, введение ограниченной конвертируемости национальной валюты, разгосударствление внешней торговли;

• ликвидация бюджетного дефицита (отказ от индексаций заработных плат, введение прогрессивного налогообложения доходов граждан и уравнительного налога на заработную плату, отказ от большинства налоговых льгот, ограничение дотаций на продукты питания, сырье, энергоносители);

• ужесточение монетарной политики (сокращение денежной эмиссии, повышение процентных ставок по кредитам, отказ от льготного кредитования).

Нужно ли было повторять катастрофический «польский путь»? Ни в коем случае, хотя бы потому, что экономики России и Польши несопоставимы по структуре и объемам. Производство нефти, нефтепродуктов, природного газа, медикаментов, многих видов продовольствия, сфера ЖКХ в России были целиком в руках государства. Кроме того, в 1991 г. российская экономика была жестко монополизирована, что при отсутствии какой-либо конкуренции делало неконтролируемый рост цен безальтернативным. Что же до либерализации внешней торговли, то эта мера была крайне вредна, так как кратно снижала поступления в бюджет.

Ах да, над потребительским сектором довлел ничем не обеспеченный «денежный навес» в 140 млрд руб.! Очевидно, «демократам» было не с руки возиться с этой проблемой, хотя уже тогда был известен целый арсенал инструментов денежной стерилизации: ужесточение налогообложения; свободное ценообразование на предметы, в те годы считавшиеся роскошью, прежде всего автомобили и высокотехнологичные товары; активизация жилищно-строительных и молодежных жилищных кооперативов, продажа в личную собственность факторов производства (станков, оборудования, грузового транспорта); развитие арендных отношений; обмен сбережений на государственные займы…

Еще один аргумент в защиту «шоковой терапии» звучит так: в 1991 г. продовольствия оставалось на считаные дни, еще чуть-чуть, и страну охватили бы голодные бунты.

Зададим гайдаровцам и их последователям два тупиковых вопроса.

Вопрос первый, логический: если продуктов не было, какая разница, сколько бы стоило то, чего нет? Люди бы все равно пухли от голода.

Вопрос второй, прикладной: как так получилось, что в конце 1991 г. прилавки были пусты, а 2 января 1992 г. волшебным образом наполнились? Неужто таможня трудилась под бой новогодних курантов? А может, продовольствие доставляли авиацией? Ни то ни другое: товарные запасы формировались заранее, и в правительстве об этом наверняка знали.

Еще один момент. Если верить Росстату, в 1991 г. в хозяйствах всех категорий РСФСР было произведено 84 млн т зерна, 34 млн т картофеля, 9 млн т мяса, 49 млн т молока. Для сравнения: в 2011 г. производство аграрной продукции в хозяйствах всех категорий (включая частников) составило: по зерну – 94 млн т, по картофелю – 33 млн т, по мясу – 8 млн т, по молоку – 32 млн т.

Неужели либерализация цен была направлена на борьбу с торговой мафией? Или таким способом «гайдаровцы» пытались выудить из агропромышленного комплекса неучтенные запасы? И в том и в другом случае либералы пошли против собственного народа, в течение первых двух недель 1992 г. погрузившегося во мрак нищеты.

Что нужно было делать? А продразверстка? А репрессивный аппарат? Люди одобрили бы любые действия, лишь бы не оставлять детей караулить место в многочасовых очередях за отрубями. Но ни Борис Ельцин, ни «младореформаторы» были не в состоянии навести элементарный порядок в стране, хотя для этого у них были все условия: от народной поддержки до присягнувших новой власти силовиков.

Незнание азов экономической теории и хозяйственной практики, отсутствие государственного управленческого опыта, выставление русского ментального наследия как «темных и отсталых» пережитков прошлого, слепая вера в либеральные догматы, жажда власти – вот лишь немногие причины, под действием которых некогда великая держава превратилась в груду цивилизационных обломков.

Вот что писал о Гайдаре Александр Солженицын: «Никогда не поставлю Гайдара рядом с Лениным, слишком не тот рост. Но в одном качестве они очень сходны: в том, как фанатик, влекомый только своей призрачной идеей, не ведающий государственной ответственности, уверенно берется за скальпель и многократно кромсает тело России»[145].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.