Экономическая мощь российского консерватизма

Экономическая мощь российского консерватизма

Пожалуй, лучшим подтверждением эффективности дореволюционной российской общественно-государственной модели служат исторические данные о социально-экономическом положении в стране в годы, предшествовавшие Первой мировой войне и русской цивилизационной катастрофе 1917 г.

На рубеже XIX–XX вв., при всех изъянах авторитарного государственного устройства, в условиях «управляемого капитализма», которому в дальнейшем следовали все «азиатские тигры», и недостаточно развитых правовых и социальных институтов (как потом выяснилось, в своем становлении и развитии не опережающих социально-экономическое развитие, а сопутствующих ему), в России происходил экономический бум поистине грандиозных масштабов. В стране стремительно разворачивалась индустриальная эпоха.

В 1892–1900 гг., по данным дореволюционного Минфина, производство хлопчатобумажных изделий выросло в 1,5 раза, нефти, железа и стали – в 2 раза, каменного угля и чугуна – в 2,5 раза[18]. Протяженность железных дорог, во многом благодаря усилиям многолетнего министра финансов и председателя Совета министров Сергея Витте, увеличилась почти на 27 тыс. км (для сравнения: длина современных железнодорожных путей общего пользования – немногим более 86 тыс. км).

Промышленный подъем продолжился и в первые годы ХХ в. Если в 1909 г. выплавка стали выросла на 6,4 %, то в 1910 г. – на 13,1 %, а в 1913 г. прирост по сравнению с 1908 г. составил 1,6 раза. Одновременно увеличивалось производство проката, металлообработки, машин и оборудования, а железнодорожные пути за 1908–1913 гг. стали длинее на 4,3 тыс. км[19].

К 1913 г. Россия по объемам промышленного производства достигла 80 % показателей Германии, почти сравнялась с Англией, значительно опережала Францию, в два раза превосходила Австро-Венгрию, а по темпам экономического роста обгоняла все европейские страны и шла вровень с США. Наша страна занимала первое место в мире по экспорту зерна и льна, в 1911–1914 гг. на долю не нефти, но продуктов ее переработки приходилось 88,6 % нефтяного экспорта, вывоз же сырья и прибыли иностранцами был ограничен 12,8 % от вала[20].

В 1913 г. французский экономист Эдмон Терри констатировал: «Если у большинства европейских народов дела пойдут таким же образом между 1912 и 1950 гг., как они шли между 1900 и 1912 гг., то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении»[21].

В предреволюционные десятилетия доходы казны держались на трех китах – поступлениях от казенной монопольной винной операции (доля доходов в бюджете-1913 – 27,9 %), казенных железных дорог (23,8 %) и таможни (10,3 %). Причем то были так называемые оборотные доходы. Прямые налоги в России составляли лишь 13,7 % всех бюджетных поступлений, тогда как во Франции – 19,5 %, в Германии – 28,3 %, в Великобритании и Ирландии – 31,5 %[22]. Предпринимательство, хоть по привычке и жаловалось на «казенную удавку», налогами обременялось несильно.

Дефицит бюджета, согласно Государственным росписям (бюджетам) доходов и расходов, разросшийся в годы провальной Русско-японской войны и революции 1905–1907 гг. (в 1906 г. дефицит составлял 29,3 % расходов), к 1912 г. сократился до 1,1 %, а в 1913 г. сменился профицитом в 2,7 %. Справедливости ради нужно сказать, что внешние долги России были немаленькими, но даже в худшие годы не превышали половины ВВП страны. Здесь же корни оттока капитала – деньги уходили в первую очередь на погашение иностранных займов, прежде всего французских, союзнических, а потому щадящих.

Рубль до революции считался одной из самых устойчивых валют в мире. Если к концу 1895 г. запас золота обеспечивал 92 % стоимости обращавшихся в стране бумажных денег, то к 1907 г. золотое обеспечение рубля составляло фактически один к одному, тогда как в Великобритании – 63 %, во Франции – 58 %, в Германии – 39 % от номинала национальных валют. К началу 1913 г. золотой запас России превышал золотой запас Французского банка в 1,3 раза, Германского рейхсбанка – в 3,8 раза, Английского банка – в 5,0 раза[23].

Росли сбережения населения. Согласно Государственным росписям тех лет, если в 1881 г. общий объем вкладов в сберкассах достигал всего 9 млн, то к 1895 г. – 347 млн, к 1902 г. – 832 млн, а к началу 1914 г. превысил 2 млрд руб. И это, напомню, при стабильном курсе рубля.

Помимо Сберегательного, в банковском секторе доминировали еще два государственных банка – Дворянский земельный и Крестьянский поземельный банки. Основным профилем деятельности первого банка было обслуживание ипотечных операций землевладельцев-дворян, второго – проведение аграрной реформы Петра Столыпина.

Наши предшественники в стремлении избежать биржевых и банковских паник активно регулировали финансовую сферу. Так, в 1912 г. правительство, опасаясь подступавшего биржевого спада, организовало «интервенционный синдикат», активно скупавший «проваливавшиеся» акции нефтяных и металлургических компаний, а в 1913 г. внесло в Думу проект учреждения нового отделения при Особенной Канцелярии по кредитной части Минфина для «надзора за отчетностью кредитных установлений» и увеличения числа государственных ревизоров.

Благостная картина бурного экономического роста не должна вводить в заблуждение – развитие социальной сферы существенно отставало от экономики, хоть год от года, что называется, подтягивалось. В начале ХХ в. расходы местных бюджетов в пересчете на одного жителя составляли 2,2 руб., тогда как в Великобритании в переводе на дореволюционные российские деньги – 33,6 руб. В 1904 г. треть российских городов не имела мощеных дорог, 82 % – водопровода, 97 % – канализации[24]. Неудивительно, что развитие местного самоуправления, расширение его экономической основы стало одним из главных направлений российской внутренней политики тех времен.

Коротко о сокращении социального расслоения. В 1903 г. на цели начального образования из всех источников на душу населения было израсходовано всего 44 копейки, тогда как в Великобритании – 3 руб. 80 коп. Казалось бы, пропасть. Однако уже к 1911 г. государственные и местные расходы на образование и науку, исходя из данных Государственных росписей, возросли в три раза, в 1911 г. в начальной школе обучалось 43 % детей в возрасте от восьми до 12 лет, а к 1920 г. планировалось ввести всеобщее начальное обучение.

Говорят, что в России всегда много пили. Это ложь. На стыке веков наша страна по уровню потребления спиртных напитков на душу населения далеко отставала от Англии, Бельгии, Германии, США, Франции. Это потом ситуация ухудшилась, причем кардинально: если в 1901–1902 гг. потребление водки и вина составляло 6,0 л на человека (0,49 казенного ведра)[25], в 1905–1907 гг. – 7,7 л (0,63 казенного ведра), а в 1913 г. – 8,1 л (0,66 казенного ведра)[26], то в 2013 г., как недавно сообщил главный нарколог страны Евгений Брюн, среднее потребление алкоголя достигло 13,5 л на душу населения.

Но главное достижение тех времен – не экономический рост, увеличение благосостояния населения или повышение грамотности. Главное – это выдающееся, беспримерное повышение рождаемости, ставшее зримым выражением общественного одобрения проводимых под сенью консерватизма преобразований. С 1897 по 1914 г., согласно данным современного Росстата, население Российской империи возросло на 37,5 млн человек, со 128,2 до 165,7 млн, или на 29,3 %. Именно демографическому взрыву, а не «гению» Сталина или его человеконенавистническому окружению мы обязаны победой в Великой Отечественной войне.

Несколько слов об экономической географии. Если географическими приоритетами России во внутренней политике были Сибирь и Дальний Восток, то во внешней политике – контроль над двумя проливами, Босфором и Дарданеллами. Как писал на рубеже веков военный министр Алексей Куропаткин, Николай II был склонен разделять идеи «взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи, взять и Тибет, Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы»[27].

И пусть в дальнейшем государь стал более рассудительным, мысль о проливах все равно не покидала российский истеблишмент. Например, в 1913 г. Морской генеральный штаб России всерьез полагал, что цель России «в ближайшие годы – в 1918–1919 гг. – овладеть Босфором и Дарданеллами»[28]. Нужно ли говорить, что подобные планы откровенно не нравились традиционным внешнеполитическим противникам России: Великобритании, Германии, США, Японии.

Под стать задачам росли и военные расходы. За 1908–1912 гг. траты Военного министерства увеличились на 14,1 %, в 1913 г. – еще на 10,1 %, Морского министерства, соответственно, в 1,9 раза и на 39,1 %. Если в 1912 г. расходы Военного и Морского министерств суммарно составили 22,2 % всех расходов бюджета, то в 1913 г. – 24,4 % всех расходов, что, тем не менее, способствовало экономическому подъему[29].

В то же время коррупция и воровство – непременные спутники российской государственности – и здесь проявляли себя во всей красе. Так, содержание флота обходилось казне в среднем в три раза дороже, если считать по количеству и размерам судов, чем Великобритании, Франции или Японии, а постройка новых кораблей стоила в 1,5–2 раза больше в сравнении с названными государствами. Еще один пример: в начале прошлого века правительство для военных нужд ежегодно закупало 100 тыс. пудов железа по средней цене 1 руб. 70 коп., тогда как в Европе цена на железо колебалась от 90 коп. до 1 руб.[30].

Не в укор коллегам-институционалистам[31], но столь впечатляющих результатов дореволюционная российская экономика достигла при весьма слабом развитии политических, социальных, правовых институтов, хотя современные институционалисты не устают доказывать, что именно институты, точнее, их качественное улучшение способно вытащить современную экономику нашей страны из той трясины, в которой она оказалась.

Как российская дореволюционная экономическая история, так и современная зарубежная (Бразилия, Индия, Китай, а ранее – Тайвань, Южная Корея, Япония и другие) практика свидетельствуют, что институты не опережают, а скорее, сопутствуют экономическому рывку. Не зря же во всех поименованных странах долгое время существовали заградительные таможенные барьеры, защищающие внутренний рынок, игнорировались требования развитых стран об ужесточении законодательства в области защиты прав интеллектуальной собственности и укрепления национальных валют, систематически и разносторонне оказывалась помощь ведущим компаниям, часто созданным или выбранным исходя из субъективных критериев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.