Скудное наследие

Скудное наследие

Экономика – наука молодая, ей лет триста от роду (сравните с многовековыми традициями философии, психологии или обществознания)[3]. До середины XVIII в., то есть до начала промышленной революции, учение о рациональном хозяйствовании в основном было встроено в другие гуманитарные дисциплины, хотя ранее все же появлялись сугубо экономические трактаты. Да и о какой экономике идет речь, когда практически во всех странах того времени господствовала абсолютная монархия (Америка была редким исключением), основным фактором производства служила земля, реже – отдельные природные ресурсы, а источником богатства – торговля с ее меркантилистскими фетишами: деньгами, золотом и серебром?

Странноватый профессор логики из Глазго Адам Смит с его «Исследованием о природе и причинах богатства народов», впервые изданным в 1776 г., произвел настоящую мировоззренческую революцию, впервые заявив, что истинным благосостоянием нации являются не злато с серебром, а промышленное производство и труд. В свою очередь, непреложным фактором прироста суверенных активов является свобода индивидуума. К слову, вполне вероятно, что «Богатство народов» изначально планировалось Смитом как часть более масштабного труда об этической философии (в 1759 г. вышла его «Теория нравственных чувств», где он рассуждал, в том числе, о моральных мотивах стремления к богатству), но не сложилось.

Здесь мы сталкиваемся с самым магическим из всех известных передергиванием мысли великого ученого. Речь о «невидимой руке рынка», якобы делающей лишним государственное присутствие в экономике. Скажу сразу: в «Богатстве народов» дословно ничего подобного не говорится.

В исходном варианте тезис Смита выглядит так: «Предпочитая оказывать поддержку отечественному производству, а не иностранному, он (смитсианский «каждый отдельный человек». – Н.К.) имеет в виду лишь свой собственный интерес, и, осуществляя это производство таким образом, чтобы его продукт обладал максимальной стоимостью, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения. Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это»[4].

О сущности рынка – в следующих главах. А сейчас зададимся вопросом: где тут хотя бы намек на отрицание роли государства в экономике (да еще и во времена британской абсолютной монархии)? Да за одно подобное высказывание, не говоря уже о целой книге, 53-летнему университетскому профессору Смиту, больше всего в жизни дорожившему отношениями с матерью, светила каторга, а не всемирная слава!

Речь, как видно из цитаты, велась всего лишь о поддержке отечественного производства (промышленная революция на туманном Альбионе тогда шла полным ходом), что трансформировалась в достижение интересов всего общества. Однако высказывание Смита извратили настолько, что государство из создателя и охранителя общественных норм превратилось в изгоя, в ущербного «ночного сторожа» с усеченными функциями охраны границ, соблюдения законности и правопорядка, а также содержания специфических учреждений и сооружений (например, инфраструктуры или тюрем), необходимых обществу[5]. Четвертой неявной функцией государства, которую позднее великодушно разглядел Нобелевский лауреат Милтон Фридман, является «защита «недееспособных» членов сообщества»[6].

Вот еще один красноречивый пример смысловой подмены. В главе «О прибыли на капитал» Смит пишет: «Наши купцы и владельцы мануфактур сильно жалуются на вредные результаты высокой заработной платы, повышающей цены и потому уменьшающей сбыт товаров внутри страны и за границей»[7]. Казалось бы, вот оно, теоретическое обоснование необходимости сдерживания роста оплаты труда!

Однако Смит продолжает свою мысль так: «Но они ничего не говорят о вредных последствиях высоких прибылей. Они хранят молчание относительно губительных результатов своих собственных барышей, жалуясь лишь на то, что выгодно для других людей». И тут же добавляет: «Когда хозяева столковываются в целях сокращения заработной платы своих рабочих, они обыкновенно заключают частное соглашение не давать им больше определенной суммы под угрозой известного штрафа. Но если рабочие заключат между собою противоположное соглашение – под угрозой штрафа не соглашаться на определенную заработную плату – закон карает их весьма сурово; а ведь если он относился беспристрастно, он должен был таким же образом поступать и по отношению к хозяевам»[8].

Чего в этом отрывке больше: обоснования необходимости государственного регулирования роста оплаты труда, аргументации насущной потребности ограничивать прибыль собственников, разъяснения важности и актуальности профсоюзного движения или указаний на нормативные недоработки?

Как бы ни было, но все последующие годы маятник экономической науки перемещался от патернализма к индивидуализму и обратно, а кризисы тем временем случались с пугающей регулярностью. Пожалуй, все, чего за столетия смогли достичь теоретики, в нескольких фразах выразил классик современного немецкого ордолиберализма Вальтер Ойкен: «Мало или много должно быть государственной деятельности – вопрос не в этом. Речь идет не о количественной, а о качественной проблеме. Насколько нетерпимо стихийное формирование хозяйственного порядка в век промышленности, современной техники, больших городов и людских масс, настолько же очевидна неспособность государства к ведению хозяйственного процесса»[9].

В этих словах все: и признание текущей неспособности просчитать количественные границы разнохарактерного государственного вмешательства, и продолжение дискуссии о направлениях регулирования (конкуренция не «вопреки», а «благодаря» государству), и ложная аргументация – «неспособность государства к ведению хозяйственного процесса», с блеском опровергаемая Китаем на протяжении последних 35 лет.

Более полутора веков экономисты всего мира спорят, но так и не могут прийти к единому мнению о причинах мировых кризисов, а без правильного диагноза нет верного лечения. Стоит ли удивляться, что экономическая наука никак не может выработать эффективное антикризисное противоядие? Эффективное, но не универсальное – национальные экономики столь разноплановы, что рецепты, крайне полезные в одних странах, в других могут уничтожить не только болезнь, но и пациента.