Глава LXXII De natura deorum [145]

Глава LXXII De natura deorum [145]

Захлебываясь кровью, распростершись на больничной каталке, 27 января 1997 года, закинув голову и борясь с жестоким кровотечением, которое поднималось, точно прилив, из глубины легких и выплескивалось изо рта, я уже начинал умирать. Внезапно я почувствовал, что умирать — приятно. В умирании есть свой экстаз. Древние греки говорили об апатии ухода. Я и раньше встречал Жерома Эке[146] в катакомбах госпиталя Святого Антония, но по-настоящему мы увиделись только тогда, когда нас везли на каталках по коридору в один и тот же день, в один и тот же час. Мы, двое друзей, умирали одновременно. Говорят, бамбуки, принадлежащие к одному виду, цветут одновременно и умирают одновременно, даже если их вырастили на разных концах планеты.

В Жиронде недовольные мертвецы подсказывали живым, какое количество заупокойных служб им потребно для того, чтобы попасть в Рай, оставляя на стене кровавые отпечатки рук.

Они взывают к живым.

Душа жаждет не покоя в ином мире, но, скорее, пребывания в Силе.

Во время погребальной церемонии Сати индийская вдова приносит себя в жертву на трупе своего супруга, оставив предварительно красный отпечаток ладони на двери дома. Это вещественное свидетельство ее жертвоприношения (след руки, окрашенный кровью ее тела, сгоревшего в пламени костра).

Иокаста[147] убивает себя на пороге фиванского дворца. Перед тем как упасть наземь, она оставляет кровавый отпечаток ладони на доме Эдипа. Это снова Сати, но обращенное к Эдипу. Своим жестом Иокаста подтверждает, что эта жертва посвящена ее мужу (в первую очередь Эдипу-мужу, а не Эдипу-сыну). Такова любовь Иокасты к Эдипу. Но Эдип был не тем мужчиной, который внял бы призыву женщины в женщине. Он любил в женщине мать.

Так багрянец sub sole (под солнцем) скорбит о мраке in utero (материнской утробы).

У первого человека рот был багровым от крови. Римляне говорили о нем: «Первый человек был первым богоборцем». Разверзнув окровавленные уста, он говорил другим людям: «Experiar deus hic» (Я съем бога, и бог нальется кровью, как люди). И он открывал рот, и его рот впрямь был полон крови. Тогда боги пожелали гибели рода человеческого, который похитил их тайну. И человек превратился в волка, поскольку он давал человеку съесть человека. Вот почему первый человек у римлян был назван Волком — Lykaon. Лик свирепости — Violentiae vultus. Образ гордости — Imago feritatis.

* * *

Пенфею[148] нанесла смертельный удар его собственная мать, она растерзала тело на части и съела родного сына заживо, — одни лишь матери умеют так пожирать своих младенцев.

Под конец мать отрывает от его тела голову. Она поднимает ее за волосы. Она вопрошает, глядя на голову своего сына, обагренную кровью:

— Ну же! Осмелься назвать мне имя твоего отца!

Ибо в те времена матери пожирали мужчин, подобно волчицам, и поносили свои жертвы до последнего мгновения, до последнего их вздоха.