2. «Немецкая бесчеловечность»

2. «Немецкая бесчеловечность»

Одной из отличительных и вопиющих черт первых недель немецкой кампании на западе была одобренная наверху жестокость армии по отношению к мирным жителям. Политика узаконенной жестокости, которую захватчики опробовали в Льеже, распространилась на все занимаемые ими территории. Наученные горьким опытом столкновений с партизанами во Франции в 1870–1871 годах, они с маниакальной настойчивостью в нарушение всех военных законов пытались предотвратить аналогичную угрозу в 1914 году. Вот что писал в дневнике один из воюющих 19 августа под Арденнами: «Говорят, что наши кавалерийские патрули раз за разом попадают под обстрел в деревнях. Несколько бедолаг уже расстались с жизнью. Стыд и позор! Честная пуля в честной битве – да, тогда человек отдает жизнь за Родину. Но быть подстреленным из-за угла, из окна дома, из-за цветочных горшков – нет, это плохая смерть для солдата»{443}.

В письме офицера, напечатанном 19 августа в газете Deutsche Tageszeitung, говорилось: «Нам приходится разносить по кирпичику буквально каждый город и каждую деревню… поскольку жители, особенно женщины, стреляют по проходящим войскам. Вчера с колокольни в Х. гражданские расстреляли половину пехотной роты. Стрелявших арестовали и казнили, деревню оставили полыхать. Одна женщина отрубила голову раненому улану. Ее схватили и заставили нести голову до Y., где и расстреляли. Мои замечательные солдаты полны отваги. Они жаждут мести. Они защищают своих офицеров, а всех франтиреров[16], которых удается поймать, вешают на придорожных деревьях». Мало похоже на правду, однако боязнь партизан действительно доходила в немецких войсках до паранойи. Французских пленных немец уверял, что им ничего не грозит, ведь «все солдаты – братья», а потом добавил, угрожающе взмахнув штыком: «А вот франтиреров…»{444}

Заголовками вроде «Зверства немцев» над сообщениями о действиях противника в Бельгии вскоре запестрели все газеты союзных стран. Раненый ирландский солдат в дуврской больнице сообщил премьер-министру Асквиту, что собственными глазами видел, как немцы гнали перед собой живой щит из женщин и детей. Случалось и такое, хотя иногда очевидцы принимали за «живой щит» беженцев, случайно оказавшихся перед наступающими войсками. Однако были и явные выдумки: рассказы о младенцах, насаженных на гуннские штыки, и материнских руках, отсеченных прусскими гренадерами. Британский курсант военно-морского училища Джеффри Харпер писал 24 августа в дневнике, услышав о зверствах в Бельгии: «Все эти разговоры о том, что немцы – “культурная, цивилизованная нация”, – полный вздор. Если большая часть их армии способна на такое, значит, и остальной народ не лучше. С этого дня я считаю каждого немца – мужчину, женщину, ребенка, от кайзера до последнего бедняка – не просто невежественным дикарем, а варваром, который бесчинствует по собственной воле»{445}.

В британских газетах велись ожесточенные споры о том, следует ли гражданскому населению Британии подниматься на партизанскую борьбу в случае вторжения. Герберт Уэллс и сэр Артур Конан Дойл утверждали, что следует, тогда как один корреспондент The Times доказывал обратное, приводя в пример напрасные усилия бельгийцев, которые не нанесли никакого урона немцам, зато спровоцировали жестокие репрессии: «Последствия, без сомнения, будут. Нас ждет кошмарное, помрачающее рассудок зрелище: горящие деревни, жестокие казни и все те безымянные ужасы, на которые только способна обезумевшая солдатня».

Вскоре стало известно, что некоторые слухи о поведении немцев в Бельгии либо преувеличены, либо сфабрикованы в пропагандистских целях. Поднялась волна негодования. Проживающий в Париже американец явился в контору Франко-бельгийского общества (благотворительной организации, которой помогал в том числе Андре Жид) и пообещал большой взнос, если ему предъявят хотя бы одного ребенка, изувеченного немецкими захватчиками{446}. Произошло это вскоре после публикации в газете статьи Жана Ришпена, утверждающего, будто на оккупированных территориях враг отрезал руки у 4000 детей.

Многие британские солдаты – по крайней мере на ранних этапах войны, до того, как газовые атаки и затянувшаяся бойня огрубили их сердца, – уважали немцев как «благородного противника». Газетные утки о зверствах, противоречащие тому, что они видели своими глазами, вызывали у них омерзение. Майор Берти Тревор в сентябрьском письме домой отмечал спортивное поведение противника: «Мы много сражались с гвардейским корпусом <…> [Так называемые] немецкие измывательства над ранеными сильно преувеличены»{447}. Журнал New Statesman выражал скептицизм по поводу рассказов о бесчинствах, которые творил противник над мирным населением: «Так, видимо, принято испокон веков: если враг не зверствует сам, зверства нужно придумать за него, иначе за что его ненавидеть?»{448} Бернард Шоу презрительно сравнивал потребность газет в подобной шумихе с «воплями раненого солдата, срочно требующего морфия»{449}.

Уже в 1928 году лейборист Артур Понсонби выпустил книгу под названием «Фальшь в военное время» (Falsehood in Wartime), где доказывал, что все «свидетельства жестокости» 1914 года были сфабрикованы союзными правительствами с целью подогреть ненависть к врагу. Книга завоевала симпатии либералов и закономерную популярность в Германии, где впоследствии ее переиздали при нацистах. По сей день многие европейцы считают, что обвинения немцев в военных преступлениях практически не имеют под собой оснований. К этому мнению добавляется сложившееся в Британии после войны убеждение, что все воюющие стороны несут равную моральную и политическую ответственность за разразившуюся катастрофу и все одинаково виновны в преступлении против человечества.

Свидетельства военного времени с этим взглядом расходятся. Современные исследования показывают, что, несмотря на наличие ряда сфабрикованных публикаций в прессе о бесчинствах немцев, немецкая армия в Бельгии и Франции действительно систематически проявляла бесчеловечность. Британские и французские солдаты время от времени казнили за шпионаж ни в чем не повинных жителей Франции и Бельгии, однако свидетельств о злодеяниях, хотя бы отдаленно похожих на те, что творили немцы, против них нет. Одержимая страхом перед призрачной угрозой франтиреров, кайзеровская армия в большом количестве убивала мирных жителей и заложников. Вот что пишут самые авторитетные из современных хроникеров военных преступлений Германии, Джон Хорн и Алан Крамер: «Мы можем с уверенностью говорить об отсутствии как организованного сопротивления мирных жителей, так и военных действий отрядов франтиреров [как во время Франко-прусской войны 1870–1871 годах]. Было несколько отдельных случаев стрельбы по немцам, однако ни один из них не мог послужить поводом для массовых казней в Динане, Лувене, Льеже и других городах Бельгии и Франции»{450}.

С начала августа в немецких войсках стремительно распространялись тревожные слухи о партизанской деятельности, изобилующие страшными подробностями. Эти слухи усиливали тяжелые предчувствия, и при каждом прозвучавшем в тылу выстреле следовала жесткая реакция. Политика устрашения одобрялась на высшем уровне. Кайзер писал 9 августа: «Жители Бельгии… вели себя как сущие дьяволы, если не сказать, как дикие животные, ничем не лучше казаков. Мучили раненых, забивали их до смерти, убивали врачей и санитаров, стреляли из засады… по мирно стоящим посреди улицы. <…> Короля Бельгии нужно немедленно уведомить, что обращение с его подданными, решившими попрать все европейские традиции, будет соответствующим».

В числе инцидентов, вызвавших неоправданно жестокие репрессии со стороны немцев, приводится и случай в бельгийском Люксембурге вечером 12 августа: жительница Арлона случайно оборвала провод полевого телефона, неосторожно открыв ставню. Ее обвинили в саботаже, командир захватчиков приказал стереть селение с лица земли и потребовал контрибуцию. На следующий вечер был казнен взятый в заложники полицейский – после утверждений немецкой кавалерии, что по ней стреляли. 10 августа в люксембургском Жарни итальянец, застреливший свою собаку в соответствии с немецким указом о контроле над домашними животными, навлек на себя обвинения в партизанской деятельности, в результате чего было расстреляно 15 итальянцев. После просчетов на поле боя армия в отместку накидывалась на гражданских. 11 августа немецкие драгуны, вынужденные отступать под огнем, заявили, что по ним стреляли жители селения Базай. В результате были расстреляны 25 жителей и сожжены 45. В бельгийском городе Визе 16 августа заявили о нападении пьяные кенигсбергские саперы – расстреляно 25 жителей, 631 человек выслан в Германию, город разграблен, сожжено 600 домов.

Некоторые немецкие части вымещали зло на пленных: 19 августа два бельгийских полка задержали наступление немцев на Арсхот, после чего разъяренные захватчики убили 20 пленных и сбросили тела в реку Демер. Чуть позже в тот же день был застрелен командир бригады, полковник Штенгер – вероятно, в результате дружественного огня. В отместку капитан Карге приказал немедленно расстрелять 76 заложников мужского пола. Всю ночь Арсхот грабили и жгли. 28 августа тысячу жителей города пригнали в Лувен, где некоторых немедленно расстреляли. Четыре сотни были позже высланы в Германию, в том числе монахи Ордена Святого Сердца из местного монастыря. В общей сложности в Арсхоте погибло 156 человек.

Даже у некоторых немецких офицеров возникали сомнения в оправданности подобной жестокости. После того как в Анденн-Селе было убито 262 жителя обоих полов и всех возрастов, новый комендант города капитан Беккер издал приказ устроить 28 августа «фестиваль примирения», который местные сочли признаком угрызений совести у немцев. Однако случаи использования мирных жителей в качестве живого щита не прекращались – в частности, во время взятия Намюра среди погибших таким образом оказалось два священника. Там же, в Намюре, захваченном вечером 23 августа, в школу верховой езды согнали четыре сотни заложников, перед которыми на ломаном французском выступил немецкий офицер: «По нашим солдатам стреляли. Мы поступим так же, как поступили в Анденне. С Анденном покончено. <…> Жители пытались отравить наших солдат, стреляли по ним. <…> Вас тоже расстреляют, потому что вы палили по нашим солдатам прямо здесь, рядом с площадью. Вы, бельгийцы, отрезали нашим солдатам носы, уши и пальцы, выкалывали глаза»{451}. Однако вечером заложников, вопреки обыкновению, отпустили.

Трагедия, связанная с пожаром в старой части Лувена, была спровоцирована непонятной стрельбой в 8 часов вечера 25 августа. Немцы кинулись обыскивать дома, выволакивая и избивая (а в некоторых случаях и расстреливая) жителей. В половине двенадцатого вечера солдаты ворвались в университетскую библиотеку и подожгли ее, а затем не давали бельгийским пожарным тушить пламя, поглотившее в результате около 300 000 томов. Стрельба и пожар бушевали до 27 августа, уничтожив 2000 зданий. Из Лувена было выселено 10 000 жителей, 1500 из которых угнали в Германию.

Захватчики считали основными зачинщиками сопротивления бельгийское духовенство. Среди 400 лувенских священников и ученых, согнанных на поле под Брюсселем и обысканных на предмет оружия, был молодой иезуит отец Дюпьере. При нем был найден дневник, один абзац из которого конвой зачитал вслух: «Мне решительно не нравятся немцы. Много веков назад варвары жгли незащищенные города, грабили дома и убивали невинных жителей. Именно это сейчас делают немцы. <…> Этот народ может гордиться своей Kultur»{452}. Священника казнили на месте.

«Жители Селя напали на наших саперов, строивших мост через Маас, и убили 20 человек, – писал граф Гарри Кесслер в своем дневнике 22 августа. – В качестве наказания около 200 человек предстали перед военным трибуналом и были расстреляны. Ни у одного дома больше нет ни крыши, ни окон, только голые обгоревшие остовы улица за улицей и рядом брошенный домашний скарб, семейные портреты, разбитые зеркала, перевернутые столы и стулья. <…> Перед еще горящим домом сидит на тротуаре семья, глядя с рыданиями, как рушатся последние балки. <…> Каждый [немецкий] конвой, встреченный нами между Селем и Бьервартом, тащил награбленное… наши солдаты привыкают пить и мародерствовать. В Льеже целые взводы ежедневно напиваются вином и шнапсом из сожженных домов. Трудно будет положить этому конец»{453}.

23 августа в селении Леф под Динаном немецким войскам померещилось масштабное гражданское сопротивление. Последующее описано у капрала Франца Штибинга: «По нам стреляли почти из каждого здания. Мы обыскивали дом за домом, арестовывая мужчин, и почти у всех находили оружие. Всех их расстреляли тут же на улице. Пощадили лишь детей до 15 лет, стариков и женщин. <…> Не видел, чтобы кто-то из моего батальона был убит или ранен в этих уличных перестрелках. Однако видел трупы по меньшей мере 180 франтиреров»{454}. 43 человека привели из церкви и расстреляли, всего казнили 312 жителей Лефа.

Дальнейшее перечисление подробностей такого рода излишне. У Крамера и Хорна зафиксировано 129 «крупных» задокументированных случаев жестокости в первые недели войны – 101 в Бельгии и 28 во Франции, в результате которых хладнокровно было убито 5146 мирных жителей. Кроме того, отмечено 383 «мелких» случая, когда число жертв составляло меньше 10, что дает в сумме еще 1100 погибших. Известно, что за время операций 1914 года немцы в общей сложности преднамеренно убили 6427 гражданских. Примерно 65 % «крупных» расправ начинались после заявлений, будто франтиреры из числа местных жителей стреляли по солдатам. Расстрелами занимались все немецкие войска. Бесчинства резко пошли на спад лишь в октябре, после того как фронт стабилизировался.

Интересно сравнить эти цифры со статистикой по Восточному фронту. Согласно докладу одного немецкого чиновника, во время наступления русских в Восточной Пруссии погиб 101 гражданский. В том же докладе отмечалось лишь два «крупных инцидента» – в Сантоопене 28 августа, где было казнено 19 немцев, и в Кристианкемене 11 сентября, где погибли 14 жителей. Завершался доклад так: «Жестокость русских… оказалась сильно преувеличенной. <…> Сообщается, что российские войска повсюду обращались с жителями корректно. Если отдельные города и села и оказались сожжены, то, почти без исключения, во время артиллерийской перестрелки»{455}. Эрих Людендорф пытался противопоставить якобы «вопиющим» выходкам бельгийцев, направленным против кайзеровской армии, «пример достойного поведения, показанный российскими войсками в Восточной Пруссии».

Мы так подробно разбираем проблему жестокости, потому что она во многом повлияла на то, как менялось отношение союзных народов к войне, а также на рождение многих связанных с ней мифов и легенд. С первых недель ряд скептиков в союзном лагере отвергал рассказы о зверствах немцев как пропагандистские выдумки. 7 сентября шесть американских корреспондентов в Германии, возглавляемые Ирвингом Коббом из Saturday Evening Post, прислали в агентство Associated Press коллективную телеграмму, опровергающую публикуемые рассказы о творящихся ужасах: «Мы единодушно полагаем сообщения о бесчинствах немцев беспочвенными, насколько у нас есть возможность судить. <…> Проведя две недели с войсками и пройдя с ними 160 км, мы не наблюдали ни единого случая беспричинной жестокости».

Это наивное заявление выглядело странным на фоне публикаций в немецких газетах – в частности, четырьмя днями ранее в K?lnische Zeitung, которая вместо того, чтобы отрицать факты жестоких расправ, искала им оправдание: «Наши бравые воины не были готовы к сопротивлению жителей городов и селений, которые им приходится занимать. Кто знал, что по ним будут стрелять из окон и подвалов? Сперва они цепенели от ужаса при виде такой подлости и лишь по приказу офицеров начали применять карательные меры, жечь дома и казнить гражданских». Современные исследователи располагают материалами, которые трудно поставить под сомнение. В Бельгии и Франции в августе 1914 года кайзеровскими войсками овладела истерия, сопряженная с намерением стремительно и безжалостно утвердить свое превосходство. Кроме того, некоторые отыгрывались на попавших под горячую руку за просчеты и потери на поле боя. Несанкционированные злодеяния имеют место на любой войне, однако в данном случае немецкое командование официально одобряло поведение своих солдат.

Многие представители союзных стран (как военные, так и гражданские), выяснив, что часть самых громких обвинений против немецкой армии основывается на ложных фактах, сочли выдумками и остальные «страшные истории». Такое мнение утвердилось, в частности, у британцев, в первую очередь благодаря уважению к довоенной немецкой культуре. Они были весьма наивны. Противник действительно совершал в Бельгии и Франции в 1914 году недостойные цивилизованного народа поступки. В оправдание немцев иногда приводится довод, что другие европейские страны и их армии тоже проявили склонность к варварству. Россию обвиняют в масштабных гонениях на польских евреев в 1914–1915 годах. Систематической жестокостью отличались бельгийцы в своей колонии Конго. Репутацию британских имперских войск безопасности в Индии и Африке значительно подпортили расправы с мирным населением, как и репутацию французов в заморских колониях. Немало достойных сожаления поступков совершила Британия и во время борьбы Ирландии за независимость в 1920–1921 годах.

Однако политика Германии (а это была именно политика), состоявшая в том, чтобы захватывать большое число заложников и убивать их скопом в отместку за сопротивление (в основном надуманное), не знала аналогов в Западной Европе того времени. Разумеется, кайзеровской Германии было далеко до масштабов злодеяний нацистов, пришедших к власти поколение спустя. Тем не менее трудно согласиться с некоторыми историками, считающими, что гипотетическая победа Германии в войне 1914–1918 годов в моральном отношении ничем не отличалась бы от победы союзников.