1. Монс

1. Монс

3 августа военный корреспондент The Times, скандально известный Чарльз а Кур Репингтон, заявил, что средоточием первых крупных операций в грядущей войне станет французско-немецкая граница. «Если наши войска потерпят поражение при столкновении, – добавлял он с яростью, – история истолкует такой исход как результат нашей трусости». Он имел в виду правительство Асквита, которое слишком долго мешкало с отправкой британских войск на Континент. 10 августа Репингтон предупреждал: «Нужно быть готовыми к отчаянному прорыву немецкого флота при поддержке немецкой армии для атаки на нас». Два дня спустя он выдал мрачный прогноз: «Не стоит заблуждаться, грядущее Massenschlacht [массовое сражение] будет ни больше ни меньше как самым чудовищным столкновением современной эпохи», а 15 августа добавил: «Существует вероятность, что война может продлиться долго».

В тот день главнокомандующий британскими экспедиционными войсками сэр Джон Френч прибыл на парижский Северный вокзал, где его приветствовала большая, несмотря на моросящий дождь, толпа. После состоявшейся затем встречи фельдмаршала с французскими правителями в Елисейском дворце сэр Фрэнсис Берти назвал Рене Вивиани «нервным, встревоженным и обеспокоенным». При этом «военный министр куда больше стремился продемонстрировать знание английского, чем поделиться важными сведениями». Принимая во внимание общую неопределенность и тревожные прогнозы, неудивительно, что нервы главных действующих лиц (уже немолодых людей) были натянуты до предела. Берти, вероятно, не знал, что Жоффр даже собственное правительство (не говоря уже о французском народе) держал почти в полном неведении относительно событий на фронте.

Британия по-прежнему считает, что Первая мировая началась только 23 августа, когда «презренные старики»[17] из британских экспедиционных войск разгромили кайзеровские орды при Монсе, тем самым спасая Англию и подавая пример Европе. На самом же деле к тому моменту, как солдаты Георга V сделали первые выстрелы, французская армия уже почти три недели изнемогала в смертельных боях, а Сербия, Польша и Восточная Пруссия тонули в крови.

Во время первых столкновений на севере Франции британцы, несмотря на существенность вносимой ими лепты, полностью подчинялись превосходящим их по численности союзным войскам. Против 1077 немецких пехотных батальонов в начале кампании французы развернули 1108, бельгийцы – 120, а британские экспедиционные войска – всего 52 батальона. С трудом верится, что кайзер действительно, как гласит известный миф, называл британские вооруженные силы «презренной маленькой армией», однако ее абсурдные размеры вполне такую характеристику оправдывали. Войска Френча изначально составляли 16 кавалерийских полков, уже упомянутые 52 пехотных батальона, 16 бригад полевой артиллерии, 5 батарей конной артиллерии, 4 батареи тяжелой артиллерии, 8 инженерных рот, а также корпус обеспечения и прочие вспомогательные части. В дальнейшем – начиная с 1916 года, когда Франция окончательно выбилась из сил, – Британия стала играть главенствующую роль на Западном фронте. Однако в августе 1914 года она угодила в затянувшееся отступление с перерывом на две сдерживающие операции. Пройти победным маршем по Елисейским полям кайзеру помешали прежде всего просчеты и головотяпство собственного командования, а также мужество и многочисленность французской армии и только потом доблесть британцев. Однако это не умаляет восхищения, с которым потомки вспоминают о первых боях британских экспедиционных войск.

На Континенте англосаксонских союзников приняли тепло. Лейтенант Гай Харкорт-Вернон писал 13 августа после марш-броска: «На последней миле половина батальона рассыпалась, принимая от сердобольного населения воду и сидр. Дисциплина отвратительная»{459}. Адъютанты наведывались к бригадным казначеям обменивать английские золотые соверены на местные франки. В кафе на площади Гамбетты в Амьене зародился обычай, который затем распространился по всем европейским фронтам: в 9 вечера, под закрытие, все посетители, военные и гражданские, дружно вытягивались во фрунт и слушали исполняемые оркестром государственные гимны союзных стран. При этом пожилые служительницы в местных общественных банях жалели иностранцев, как ягнят, которых ведут на заклание. Разнося бесплатный чай, они вытирали слезы, приговаривая: «Бедняжки англичане, вскоре их всех перебьют».

Правому флангу армий Мольтке предстояло маршировать дальше всех, чтобы выполнить свою задачу по окружению войск Жоффра. С боями проложив себе путь через Льеж, немцы отрядили два корпуса преследовать бельгийскую армию (отступающую на северо-запад к укрепленному Антверпену в надежде на то, что подоспеет поддержка французов), а также брать Брюссель и обеспечивать охрану линий связи. Эти дополнительные задачи значительно ослабили предпринимаемый согласно плану Шлиффена натиск в южном направлении. Бельгийские войска на масштабные наступательные действия были не способны, поэтому немцы вполне могли добить их позже, после того как разберутся с французами.

В третью неделю августа армии Александра фон Клюка и Карла фон Бюлова общей численностью свыше полмиллиона упрямо двигались через Бельгию на юг, к французской границе. Некоторые очевидцы испытывали благоговейный трепет перед этой, как им казалось, несокрушимой мощью. Вот как описывал триумфальный вход немецких войск в Брюссель 20 августа в 15:20 американский литератор и журналист Ричард Хардинг Дэвис: «Это были уже не просто марширующие солдаты, а что-то сверхъестественное, нечеловеческое, какая-то стихийная сила вроде оползня, цунами или лавы, льющейся рекой по склону горы. Неземное, таинственное, призрачное»{460}. Хардинг Дэвис поражался, как грозно звучит «Отчизна, моя отчизна!», исполняемая на тысячу голосов, «словно удары гигантского свайного копра».

Что касается их командующих, то 68-летний Клюк был жестким, закаленным в боях военным, который, не отличаясь благородным происхождением, выбился наверх благодаря собственным заслугам. Бюлов, ровесник Клюка, напротив, был прусским аристократом и был старшим над Клюком, хотя тот на поле боя довольно часто игнорировал этот факт. Мольтке, считая Бюлова лучшим из своих генералов, доверял ему самые ответственные операции, однако вскоре станет очевидно, что преклонный возраст не позволяет ни Бюлову, ни Клюку сыграть ведущие роли в величайшей военной кампании за всю историю. В обеих армиях Бюлова и люди, и лошади валились с ног. В одной только кавалерийской дивизии в первые две недели боевых действий от изнеможения погибли 70 лошадей, а остальные в большинстве своем едва могли изобразить рысь. Никакого систематического отдыха для марширующих войск, которым требовалось беречь силы и обрабатывать стертые ноги, не предполагалось.

Навстречу двум немецким армиям двигались по зеленым холмам колонны британских экспедиционных войск, купаясь в радушии, которым местные жители окружали солдат с момента выгрузки по эту сторону Ла-Манша. «Британцам эти французские порывы, конечно, в диковинку, – писал лорд Бернард Гордон-Леннокс из гренадерского полка. – Но старушке Англии полезно посмотреть на этот повсеместный безграничный патриотизм и bon camaraderie (товарищество)»{461}. Солдаты шутили по поводу обилия омел на придорожных деревьях, не подозревая, что немногие доживут до Рождества и смогут воспользоваться старинной традицией и поцеловать красотку под омелой. Примерно половина экспедиционных войск состояла из резервистов, и им, надевшим неразношенные солдатские ботинки после вольной гражданской жизни, было непросто поспевать за маршем.

22 августа Гай Харкорт-Вернон писал второпях в дневнике: «Весь день солдаты набивали животы грушами и яблоками. Фермеры говорят, мол, лучше мы, чем пруссаки. Поддерживаю!»{462} Главнокомандующий экспедиционными силами согласился остановиться у канала Монс-Конде в Бельгии, недалеко от границы, чтобы прикрыть левый фланг Ланрезака, тогда как оставшуюся прореху заполнит французская кавалерия. Но затем 5-я армия получила по носу под Шарлеруа и сдала позиции. Британцы и французы начали угрожающе удаляться друг от друга: англичане по-прежнему отважно продвигались вперед, тогда как армия Ланрезака отступала.

Когда колонны цвета хаки достигли Монса, расположенного примерно в 56 км к югу от Брюсселя, британцы, успевшие подрумяниться на летнем солнце, скинули кители и начали окапываться, что посреди тесной промышленной и жилой застройки было делом малополезным – зоны огня перекрывались зданиями. К вечеру с каналов тучами налетели комары, и над лагерем понеслась брань, перемежаемая хлопками. С юго-востока слышался рокот орудий на передовой 5-й армии. Сэр Джон Френч уже знал о том, что союзные войска отброшены, однако не представлял себе всей силы обрушившегося на них удара. Не знал он и то, что французы потеряли четверть мобилизованного состава, а левый фланг Ланрезака находился теперь в 15 км позади британцев.

Фельдмаршал не терял оптимизма по поводу союзнических перспектив. Зная, что немцы на подходе, он с непонятной беспечностью развернул свои войска прямо у них на пути. Начальник разведки экспедиционных сил, профессионал высокого класса, полковник Джордж Макдонах предупреждал Френча на основании данных воздушной разведки и сообщений из штаба Ланрезака, что на него идут три немецких корпуса. Сэр Джон не внял, намереваясь продолжить движение к Суаньи. Пилоту авиации сухопутных войск, видевшему с воздуха огромные силы Клюка, главнокомандующий в личной беседе явно не поверил и, сменив тему, принялся снисходительно расспрашивать обеспокоенного молодого человека о его аэроплане{463}.

Первые выстрелы британцев в этой войне прогремели ранним утром 22 августа. Кавалерия из эскадрона «С» 4-го полка Королевской ирландской драгунской гвардии, развернувшись на вершине небольшого пригорка в 5 км к северу от канала Монс-Конде, увидела выходящую из лощины разведгруппу немецких улан, командир которых покуривал сигару. Под предводительством капитана Чарльза Хорнби два отряда галопом, высекая искры из булыжника, помчались вниз по дороге вдогонку за обратившимся в бегство противником. Нагнав врага буквально через километр, они взяли в плен пятерых испуганных немцев, которым длинные пики мешали сражаться. Капрал Тед Томас вскинул винтовку – после многолетней практики на стрельбах, где проходило несколько мгновений, прежде чем пуля поражала бумажную мишень, он никак не ожидал, что немецкий всадник – первый враг, павший от британской пули, – свалится на землю тотчас же. Ликующий Хорнби, вернувшись, отрапортовал, что его собственный противник погиб благородной смертью – от удара клинком. Отдавая саблю полковому оружейнику для заточки, дурачок сокрушался, что придется стереть кровь. Его командир бригады обещал орден «За боевые заслуги» первому офицеру, который убьет немца кавалерийской саблей нового образца, и Хорнби удостоился награды.

Вечером 22 августа от Ланрезака пришло предложение сэру Джону Френчу развернуть все экспедиционные силы направо и атаковать наступающий фланг Бюлова. Открытые фланги – самое уязвимое место армии, именно там проигрываются сражения и даже войны, если противник успеет нанести удар. Однако в данных обстоятельствах подобный маневр был бы безумием: шесть корпусов Клюка, идущие вслед за формированиями Бюлова, могли при подобном маневре попросту смять их. Главнокомандующий британскими войсками отказался (практически в последний раз проявив мудрость в этой кампании) и удалился спать, не подозревая о нависшей угрозе и нисколько не тревожась.

Две дивизии 2-го корпуса генерала Горация Смита-Дорриена расположились на ночь 22 августа лагерем вдоль канала Монс-Конде под прикрытием кавалерии Алленби с левого фланга. 1-й корпус Хейга развернулся в четверть окружности справа, вытянувшись по направлению к 5-й армии Ланрезака. Для отражения удара позиции британцев оставляли желать много лучшего: 20-километровый канал был недостаточно широк и глубок в качестве естественного препятствия, в среднем едва достигая 18 м в ширину. На некоторых участках 42-километрового британского фронта рельеф шел под уклон к воде, перемежаясь рощами и группами зданий, представляющих собой отличное прикрытие для противника.

Корпусу Смита-Дорриена достался более длинный участок фронта, чем Хейгу. Британцы ввиду своей малочисленности не могли растянуться в непрерывную линию (на долю некоторых батальонов пришлось почти по 2 км) – поэтому они сосредоточились у мостов, оставив большие прорехи, которыми мог воспользоваться враг, тем более с помощью стоявших вдоль берега барж. К северо-востоку от Монса канал изгибался петлей, создавая опасный клин для Королевских стрелков и роты Мидлсексского полка, удерживающих этот сектор. С наступлением сумерек 22 августа командующий Мидлсексским полком подполковник Чарльз Халл, которого боялись и уважали за умение держать подчиненных в ежовых рукавицах, объехал батальонные позиции со своим адъютантом Томом Вулакомбом. Услышав, как командир роты приказывает стрелять по немецкому аэроплану, Халл пришел в ярость: вскоре каждый патрон будет на счету. Когда стемнело, до британцев донесся непонятный треск выстрелов, который побудил караулы удвоить бдительность.

Отчасти из-за намерения двигаться дальше, но в основном из-за того, что еще не привыкли подчиняться неумолимым требованиям войны, защитники не сумели грамотно распорядиться несколькими часами, которые у них оставались до подхода немецких войск, чтобы заминировать 18 мостов через канал. Вместо этого они ограничились возведением легких баррикад и прикрыли подступы пулеметами. Саперы заложили несколько зарядов, на всякий случай, – с одного из мостов минер на велосипеде пустился на розыски детонаторов, которые ему не предоставили. Перед самым рассветом 23 августа сэр Джон Френч устроил короткое совещание с двумя командирами корпусов в штабе Смита-Дорриена в Шато-де-Сар. Исполненный оптимизма, главнокомандующий уверял вопреки всем фактам, что на британцев идет один, максимум два немецких корпуса, и велел генералам приготовиться ко всему: наступать, удерживать позиции или отступать. Затем он укатил в пехотную бригаду у Валансьена и дальнейшего участия в разворачивающемся сражении не принимал. Невероятный поступок для главнокомандующего, отвечающего за единственную у Британии полевую армию в самом начале первой в этом столетии кампании на Континенте, тем более, когда известно, что враг уже близок. Френч совершенно не чувствовал серьезности момента. Его подчиненные, вплоть до взводных, не получили никаких определенных распоряжений, за исключением того, что им придется удерживать оборону день-другой.

В предрассветные часы на позиции пришел приказ: «В 4:30 привести части в боевую готовность. Коней седлать, транспорт загрузить. Подтвердите получение». В 6 утра поступило еще одно распоряжение: отправить батальонные обозы с имуществом в тыл. За это солдаты позже сказали «спасибо» – под огнем с пожитками пришлось бы распрощаться. За те напряженные пару часов, что они прождали врага с оружием в руках, рота Мидлсексского полка успела получить курьезное донесение из дивизии с жалобой на офицера, не заплатившего за перековку лошади бельгийскому кузнецу в Теснье. Большинство воспользовалось паузой, чтобы укрепить позиции под дружелюбными взглядами местных жителей, нарядившихся в лучшую воскресную одежду. Ни солдаты, ни гражданские пока не ощущали опасность – этому учат лишь смерть и разруха. Офицеры штудировали карты, от которых ввиду недостаточной подробности не было особого толка. Первые столкновения с немецкими патрулями состоялись под моросящим дождем, однако вскоре прорезалось солнце. Кавалерийские дозоры вернулись в строй. Вражеская артиллерия начала палить по частям Смита-Дорриена, бесцеремонно прервав чей-то завтрак.

Британская армия уже полвека участвовала лишь в колониальных кампаниях – чаще всего против аборигенов, вооруженных копьями, – хоть буры и показали ей, на что способна маленькая армия, вооруженная современным стрелковым оружием. Средний возраст в экспедиционных войсках составлял 25 лет, и многим молодым солдатам никогда прежде не доводилось проливать кровь. Однако были там и старые зубры, сражавшиеся с дервишами и пуштунами: так, старшина гвардейского батальона, выстраивая багажные повозки в оборонительный круг на подступах к бельгийскому селению, по старой памяти солдата китченеровских войск в Судане назвал его «зареба».

Экспедиционные силы были невелики, но благодаря Ричарду Холдейну экипированы лучше всех когда-либо отправлявшихся на войну британских войск. У них имелись превосходные короткие магазинные винтовки Lee-Enfield калибра 7,7 мм и пулеметы Vickers. Кто-то по-прежнему предпочитал кожаную амуницию, хотя в стандартное обмундирование уже входили брезентовые ремни и патронташи. Вся амуниция, как и британские ранцы, была отлично сконструирована. Весьма ценились обмотки, хоть и хлопотно было каждый раз обматывать ногу длинным хлопчатобумажным полотном. Обмотки поддерживали голеностоп во время долгих переходов по пересеченной местности и согревали ноги в сырых окопах. Не хватало британцам прежде всего людей, тяжелой артиллерии и автотранспорта. За осень 1914 года французские жители привыкли к виду реквизированных грузовиков, на которых по-прежнему красовались названия владевших ими ранее лондонских магазинов – Harrods, Maples, Whiteleys, – и к мотоциклам, на которых разъезжали молодые волонтеры-гражданские в качестве курьеров. Фургоны продовольственной компании J. Lyons вскоре начали развозить по больницам раненых, поступающих на лондонские вокзалы.

Многие офицеры этой армии казались на одно лицо, поскольку щеголяли одинаковыми коротко стриженными усиками. Само собой разумелось, что – за исключением офицеров службы тылового обеспечения, саперов и т. д., – все они были джентльменами, предпочитавшими лошадей автотранспорту в качестве личного средства передвижения, «членами одного клуба», в большинстве своем знакомыми друг с другом. Когда Том Бриджес оказался перед наступающим врагом без коня, его спас проезжающий мимо штабной офицер на «роллс-ройсе», окончивший, как оказалось, одну с Бриджесом школу. После долгих мирных лет, когда продвижение по службе шло черепашьими шагами, при Монсе оказалось немало капитанов за 35 и разменявших пятый десяток майоров. Их подчиненные в подавляющем большинстве были выходцами из рабочего класса и крестьянства. Выдающийся американский социалист Чарльз Эдуард Расселл, посетивший Британию летом 1914 года, с негодованием отзывался об отражении классовых различий в физической форме военнослужащих. Наблюдая за учениями новобранцев, он отмечал разницу в росте между офицерами и рядовыми – первые были в среднем сантиметров на 15 выше – и неказистость рядовых: «тусклые глаза, открытые рты, из которых только что слюна не течет, отсутствующий взгляд – отпечаток трущоб – жуткое зрелище».

Тем не менее из жертв лишений и нищеты пусть не из всех, но выходили отличные солдаты. Было бы опрометчиво ожидать от них особой самостоятельности, однако офицеры в большинстве своем отличались тем же недостатком. Мало кто из простого люда в те дни облачился бы в хаки, будь у них другой способ раздобыть бесплатную кормежку. «Ненависти к Германии нет, – писал ветеран Бурской войны Том Бриджес. – Как истинные наемники, мы не менее охотно пошли бы и на Францию»{464}. Когда пришлось разбивать окна в домах и складах вдоль канала, чтобы занять огневые позиции, многим было неловко портить чужую собственность.

Первые ряды пехоты Клюка начали продвигаться вниз по склону к воде под прикрытием унылых домов, шахтных надстроек и промышленных сооружений. Какой бы мощной военной машиной ни была немецкая армия, в этот критический момент она продемонстрировала свои уязвимые места, главным из которых оказалась разведка. В августе командование всех воюющих сторон словно состязалось друг с другом в недооценке сил и намерений противника. Армия Клюка была самой крупной из семи армий кайзера на западе. Приближавшийся к Монсу авангард знал, что поблизости стоят британские войска, однако сведениями об их численности и дислокации не располагал – немецкая авиация 23 августа никакой существенной роли в разведке не сыграла. Клюк, даром что пользовался уважением коллег, в этом сражении, первом для него в 1914 году, военного гения не проявил.

Рядовой Сид Годли пил кофе с булочками, которыми угостили его двое бельгийских ребятишек, но его неуклюжие попытки наладить беседу прервал звук летящего немецкого снаряда. Позже Годли вспоминал: «Я сказал девочке и мальчику: “Собирайте-ка пожитки, а то вас, чего доброго, заденет”. Они собрали свою корзинку и убежали»{465}. Годли залег с винтовкой. Когда показались первые немцы, тысячи британских солдат открыли огонь, и вскоре треск винтовочных выстрелов перекрыл грохот артиллерийских орудий. Немцы начали скапливаться вокруг опасного клина к северо-востоку от Монса, у селения Ними, где мосты охраняли королевские стрелки под прикрытием 4-го Мидлсексского полка с правого фланга, за Обуром. По преданию, стрелков предупредила о приближении врага дочь начальника станции. Полковник Халл, командующий Мидлсексским полком, верил в стрелковое оружие, заботился о меткой стрельбе своих солдат, и они его не подвели. Одну за другой атаки немцев сдерживал смертельный винтовочный огонь. Вскоре северный берег был в беспорядке усеян телами в серо-зеленой форме с пиками на шлемах. Однако солдаты Клюка тоже заняли огневые позиции и вскоре начали наносить урон плохо замаскированным британцам.

Один из солдат Халла, рядовой Джек, вспоминал позже: «Когда началась стрельба, меня испугал поднявшийся грохот. Никогда прежде ничего похожего не слышал. Большинство снарядов падали далеко позади, но кроме них над ухом то и дело свистели пули. Мы сидели в окопе вчетвером, и когда к нам подошел офицер, я подумал: “Да пригнись же, дурень!” Позже я услышал, что бедолагу убили. Потом подбили соседнего со мной. Я стрелял без передышки, а он вдруг захрипел и затих. Никогда раньше не видел мертвого». Гай Харкорт-Вернон писал: «Смешно смотреть, как все пригибаются при свисте пули. Умом понимаешь, что она не твоя, но голова все равно ныряет вниз»{466}. Однако вскоре пуль и снарядов стало столько, что пригибаться было уже некогда. Большинство сосредоточилось на том, чтобы загонять в раскаленные винтовки одну обойму за другой, хотя заявленные 15 обойм в минуту были явным преувеличением. При такой частоте стрельбы любой отряд слишком быстро остался бы без боеприпасов.

Большинство бегущих в атаку немцев были такими же необстрелянными новичками, как и британцы. Кого-то ненадолго охватила эйфория, которую позже описывал Вальтер Блюм, капитан Бранденбургских гренадеров. Когда он устремился в атаку, «победный клич, дикий, неземной, распирал меня изнутри, ободряя и вдохновляя, переполняя все мои чувства. Я поборол страх, я преодолел свою смертную натуру!» Сперва солдаты Клюка наступали сомкнутым строем, не меняя направление, за что и поплатились. Вот что писал британский офицер: «Они двигались массивными квадратами, выделявшимися на фоне горизонта, – по ним невозможно было промахнуться. <…> Они подбирались ближе и ближе, а потом наши офицеры отдали приказ. <…> Качнувшись, словно пьяница, которому дали промеж глаз, немцы ринулись вперед с каким-то неразборчивым воплем»{467}.

Схожее впечатление осталось и у представителя шотландского полка Гордона: «Бедные чертовы пехотинцы! Они наступали ротами по 150 человек, колоннами по пять в ряд, а наши винтовки прицельно били на 600 м. Угадайте итог. Можно было спокойно положить винтовку на край окопа и прицелиться. Первую роту мы отправили на небеса беглым огнем с 700 м почти мгновенно, в их безумном строю на каждую пулю приходилось верные две мишени. Другие роты подбирались медленно, прикрываясь телами убитых, но и у них не было ни малейшего шанса». В конечном итоге война превратится в соперничество конкурирующих моделей пулеметов и орудий, но на исходе лета 1914 года винтовки успели продемонстрировать свою эффективность против открыто наступающего человека.

Тем не менее британцы сильно переоценили нанесенный их стрелками урон. Многие падающие на землю немцы попросту спасались таким образом от пуль. Отряды Клюка разбились на более мелкие группы и стали маневрировать под прикрытием гаубиц, которые уносили все больше жизней противника. В отличие от идиотов из британских карикатур, многие немцы вели эффективный огонь и грамотно маневрировали. Роты Смита-Дорриена, развернувшиеся было на занятых позициях по ту сторону канала, отошли обратно на южный берег. «Боже! Как лупит их артиллерия!» – восклицал шотландский стрелок{468}. Для большинства солдат экспедиционных войск артиллерийский огонь был явлением неизведанным и неприятным. «Все окапывались, выкапывали себе неглубокие ямки, – писал Том Вулакомб, – и заметно дергались, не привыкнув к такой жизни»{469}. По меркам французских сражений, происходивших несколькими днями ранее, не говоря уже о предстоящей двумя месяцами позже битве на Ипре, британские потери были невелики. Однако для войск, еще не сталкивавшихся с огневой мощью современной европейской армии, тот августовский день на канале оказался кошмаром. Справа, где развернулся корпус Хейга, немцы почти никак себя не проявляли, однако на Смита-Дорриена, судя по сведениям, полученным от пленных, и по жетонам погибших, наступали два корпуса, особенно напирая на северо-восточном участке.

Однако следует подчеркнуть, что, несмотря на численное превосходство армии Клюка над армией Френча, количество войск с каждой стороны, непосредственно участвующих в сражении при Монсе 23 августа, было примерно одинаковым. И если героизму британцев вознесли хвалу, то не менее мужественные немцы удостоилось ее в гораздо меньшей степени. Солдаты Клюка во множестве полегли на подходах к каналу, однако десятки других все же перебрались на южный берег и смогли там закрепиться – в некоторых случаях уже через полтора часа после начала битвы. Отличился уроженец Гамбурга Оскар Нимейер. К востоку от железнодорожного переезда у Ними, защищаемого Королевскими стрелками, располагался поворотный пешеходный мост с педальной тягой, который британцы перекинули на свою сторону. Нимейер нырнул в воду, переплыл канал и под огнем, крутя педали, успел развернуть пролет почти до самого противоположного берега – прежде чем пасть замертво. Британца за подобный подвиг удостоили бы Креста Виктории. Товарищи убитого, заарканив пролет, подтянули его к своему берегу и ринулись через канал.

В результате подобных прорывов некоторые британские части оказались под фланговым огнем, грозящим отсечь их от своих. Ближе к часу дня Мидлсексский полк получил запоздалое распоряжение из дивизии: «Вам решать, когда уничтожать мосты и плавсредства на своих участках». Том Вулакомб писал: «Они опоздали. Враг уже перебрался или перебирался через канал»{470}. Отряды защитников Монса были слишком неплотными, чтобы оказать войскам Клюка требуемый отпор. Артиллерийские батареи британцев, прикрывавшие пехоту, пострадали от немецкого огня почти так же сильно, как и стрелки. «Наши верные артиллеристы держались великолепно», – свидетельствовал Вулакомб{471}. Один из них, сержант Уильям Эджингтон, в своем дневнике явно преуменьшил происходящее: «Очень утомительный день – немцы, кажется, со всех сторон»{472}. Мидлсексский полк оказался без артиллерийской поддержки, поскольку ближайшие расчеты попросту не видели целей и вынуждены были обстреливать сектор наугад.

И хотя британцы разбили авангард Клюка, их собственные потери час от часа возрастали; тем временем немцы уже перебирались через канал не тонкими ручейками, а сплошными потоками. В середине дня Дуглас Хейг, взобравшись вместе с офицером штаба на гребень невысокого холма в 5 км к северу от Ле-Бонне, чтобы осмотреть поле боя, в мрачном молчании наблюдал, как «рой серых фигурок надвигается»{473} на его соседей – 2-й корпус. Вражеская артиллерия в некоторых секторах била так точно, что солдаты Смита-Дорриена (как, в подобной ситуации, и войска других стран в августе того года) заподозрили участие шпионов, подающих сигналы артиллеристам. В конце концов 2-й корпус рота за ротой начал отступать, солдаты небольшими группами перебегали назад, взводы по очереди прикрывали отход друг друга, кто-то помогал идти раненым товарищам. Самое сложное было построить отступление как организованный маневр, а не суматошное бегство. Полковник Халл, увидев, что один из взводов отходит по приказу сержанта – два ротных офицера были убиты, – велел адъютанту выяснить, что это за сержант. Посмотрев в бинокль, Том Вулакомб назвал фамилию, на что Халл бросил в ярости: «Если этот Н. не получил сверху приказа об отступлении, я его расстреляю»{474}. В конечном итоге подозреваемый в самоуправстве сержант оказался в списках пропавших, тем самым избежав расстрела.

Рядовой Сид Годли близ Ними встал за пулемет Королевских стрелков, когда весь расчет погиб в перестрелке. Вместе с лейтенантом Морисом Дизом он удостоился Креста Виктории (в случае Диза – посмертно) за оборону железнодорожного моста. Утверждается, что Годли, получив несколько ранений, продолжал стрелять, прикрывая отход батальона, пока вечером эту позицию не заняли немцы и не взяли его в плен. Скептики же сомневаются, что подвиг действительно имел место, поскольку в немецких документах никаких упоминаний о подобном сопротивлении не найдено, и предполагают, что командование просто поверило Годли на слово, стремясь поднять боевой дух подобными примерами героизма. Имеются среди них и бесспорные: например, подвиг капитана Теодора Райта из Королевского инженерного корпуса, который в 3 часа дня предпринял храбрую, но безнадежно запоздалую поездку вдоль берега канала с намерением уничтожить пять мостов на пятикилометровом участке фронта. Большая часть пути проходила под огнем противника, и водителя, везшего отряд, закономерно пугала перспектива лавировать по полю боя на машине с восемью ящиками пироксилина.

Под обстрелом с трех сторон саперу в конечном итоге удалось разрушить переправу у Жемаппа, и он принялся закладывать взрывчатку в другой мост, у Мариетта, отослав машину отвезти раненого в тыл. Его голову зацепил осколок от очередного снаряда, а электробатарея для подрыва оказалась разрушена. Райт поспешно подтянул провод к ближайшему дому, пытаясь подключиться к местной электросети. Он снова и снова пробовал подсоединить провода, пока его прикрывали огнем Нортумберлендские стрелки. Потом, выбившись из сил, Райт соскользнул в канал. Сержант Смит вытащил своего командира, однако было уже 5 часов вечера, и немцы стреляли по ним с 30 м. Бросив напрасные попытки, саперы отступили, однако Райт все же получил Крест Виктории за мужество, проявленное в этот день, и за другие отважные поступки, которые он успел совершить, прежде чем погиб. Тем не менее подвиг оказался напрасным: на британском фронте за все время был взорван лишь один мост, поскольку необходимые приказы были отданы слишком поздно.

К ночи немцы заняли Монс. Достоверных данных об их потерях нет, но имеются довольно эмоциональные излияния командира батальона бранденбуржцев, где служил Вальтер Блюм: «Вы единственный оставшийся в живых командир роты… мой доблестный, мой прекрасный батальон разбит наголову!»{475} Полк потерял одного командира батальона с адъютантом, троих ротных и шесть взводных; еще 16 офицеров получили ранения, соразмерно пострадали и обладатели других званий. «Наша первая битва – и тяжелейшее поражение, да еще от кого – от англичан, над которыми мы смеялись», – сокрушался Блюм.

Эта цитата, которую часто приводят в доказательство успехов экспедиционных сил, на самом деле далека от истины, отражая лишь типичную для необстрелянного бойца чрезмерную чувствительность к потерям. Батальон Блюма пострадал в тот день больше других немецких частей. Британцы не смогли остановить наступление Клюка, всего-навсего притормозив его на день, прежде чем сдать позиции противнику. Полковой журнал провозглашал, что к вечеру «дух победы витал повсюду, его вдыхали полной грудью»{476}. 1-й корпус и кавалерия Алленби почти не принимали участия в сражении. Британцам повезло, что неразбериха у немцев позволила отступить почти безболезненно, потеряв 1600 человек – большей частью пленными. Бывший коммивояжер из Гамбурга, бегло говоривший по-английски, добродушно подгонял пленных британцев: «Джентльмены, прошу вас, стройтесь по четыре в четыре колонны»{477}. Почти половина потерь пришлась на два батальона – 400 с лишним человек в 4-м Мидлсексском и 300 с лишним – в 2-м Королевском ирландском. Нескольким отрядам пришлось бросить драгоценные пулеметы. Общий урон у немцев был примерно таким же, однако убитых и раненых в пропорциональном отношении к пленным оказалось гораздо больше, чем у англичан.

Британцы относились к союзникам с презрением. Однако для короткой стоянки у Монса и последующего отхода 2-го корпуса левому флангу Смита-Дорриена требовалось прикрытие горстки французских территориальных войск под командованием генерала Альбера д’Амада. Пока британцы проводили небольшую операцию у Монса, 5-я армия Ланрезака несла куда более серьезные потери при Шарлеруа. Еще дальше на юг, в Арденнах, 23 и 24 августа 4-я французская и 4-я немецкая армии потеряли в общей сложности 18 000 человек убитыми. В лесах под Бертри, бросив артиллерию, ударился в паническое бегство целый французский корпус. Немцы начали обстреливать крепость Намюр, обороняемую французскими и бельгийскими войсками численностью 35 000 человек, и взяли ее два дня спустя, потеряв лишь 900 своих бойцов. 3-я армия под командованием генерала Макса фон Гаузена готовилась переправляться через Маас под Динаном с помощью понтонов и барж. В 1866 году Гаузен сражался с пруссаками на стороне австрийцев. Теперь 67-летний военный министр Саксонии увидел подходящую возможность окружить армию Ланрезака. Франше д’Эспере, самый компетентный из командиров корпусов 5-й армии, по собственной инициативе начал контратаку, благодаря которой удалось отбросить немцев. Однако тем же вечером Гаузен все же взял город – устроив затем кровавую расправу над населением. Но Франше д’Эспере выиграл время для отступления 5-й армии, а Гаузен потерял 4000 с лишним человек.

На фоне всех этих масштабных столкновений действия британцев при Монсе были незначительны, но не для сэра Джона Френча и его штаба. В 3 часа дня 23 августа главнокомандующий вернулся из Валансьена, все еще теша себя иллюзиями, что союзники могут вскоре возобновить наступление. Однако к вечеру ему пришлось взглянуть в лицо действительности и принять прогноз полковника Макдонаха, что на них движутся превосходящие силы противника. Войска Клюка концентрировались по правому флангу от 2-го корпуса – к югу и западу от Монса, – угрожая отрезать его от 1-го корпуса, но больше всего сэра Джона тревожило то, что Ланрезак вопреки намерениям Жоффра начал уводить 5-ю армию из долины Самбры. Экспедиционные войска вступили в новый день, на 15 км опережая французов, и теперь этот разрыв грозил увеличиться, предоставляя немцам удобную возможность хлынуть в образовавшуюся брешь. Сэр Джон осознал, что нужно быстро отходить самому, чтобы избежать почти неминуемого уничтожения.

Экспедиционные войска встали на ночь лагерем в 5 км к югу от Монса, настраиваясь наутро начать сражение на новой линии фронта. Вечером Том Вулакомб «даже успел поразмышлять о том, что битва, когда она в разгаре, – это восхитительное действо… наши нисколько не унывают, напротив, впечатлены превосходством нашего винтовочного огня и маневрированием расчлененным строем над вражеской стрельбой и передвижениями en masse [толпой]»{478}. Однако в час ночи 24 августа из ставки главнокомандующего поступил приказ об отступлении, не содержавший никаких конкретных указаний насчет осуществления маневра, оставляя его на откуп командирам корпусов. Здесь снова проявилась некомпетентность британского командования, особенно Мюррея и Вильсона, которые попросту не годились для штабной работы. Единственным человеком «на своем месте» там был генерал-квартирмейстер сэр Уильям (Вулли) Робертсон, который за последующие недели сумел энергично и умело наладить систему снабжения войск.

За каких-нибудь несколько часов сэр Джон Френч успел из самодовольства впасть в уныние, граничащее с паникой. То он предлагал увести войска и укрыть их в старой крепости Мобеж, то отступить на северо-запад к Амьену, порвав с союзниками. За несколько дней кампании британский главнокомандующий пришел к скоропалительному выводу, что с французскими военными нельзя иметь дело, им далеко до «порядочных малых», с которыми он готов сражаться на одной стороне. Его капризы были бы смешны, если бы не грозили серьезными последствиями для общего дела.

Тем временем в Париже утром 24 августа Жоффр сообщил военному министру Мессими, что пока у французской армии нет иного выхода, кроме как отказаться от провалившегося наступления. Государственная военная стратегия потерпела фиаско. Французская армия, растратившая почти все силы на бесполезные атаки, могла сейчас надеяться лишь на продолжительную оборону. «Наша задача, – говорил главнокомандующий министру, – продержаться как можно дольше, стараясь измотать врага и возобновить наступление, когда придет время». В свете новостей с севера глубокое заблуждение Жоффра насчет намерений противника наконец развеялось. Он понял, в чем состоит цель Мольтке.

До тех пор главнокомандующий смотрел на левое крыло сквозь пальцы. Теперь же оно стало средоточием всех его страхов – а затем и надежд. На следующий день, 25 августа, Жоффр отправил командующим (и копию сэру Джону Френчу) знаменитый впоследствии «Общий приказ № 2», заявляющий о намерении начать передислокацию крупных сил на север, чтобы сформировать новую армию по левому флангу от британских экспедиционных войск. Ему было важно выставить против угрозы с фланга силы, которые точно будут повиноваться его приказам – в отличие от британцев. Однако эта чрезвычайно сложная операция не могла быть завершена раньше 2 сентября – целая вечность при сложившихся обстоятельствах. За этот срок многое могло произойти и хорошего, и плохого – в том числе с экспедиционными войсками.

Армии, ведущей перестрелку с наступающим противником, сложно оторваться от него и отступать в строгом порядке. С первыми лучами солнца 24 августа немцы снова начали теснить 2-й корпус. Многим частям пришлось, прежде чем откатиться на несколько километров дальше к югу и встать лагерем, пережить мелкие стычки с врагом, хоть и с небольшими потерями. Известность получил прискорбный инцидент, случившийся, когда драгунская гвардия и 9-й уланский полк у Одренье бросились в атаку на немецкие орудия через открытый участок шириной 1,5 км, проявив неслыханную даже для британской кавалерии самонадеянность. Повел их в атаку подполковник Дэвид Кэмпбелл, знаменитый наездник, однажды выигравший Большой национальный стипль-чез на собственном коне по кличке Взмывающий. Тому Бриджесу, как и многим, достался тяжеловоз-гунтер из числа закупленных для армии на полях центральных графств несколькими месяцами ранее. Немало всадников вылетело из седла из-за неровностей на поле, еще больше остались без лошадей под немецким огнем. Спешившиеся всадники принялись отстреливаться, укрывшись за стогами. Конь Бриджеса по кличке Umslopoogas[18] тоже был убит.

В конце концов британцы отступили, потеряв 80 человек (незаслуженно мало) – и гораздо больше лошадей. 14-летний немецкий школьник Генрих Гиммлер бурно радовался в дневнике: «Наши войска движутся на запад от Мааса к Мобежу. Встреченная бригада английской кавалерии разбита, в самом деле разбита! Ура!»{479} В записях майора Джеффриса по прозвищу Ма из гренадерского полка корпуса Хейга в тот день значится «долгий изнурительный марш… по плохим пыльным дорогам на страшной жаре. Все очень устали и не могут понять, что мы такое делаем»{480}. Возмущенный тем, что по дороге то и дело попадаются отставшие от строя Колдстримовские гвардейцы, он потребовал запретить подобные вольности в своем батальоне, в качестве единственной уступки позволив самым уставшим сложить ранцы и винтовки на багажные повозки.

Бернард Гордон-Леннокс осуждал предполагаемую секретность, из-за которой офицеров не посвящали в намерения и планы штаба верховного командования: «Очень обескураживает. Никто не знает, куда мы движемся, где кто, кто против нас, вообще ничего, а если что-то и говорится, то оказывается потом совершенно ошибочным»{481}. На самом же деле таинственность объяснялась вовсе не секретностью, а некомпетентностью и нерешительностью штаба. Неспособность довести до сведения подчиненных задачу и контекст операций британское командование не изживет до конца кампании.

Та же картина повторилась 25 августа. У развалин древнеримского форума в Баве дорога на юг разветвлялась. Одна явно оказалась бы слишком узкой для всех экспедиционных войск и толпы беженцев из ближайших окрестностей. Было решено отправить 1-й корпус по дороге, огибавшей с востока большой Мормальский лес, а 2-й корпус почти параллельным курсом по дороге, огибавшей лес с запада. В Баве на целый день возник затор, через который с большим трудом просачивались разрозненные французские формирования. «Никогда еще я так не уставал, – признавался капитан Гай Блюитт из Оксфордширско-Букингемширского пехотного полка. – За эти 46 часов без сна мы покрыли 65 км, и вообще страшновато тащиться в хвосте. У Баве стало очевидно, что дела серьезные, дорога забита – кавалерия на лошадях, кавалеристы без лошадей, санитарные повозки, беженцы, велосипеды, коляски, орудия, пехота в ряд по четыре; пехотинцы, отставшие от своих частей; пехотные части, не ведающие, куда им двигаться, и спящие по обочинам. На булыжных мостовых Баве ноги стирались в два счета, и мы с облегчением свернули на скошенное поле, где предстояло встать лагерем. Вскоре там уже горели костры, у нас появилась еда и постель из соломы»{482}.

Регулирование движения во время отступления было никудышным, а британцам в те первые невинные дни еще не хватало жесткости, чтобы расчистить дорогу от беженцев и повозок. Гай Блюитт, мимо которого провезли на телеге дряхлого бельгийца преклонных лет, вздрогнул, когда этот стоящий одной ногой в могиле старик крикнул из последних сил высоким визгливым голосом: «Vive l’Angleterre!» («Да здравствует Англия!») Другие части, напротив, вместо восторженных возгласов, встречавших их во время наступления, слышали возмущенный гул: местные жители догадывались, какую цену им придется заплатить, когда придут немцы. Вот как описывал вечер 25 августа лейтенант Роуз из Уилтширского полка: «Две колонны автомобилей, орудий, карет скорой помощи заняли целиком неширокую дорогу, пехота двигалась в беспорядке. <…> Темноту прорезали только вспышки молний и зарево над деревенскими домами, загоревшимися от снарядов. <…> Дождь хлынул как из ведра. Все очень устали, солдаты не получали паек уже два дня, но это не деморализовало их нисколько»{483}.

В тот же день, 25 августа, 2-й гренадерский полк прошагал почти 25 км на гнетущей жаре, со стертыми ногами, поминутно натыкаясь на беженцев, катящих тачки и тележки. Британский офицер с жалостью смотрел на пожилую женщину, разрывающуюся между необходимостью спасаться и невыносимым для крестьянской души страхом бросить ферму. «Кто же без меня свиней покормит?» – причитала она{484}. В 100 км к северу, в Генте, бельгийская домохозяйка Жанна ван Блейенберг писала подруге: «Плакать хочется, глядя на всех этих бедняг с детьми мал мала меньше, вынужденных оставлять коров, свиней и все нажитое тяжким трудом. <…> Война длится всего три недели, а мне уже кажется, что годы»{485}.

Гренадеры в конце концов остановились к югу от Самбры, в городке Ландреси, где Хейг устроил новый штаб корпуса. Гвардейцы с облегчением освободились от снаряжения и с удобством расположились на постой, но в 5 вечера объявили тревогу. Услышав крики бегущих в панике по главной улице гвардейцев Ирландского конного полка: «Немцы идут!», жители попрятались в погребах. Выяснилось, что на окраине городка появился вражеский кавалерийский патруль, который почти сразу же убрался. Колдстримовцев поставили охранять подступы к мосту через Самбру, и они заняли позиции на косогоре вокруг фермы в полусотне метров к северу от реки. Вскоре послышались голоса, которые, как позже утверждали гвардейцы, с жаром пели «Марсельезу».

Однако вместо французов к баррикаде из мебели вышел немецкий офицер. Проявив беспрецедентную дерзость, сравнимую лишь с такой же беспрецедентной беспечностью британцев (Хейг возмущался в дневнике, что «их караул не отличался бдительностью»{486}), немец ухитрился утащить оставленный без присмотра пулемет Vickers. После этого с наступлением сумерек началась сумбурная перестрелка, в которой гвардеец Джордж Уайетт заслужил Крест Виктории, выбежав под шквальным огнем гасить загоревшиеся стога, угрожающие баррикадам англичан. Однако в целом полк не особенно отличился при Ландреси.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.