1. Авантюра Черчилля

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Авантюра Черчилля

2 сентября между Швейцарией и Верденом друг против друга вытянулись два почти непрерывных вражеских фронта. Неделю спустя они удлинились еще на 100 км, от Вердена до Майи. Однако между Эной и Ла-Маншем оставалось 270 км открытого пространства, куда не ступала нога воюющих армий. Французам и британцам не хватало личного состава, чтобы прикрыть весь фронт. На севере и западе Фалькенхайн видел возможность завершить до зимы окружение, которое не удалось выполнить кайзеровским армиям в августе. Абсолютная победа Германии казалась ему теперь сомнительной, однако, даже если не удастся обратить в бегство союзный фланг, захват портов на Ла-Манше до самого Кале на западе чрезвычайно упрочит стратегическую позицию, с которой можно будет вести переговоры о мире.

Французские и британские армии начали передислокацию, чтобы встретить эту угрозу во всеоружии – совершив поистине подвиг на поприще штабной работы и логистики. Командование тем временем испытало почти такой же всплеск оптимизма, что и немецкое, полагая, что на севере Франции и незанятых районах Бельгии еще возможен стремительный натиск – не имеющий ничего общего с бесплодным топтанием у Шеман-де-Дам. Сентябрь и октябрь для кампании 1914 года на Западном фронте ознаменовались последними конвульсиями. Борясь с осенним ненастьем, воюющие стороны вступили в схватку, вошедшую в историю как «Бег к морю», хотя обе стороны интересовало не столько побережье Ла-Манша, сколько возможность обойти врага с тыла. Сэр Джон Френч решил передвинуть экспедиционные войска на левый фланг союзников, отчасти чтобы облегчить связь с Англией, а отчасти теша себя иллюзией, будто его крошечная армия с сильной кавалерией сможет воспользоваться открывающимися блестящими возможностями. Вместо этого британцы, французы и бельгийцы увязли сперва во встречных боях, затем в пробивании бреши – этот процесс растянулся на самые жуткие недели войны, когда союзники отчаянно пытались удержать фронт под массивными атаками немцев.

Первым делом, приняв командование, Фалькенхайн, вопреки собственной воле, вынужден был позволить армии Бюлова предпринять еще одну попытку прорвать фронт Суассон-Реймс. Когда 16 сентября атака провалилась, он бросил все на укрепление правого фланга. На французской стороне Манури, исполненный схожих надежд обойти Клюка, осторожно продвигался вверх по Уазе, где 17 сентября столкнулся с немцами и был остановлен. Жоффр погнал войска дальше на север, чтобы сформировать еще одну армию под командованием Кастельно, 73-летнего здоровяка, который у Куроне-де-Нанси показал себя настоящей «скалой». Однако под командование ему достались резервисты, не обладавшие ни рвением, ни выучкой, а Фалькенхайн двинул против них специально сформированную новую армию под предводительством кронпринца Рупрехта Баварского. Немцам сильно мешало то, что идущие с востока на запад железные дороги оккупированной Бельгии, Люксембурга и части Франции никак не подходили для переброски больших масс людей на север с южного участка фронта. На бельгийских дорогах активно устраивали диверсии отступающие подданные короля Альберта, заодно перегоняя большую часть составов во Францию. В октябре железнодорожная сеть по-прежнему работала с перебоями, даже после того, как немцы отрядили 26 000 рабочих расчищать заваленные тоннели и чинить поврежденные пути.

С сентября по ноябрь немцы неоднократно перебрасывали подкрепление к побережью, однако каждый раз для ощутимых результатов им не хватало быстроты и численности. Французы использовали свои поезда куда эффективнее, и разница эта многое решила. Вечером 23 сентября 6-я армия Рупрехта двинулась вверх по Уазе. Жоффр в своей ставке не успел оценить значимость момента, но Кастельно смог задержать противника. Кроме того, 26 сентября французские войска остановили другое наступление – дальше к югу – с большими потерями для врага. И снова генералы Фалькенхайна повторили августовскую ошибку Жоффра, послав массу людей на гибель. Однако средоточием всеобщего внимания был север: в сердцах многих представителей четырех держав все еще теплились надежды на историческую победу. Французские дороги были запружены кавалерией и транспортом, двигающимися в Амьен, Аррас, Ленс и Лилль, пока поезда перевозили пехоту к местным станциям.

На немецком фронте происходило то же самое. 6 октября артиллерист Герберт Зульцбах с трепетом смотрел, как кавалерия, колонна за колонной, шагает мимо его батареи на фронт: «Драгуны из Дармштадта, конные егеря из Трира, полки из Меца, Карлсруэ, Брухзаля, Мюлуза и Касселя. Их грозные пики вызывают восхищение, глядя на них, понимаешь: произойдет что-то грандиозное… тебя переполняют надежда и восторг. Среди проходящих мимо нас я видел немало знакомых лиц. Как тесен этот огромный фронт, и уж тем более поле битвы»{918}. Не меньший восторг Зульбах испытал, когда у него начала пробиваться первая щетина, а сам он научился ругаться и ворчать, как старый вояка: «Как замечательно иногда быть одним из миллионов, которым суждено сойтись в сражении»{919}.

Кайзер наведался на фронт у Шони и попытался развеять скептические настроения у представших перед ним солдат. «Вы будете дома к Рождеству, – твердил он. – Скоро я отпущу вас по домам». Схожими надеждами тешил себя и Париж, где до сих пор не улеглось ликование после Марны. В британском посольстве сэр Фрэнсис Берти писал 1 октября: «Если Жоффр победит и сможет вернуть Франции Эльзас-Лотарингию, пусть делает что хочет»{920}. Однако еще до того, как мирные жители выразили эти надежды, французскому главнокомандующему пришлось отказаться от амбициозных планов обойти немцев с фланга. Продолжая тем не менее двигать свои войска вперед, Жоффр видел, что они могут в лучшем случае удержать фронт, разбивая точно так же грандиозные планы врага. Войска кронпринца Рупрехта наступали на Лилль и угрожали Аррасу, который к вечеру 4 октября оказался на грани окружения. В ответ на это Жоффр назначил своим заместителем генерала Фердинанда Фоша, отдав ему на откуп весь северный плацдарм. Несколько недель Фош железной рукой насаждал волю к победе, заявляя подчиненным, что отступления не будет, пусть солдаты умирают на месте, но не сдаются. Модюи, командующий теперь 10-й армией под началом Фоша, отразил крупную атаку немцев на Аррас. К вечеру 6 октября фронт стабилизировался. Внимание Фалькенхайна переключилось на другие участки.

Французы остро сознавали, что судьба севера собственной страны и части Бельгии находится не только в их руках: критическую роль предстояло сыграть британцам и бельгийцам. С последней недели сентября, когда армия кронпринца Рупрехта еще атаковала восточную часть Франции с Аррасом, часть его формирований уже откатывалась через Бельгию, где перед ними расступалось местное население и бельгийская армия. Измученная мадам Жанна ван Блейенберг писала из Гента подруге: «Мы уже столько раз слышали грохот орудий, ты не представляешь, какой это ужас – при каждом разрыве думать, сколько человек погибло на этот раз. <…> Ваши газеты, наверное, тоже пишут о страданиях нашего народа, о том, как гибнут старики, женщины и дети, как горят целые селения и города»{921}.

30 октября британской добровольной медсестре Глэдис Уинтерботтом, направлявшейся в Вэльхейм за раненым, пришлось объезжать покалеченные тела. «У моста лежал молодой симпатичный часовой – мертвый. Мы начали перебираться на тот берег под страшным огнем… но как раз в этот момент 12 перепуганных солдат очертя голову кинулись через мост, хватаясь за перила. Их командира убили, и они спасались бегством. Раненых мы не нашли, поэтому я взяла всех 12 к себе в фиат. <…> Солдаты чуть не задушили меня в объятиях от радости. Соваться под огонь снова у меня не хватило ни сил, ни духа».

Фалькенхайн приказал стереть с лица земли досадное недоразумение в виде Антверпена. Немцев беспокоили две совершенные бельгийцами вылазки из крепости: первая во время сражения при Ле-Като, вторая – в разгар битвы на Эне, и теперь они намеревались окончательно устранить эту подспудную угрозу своим путям сообщения. Ставка Мольтке выделила на штурм города, где сосредоточивалась основная часть бельгийской армии, резервный корпус, усиленный массивной артиллерийской поддержкой. Мольтке прибыл на место лично, из последних сил надеясь восстановить погубленный авторитет. Жоффр отклонил просьбы бельгийцев о помощи, поскольку Антверпен в его большие стратегические планы не вписывался, а сам он вдали от места событий считал крепость малопригодной для обороны. Он выслал лишь горстку зуавов, территориальных частей и морской пехоты прикрывать отступление городского гарнизона вдоль побережья в глубь Франции – именно этот исход казался главнокомандующему неизбежным.

Британцы, однако, вынашивали более амбициозные планы, вкладывая в страну короля Альберта куда более глубокий символический и эмоциональный смысл. Джон Голсуорси вопрошал в Daily Mail: «Что мы можем сделать для Бельгии – для этой храбрейшей из маленьких стран, лишь из преданности союзникам попавшей под железную пяту? Для этой самой невинной из жертв устроенного Господом Армагеддона?»{922} В этом эмоциональном всплеске отразилось мнение общественности. Большая часть Бельгии, несмотря на вторжение, была еще не завоевана. Неужели Британия не в силах предотвратить полное порабощение? Многих (в том числе министров и генералов) инстинктивно привлекала перспектива сражаться поближе к дому, в пределах досягаемости Королевского флота. Появлялся шанс проводить независимые операции без вмешательства Жоффра и его соотечественников.

Сэр Джон Френч с неизменным неблагоразумием подумывал о том, чтобы перебросить все британские экспедиционные войска к Антверпену, куда он стремился с августа. Если бы его задумка осуществилась, армия почти наверняка попала бы в окружение и, возможно, была бы уничтожена до того, как ее успели бы эвакуировать. В конце концов союзники сошлись на том, что британцы передислоцируются от Эны на левый фланг, и вечером 1 октября они начали долгий отход от Шеман-де-Дам. Даже в этих обстоятельствах британцы не удержались от короткого броска на Антверпен. Отказ от идеи вести туда всю армию целиком не помешал некоторым горячим головам искать приключения.

В эти же дни, перебирая адмиралтейские архивы, гражданский служащий Норман Маклеод наткнулся на поразительный документ – довоенный стратегический меморандум, составленный Первым лордом. В 1911 году Черчилль описал столкновение между Антантой и Центральными державами, «предугадав, что французам придется занять оборону на северо-восточных рубежах и, возможно, сдать позиции под натиском немцев, наступающих через Бельгию, так что, вероятно, под ударом окажется даже Париж. Он задавался вопросом, смогут ли французы выбрать тактику выжидания, предвидел, что Британия вышлет 290 000 человек на подмогу… и на сороковой день положение изменится». Впрочем, Маклеод не долго восхищался: «Этим документом свидетельства в пользу таланта Черчилля фактически исчерпываются. Я видел планы относительно Naval Division[29], продемонстрировавшие недостатки Черчилля – мысль работает быстро, он щедр на идеи и необычайно трудолюбив, но ему не хватает стабильности и уравновешенности, он плохо работает в упряжке. Не представляю, чтобы он довел до конца какой-либо из задуманных больших планов. Он начинает один проект за другим, пугает начальников отделов суровыми карами в случае невыполнения – затем остывает, затягивает с решениями и бросает все дело».

Если принять во внимание странную задумку, которую взялся спонсировать Первый лорд, критика представляется вполне справедливой. Та самая операция Naval Division, о которой упоминает Маклеод, была типично пиратской авантюрой. Пошарив по флотским сусекам, Черчилль набрал морских пехотинцев и заштатный персонал, из которых надеялся сколотить личную армию, ухватившись за Антверпен как за шанс исполнить мечту о высадке британского десанта. С какой стороны ни взгляни, затея отдавала недальновидностью и даже безрассудством. Антверпен никак не подходил на роль плацдарма высадки, который видел в своих мечтах Черчилль; подвозить туда снабжение вверх по Шельде можно было, лишь нарушив нейтралитет Голландии. Тем не менее Первый лорд назначил себя полномочным представителем Британии осажденной крепости и выдвинул единственные незадействованные силы Британии – его Naval Division.

Бельгийскую армию, развернутую у Антверпена, теснили со всех сторон. Месяцем ранее французская газета Le Maten называла город «практически неприступным». На самом же деле с 1900 года оборонительные форты никак не модернизировались и для новейшей артиллерии представляли не более серьезную преграду, чем в Льеже. В антверпенском гарнизоне служили гренадеры Эдуард и Шарль Беры, двое из четверых отпрысков зажиточного брюссельского семейства{923}. Семь недель назад они встали под бельгийские знамена, погнавшись за славой, но, к разочарованию своему, оказались в Антверпене, где день за днем махали лопатой. Теперь их окружили немцы. Их форт на окраине города попал под плотный огонь, а затем один из снарядов угодил в артиллерийский погреб, вызвав мощный взрыв. Эдуард Бер писал в дневнике:

«Нам потребовалось все наше мужество. Какое жуткое зрелище! Тела без голов и лиц, оторванные конечности, развороченные грудные клетки… Уши закладывает от стонов и воплей. Большинство тел без бирок, так что никого не опознать. 37 тел, четверо выживших раненых, двое из них – тяжелые. Санитары с носилками отказались подходить, поэтому наш комендант вызвал добровольцев отнести двух самых тяжелораненых на ферму. Вышли мы с Шарлем и двое других. Комендант пожал нам руку и сказал: “Удачи, ребята!” Когда мы пересекали открытый участок, вокруг падали снаряды, иногда совсем близко. Раненый жутко стонал на каждом шагу, и через каждые шагов двадцать приходилось останавливаться, потому что одеяло, на котором мы его несли, выскальзывало из перемазанных в грязи пальцев»{924}.

Оказавшись в конце концов на основных позициях, они сгрузили свою ношу и стали пробираться обратно в форт, где их радостно встретили товарищи, не чаявшие увидеть их живыми.

Официально осада почти 100-километровой (по периметру) антверпенской крепости началась 28 сентября, хотя дорога на запад, проходившая вдоль голландско-бельгийской границы, оставалась свободной. Большие участки земли вокруг города были затоплены, чтобы затруднить продвижение врага, однако в результате и сами защитники лишились возможности окапываться на подступах к фортам. К вечеру среды 30 сентября обстрелы стали непрерывными. Эдуард Бер писал: «Зрелище пугающее: что впереди, что позади вспышки разрывов; на севере, юге и западе сплошные сполохи. Весь центр селения Вавр-Сент-Катерин пылает, словно факел, вместе с колокольней». На следующее утро его часть покинула позиции, уходя от обстрела, однако вечером, воспользовавшись густым туманом, заняла их снова. Несколько дней спустя Бер записывал: «Третья ночь без отдыха. <…> Еще четверо погибли под сегодняшним обстрелом, доведя число убитых в этой траншее до 20. <…> Как же выводит из себя бессилие! Видеть, как рядом падают замертво и получают ранения твои товарищи, и не иметь возможности отомстить! Слышать стрекот пулеметов, лишающий нас возможности погибнуть в честном бою! Эти бесконечные обстрелы вынимают всю душу»{925}.

Войска RND Черчилля, одетые в морскую форму, не имели ни достаточного снаряжения, ни подготовки для сухопутных боев. Черчилль уже несколько раз отправлял их в короткие, почти сразу отменяемые вылазки по собственной прихоти – сперва в Остенде, затем в Дюнкерк, а после в Лилль. Теперь же Первый лорд оставил свой пост в Адмиралтействе и лично спешил в Антверпен, чтобы мобилизовать оборону, разъезжая по городу в открытом роллс-ройсе. Вот как выглядел этот визит со слов одного из подчиненных, младшего матроса Генри Стивенса: «На мой взгляд, мистер Черчилль взял руководство на себя… и его совершенно не устраивали позиции. <…> Временами он критиковал расположение и конструкцию отрытых бельгийцами траншей. <…> Он властно продавливал свое мнение, размахивая тростью и стуча ей по земле. Отпустив особенно язвительное замечание, он отходил на несколько шагов и смотрел в сторону противника. А иногда без лишних слов шагал прочь, садился в машину и раздраженно ждал. <…> Обнаружив на одной из траншейных линий недостаток обороняющих, спросил, где “эти чертовы разгильдяи”».

Трудно переоценить всю нелепость идеи кинуть небольшое, набранное с миру по нитке британское войско в битву, которую почти все считали заведомо проигранной, учитывая слабость бельгийцев и удаленность города, расположенного на северо-западной оконечности союзной территории. Капитан Королевской морской пехоты Морис Фестинг рассказал, с какой горечью его солдаты покидали Лилль, где их славили как освободителей, чтобы спешно переместиться в Антверпен по велению Черчилля. Вот запись из его дневника за 4 октября: «С болью в душе вспоминаю наш отход и надеюсь, что никогда больше мне не придется так позорно отступать»{926}.

По дороге из Лилля на север морскую пехоту привела в замешательство двигающаяся им навстречу бельгийская артиллерия – верный признак того, что союзники махнули рукой на Антверпен. Фестинг с товарищами не могли взять в толк, чего от них ждут – от 2500 человек без артиллерийской и интендантской поддержки, к тому же жутко голодных. Неожиданно перед ними предстал Первый лорд своей собственной круглолицей персоной, облаченной в ниспадающий адмиралтейский плащ и морскую фуражку. «Он посмотрел нашу колонну на марше и обещал накормить до отвала. Вид у него был возбужденный»{927}. В Антверпене к морским пехотинцам присоединилась другая бригада разномастной RND, и всех отправили на позиции, вскоре оказавшиеся под обстрелом, который с аэростатов корректировали немецкие наблюдатели. Черчиллю удалось раздобыть несколько бронированных роллс-ройсов и бронепоезд, управляли которыми снятые с флотской службы матросы, наконец побывавшие хоть в каком-то бою. Был отдан приказ стоять насмерть, до последнего. Морис Фестинг писал: «Этот приказ меня доконал – какой смысл удерживать настолько бесполезные и непонятные позиции»{928}.

Довоенное Адмиралтейство планировало использовать морскую пехоту исключительно для службы на линкорах. До мобилизации «военная подготовка в корпусе почти заглохла и превратилась практически в фикцию. <…> [Теперь морские пехотинцы] не имели ни планов, ни снаряжения, ни подготовки на такой чрезвычайный случай»{929}. Среди участников операции было немало немолодых уже резервистов. К возмущению Фестинга, в первую же ночь в Антверпене во время осмотра батальона на позициях все крепко спали, не выставив часовых. На следующий день, 7 октября, морские пехотинцы получили приказ отступать, но с полпути их вернули обратно на позиции. Фестинга назначили бригад-майором, и первым же своим приказом он велел опустить большой флаг Красного Креста, реявший над британским штабом, который, судя по всему, располагался в бывшей лечебнице для душевнобольных. На следующий день у его командира бригады случился нервный срыв{930}.

Тем временем положение на бельгийском периметре обороны стало еще отчаяннее. Эдуард Бер писал 7 октября: «Приходит вечер, а с ним и новые приказы: воспользовавшись туманом, занять траншеи за деревней – занять “любой ценой”, велит генерал, даже если придется потерять при этом половину людей. Мы движемся вперед колонной по два, уходя в темноту, где нас встречает сплошная тишина. Вскоре перед нами вырастает багровое зарево – это пылает селение, от него остались одни развалины, кое-где еще виднеются горящие дома, вокруг мечется, ища, куда скрыться, брошенный хозяевами скот. Мы идем дальше, потрясенные, грохоча сапогами по мостовой, испещренной воронками от снарядов»{931}.

Позже Черчилль с презрением отзывался о плохо подготовленных немецких резервных частях, которые «просочились» в бельгийскую крепость, однако на самом деле было очевидно, что союзный фронт не выдержит – Антверпен был обречен. Королевской морской пехоте приказ отступать отдал полковник Джек Сили, бывший британский военный министр, заявившийся на поле боя (как назвал его возмущенный Фестинг, «один из блуждающих политиков-военных») и временно прикрепленный к штабу RND. Началась неразбериха, британские части врассыпную покатились с линии обороны и прочь из города. «Кажется, никогда я так ни на кого не злился, как на полковника Сили в тот момент, – писал Фестинг. – Я знаю, что они большие друзья с мистером Уинстоном Черчиллем, и я от души проклинал тот день, когда судьба отдала нашу злополучную бригаду в руки этих двух профессионалов в политике и дилетантов в военном деле»{932}.

Когда стало ясно, что британцы отступают и город будет сдан, бригад-майор, его командир бригады с нервным срывом и штабные набились в единственный автомобиль (некоторым пришлось ехать стоя на подножке). В темноте, которую прорезали языки пламени от горящих зданий, они с грехом пополам выбрались из города, проколов в пути два колеса. Фестинг писал: «Той ночью 8 октября в Антверпене правил бал сам дьявол – кругом царил настоящий ад»{933}. Чтобы выехать, британцам пришлось просить сомневающуюся городскую стражу открыть Малинские ворота.

80 000 бельгийским военным, которые тоже отступили из Антверпена, пришлось чуть позже с честью выдержать не одно сражение с превосходящими немецкими силами, когда Фалькенхайн усилил натиск на Бельгию. Среди участников отступления была небольшая группа британских медсестер и водителей скорой, которые были приписаны к бельгийской армии. 9 октября одна из них, Элси Нокер, находилась в селении Мелле к северу от Гента. «Внезапно по улице в атаку двинулись немцы с примкнутыми штыками, и нам пришлось уворачиваться под плотным огнем», – писала она{934}. Потом она узнала, что на соседнем поле с турнепсом лежит много раненых. Доехав до поля, она увидела десятки мертвых и раненых немцев вперемешку с французскими fusiliers-marins – морской пехотой. С помощью Тома, своего шофера-кокни, Нокер загрузила «скорую», и Том увез пассажиров в безопасное место, оставив медсестру перевязывать троих немцев и бельгийца с раздробленным плечом.

«Повсюду стояла гробовая тишина, ни звука кругом, и пока машина не скрылась из вида, я не сознавала, что совсем одна тут. Торчу на поле турнепса в окружении 200 трупов и четырех сидячих, – писала в дневнике Нокер. – В голове мелькали мысли: “Что если Тому отрежут путь назад и он не сможет вернуться?”, “Что если немцы двинутся через поле и попытаются отвоевать Мелле?” Внезапно чуть поодаль раздался чей-то голос: “Schwester, sprechen sie Deutsch?” [“Сестра, вы говорите по-немецки?”] Я ответила: “Ja.” [“Да.”] Тогда сидячий сказал: “Снимите шинель и фуражку с кого-нибудь из мертвых и садитесь к нам”. <…> Он сообщил, что немцы уже на другой стороне поля и могут начать стрельбу, если заметят мою британскую форму».

Наконец в утренних сумерках она увидела пробирающуюся назад «скорую» и уже через час благополучно прибыла в госпиталь. Какой же невыносимо скучной была мирная жизнь женщины среднего класса в ту эпоху, судя по восторженному отзыву Элси Нокер о том ее приключении: «Это был замечательный, великий день, и я ни на что его не променяю». Романтическую восторженность она пронесла с собой через годы, не утратив ее и в браке с бельгийским летчиком, который сделал ее баронессой де т’Серклас.

Неделю спустя в нескольких километрах западнее схожую страсть к приключениям проявила дочь премьер-министра. Вайолет Асквит, прибывшая во Францию, чтобы несколько дней побыть на фронте вип-туристкой, строго отчитала жителей Байеля в 5 км от линии фронта, которые дразнили немецких военнопленных: «Il ne faut pas se moquer des prisonniers!» («Нельзя издеваться над пленными!») Французы не вняли: «Eh, dame! Il faut bien! Que voulez-vous? Les allemands c’est un sale peuple – des brigands – des barbares – ils ont tout pill? – tout ravage»{935}. («Да ну, дамочка! Еще как можно! Что вам за дело? Немцы – грязные свиньи, разбойники, варвары, они все крушат, все ломают».) Стоит ли удивляться, что французы, чью страну разоряли немцы, не обрадовались вмешательству англичанки, которая смотрела вокруг глазами праздной туристки? «Дорогой папочка, – писала она премьер-министру, – вся моя жизнь, прошлая и будущая, меркнет перед этой незабываемой поездкой»{936}.

Антверпен сдался 10 октября, хотя почти весь гарнизон и британские части успели ускользнуть по побережью и соединиться с союзными войсками на узкой полоске бельгийской земли, оставшейся в руках короля Альберта. Сам монарх до конца войны храбро оставался в Де-Панне. RND эвакуировали через Остенде, где уже высаживалась свежесформированная 7-я британская дивизия, хотя больше тысячи матросов остались либо в немецком плену, либо в Голландии в качестве интернированных. 7-я дивизия изначально должна была усилить антверпенский гарнизон, однако, к счастью (и к ярости Черчилля), разум одержал верх.

26 октября Первый лорд писал сэру Джону Френчу: «Антверпен оказался для меня суровым ударом, теперь у моих недругов появился повод для нападок»{937}. Позже, зализывая политические раны и упиваясь жалостью к себе, он грустно рассуждал: «Оглядываясь назад, уже умудренный опытом и годами, я понимаю, что слишком рьяно брался за опасные и даже безнадежные дела»{938}. Тем не менее он так и не признал, что потерпел в Антверпене полное фиаско. Морис Фестинг писал с негодованием: «Казалось бы, должен быть предел тяге мистера Уинстона Черчилля к лихачеству и сенсационным попыткам явить свой гений. Однако не прошло и нескольких месяцев, как он снова что-то затеял – на этот раз на Дарданеллах{939}. <…> Если эти заметки когда-нибудь попадут в руки издателей, прошу великий британский народ проследить, чтобы корпус Королевской морской пехоты никогда больше не отправляли на сухопутные битвы без соответствующей подготовки, организации и снаряжения»{940}.

Некоторые биографы и почитатели Уинстона Черчилля отнеслись к его вмешательству в оборону Антверпена снисходительно, как к красочному приключению, очередной яркой вехе на бесподобном жизненном пути. На самом же деле Антверпен был вопиющим промахом министра, злоупотребившего своей властью и забывшего об ответственности. Поразительно, что коллеги Первого лорда по Кабинету с такой готовностью простили ему просчет, который большинству оказавшихся на его месте сломал бы карьеру. Отправленная Черчиллем 3 октября премьер-министру телеграмма с предложением подать в отставку в обмен на «безраздельное командование отдельной войсковой частью» вызвала у коллег иронический смех. Асквит писал: «У. – гусарский лейтенант по званию, а значит, если бы его предложение приняли, ему пришлось бы подчиняться двум выдающимися генерал-майорам, не говоря уже о командирах бригад, полковниках и т. д.»{941}

Если Асквит в общем и целом не видел большой беды в антверпенской авантюре Черчилля, то высшее командование рвало и метало. Четвертый морской лорд «весьма саркастически отзывался о стратегическом мастерстве Уинстона», писал чиновник Адмиралтейства Норман Маклеод 12 октября{942}. Личный секретарь короля лорд Стамфордем не без оснований отметил, что «наш друг [Черчилль], кажется, выжил из ума!»{943}. Другой морской офицер бросил презрительно, что антверпенская афера напоминает «рассказ из детской книжки»{944}. Morning Post раскритиковала в пух и прах поступок Первого лорда в передовице от 13 октября, заслужив громкое одобрение у New Statesman тем, что «авторитетная газета нарушила собственный запрет на любую критику действий правительства». 16 октября Маклеод свидетельствовал снова: «Повсюду уныние – народ глубоко переживает сдачу Антверпена, особенно после всех этих оптимистических прогнозов. <…> Наступление немцев на Остенде и Варшаву… тоже сказывается – доверие к Адм[иралтейству] падает»{945}.

Войска короля Альберта, разрозненные и деморализованные, отступили к Изеру и каналу – средневековому водному пути, по которому привезенная морем английская шерсть переправлялась от Ньивпорта в глубь страны, к Ипру, одному из центров сукноделия. Дороти Филдинг, служившая неподалеку, писала домой 10 октября: «Бельгийские войска потеряли голову и отказываются даже близко подходить к немцам. Стоит заикнуться о сражении, как они тут же отступают. Измотанные необходимостью все эти месяцы держать удар без передышки, теперь они в панике и бегут как зайцы. Но при виде британских солдат к нам возвращается уверенность – пока они тут, уничтожение нам не грозит»{946}. Мадам Жанна ван Блейенберг, муж которой служил в бельгийской армии, писала из Гента подруге в Англию 11 октября: «Мы все безмерно восхищаемся Англией, это поистине великая и великодушная страна. Когда ваши солдаты идут по улице, их встречают ликующими возгласами»{947}.

Однако в Генте британскую армию не увидят еще долго – течение войны несло ее мимо, оставляя город немцам. 7-я дивизия, которую встретила Дороти Филдинг, маршировала из бельгийских портов выгрузки на позиции к северу от Ипра. Полковник одной из недавно прибывших частей, Лондонского шотландского полка, Джордж Малкольм в беседе с офицером Королевских уэльских стрелков выразил сожаление, что «прибыл к шапочному разбору»{948}. Малкольм сокрушался зря. Военных действий еще с лихвой хватит на всех, и на него в том числе. 7-я дивизия одновременно с остальными британцами, двигающимися с юга, маршировала к месту назначения. Британские экспедиционные войска соединились на поле боя, которое в течение нескольких месяцев превратится в огромную братскую могилу для старой британской армии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.