2. Последний триумф сербов

2. Последний триумф сербов

Сербский фронт, игравший в общей картине войны самую незначительную роль, заметно подтолкнул империю Габсбургов к окончательному развалу. Точно так же, как в Галиции и в Западной Европе, зима только добавила воюющим страданий. Австрийский лейтенант Роланд Вюстер содрогался, глядя, как дикие звери пожирают внутренности у сербских трупов. Алекс Паллавичини описывал трудности с автомобилями, постоянно вязнущими в грязи, из которой их можно было вытянуть только лошадьми, – позор для техники XX века. Ремонт затрудняли перебои с запчастями, и топлива тоже часто не хватало. Что до сербов, какими бы успехами ни радовала армия, гражданским приходилось очень и очень несладко. Заместитель главного врача белградской психиатрической лечебницы доктор Шайнович писал в отчаянии 2 ноября: «Если вскоре не наступит мир, я и сам попрошусь в палату к своим пациентам. Курю как сумасшедший и хлещу tinktura energika [смесь ракии с коньяком], но энергии она мне больше не прибавляет!»{1058} Когда сигареты стало не достать, некоторые приучились курить сушеные листья.

Генерал Оскар Потиорек терпел катастрофические поражения в августовских и сентябрьских операциях. Однако в начале ноября благодаря значительному перевесу в численности над противником ему удалось наконец оттеснить сербов. Он удостоился похвалы от кайзера, и в его честь переименовали улицу в Сараево. Однако заносчивость, некомпетентность и черствость Потиорека от этого не исчезли. Он намеревался продолжить наступление зимой, хотя армия уже выдохлась и снаряжения не хватало. Один дивизионный командир напрасно возражал, что «суровая погода скажется на здоровье воинов, одетых в летнюю форму». Все просьбы о сапогах, зимнем обмундировании, боеприпасах и снаряжении Потиорек называл «блеяньем». На донесение, что некоторые солдаты голодают, он ответил: «На войне и поголодать приходится»{1059}. Австрийский капрал делился слухами, ходившими в армии о генерале: «Говорят, он никак не интересуется ходом сражений, забывает, что происходило вчера, и отдает самые бессмысленные приказы»{1060}.

6 ноября Потиорек начал новое наступление, вклиниваясь в глубь Сербии. Полмиллиона австрийских солдат, наступая по трем фронтам, навалились на четверть миллиона обороняющихся сербов. «Весть о том, что храбрая сербская армия разбита, вызвала неописуемую панику в столице, – писала доктор Славка Михайлович. – Не многие оставшиеся здесь готовятся бежать»{1061}. Несколько дней спустя она добавила: «Холода стоят небывалые, работать в больнице невозможно. Еда ужасна, припасов почти нет. Из-за постоянных обстрелов все дороги за город отрезаны»{1062}. Продвигающихся в глубь страны австрийцев поражала царящая кругом бедность. Крестьянские дома, хоть и опрятные, были обставлены до слез скудно – а из украшений только вышитые покрывала да скатерти. Единственная примета прогресса – вездесущие швейные машинки. На стенах несколько икон и дешевые цветные репродукции героических картин Балканской войны с турками{1063}. Австрийцы презирали сербов как варваров, а теперь и как побежденных.

Белград пал. Австрийские войска 3 декабря прошли победным парадом через город, а вскоре приблизились на 70 км к штабу сербской армии в Крагуеваце. Сербские склады боеприпасов опустели. Сотни тысяч мирных жителей, напуганных прежним опытом австрийской оккупации, спасались бегством вместе с отступающей армией. Судьба Сербии казалась предрешенной, и главнокомандующий, генерал Путник, посоветовал властям начать с Веной мирные переговоры. К его удивлению, правительство Пашича не собиралось прекращать боевые действия. Страдания усугубились и для тех сербов, кто еще цеплялся за свою землю, и для тех, кто спасался бегством. Жена российского дипломата Николая Чарыкова ужаснулась, увидев, в каких условиях содержатся сотни раненых сербов в госпитале болгарского Ниша – не хватало ни хлороформа, ни антисептиков, ни перевязочных материалов; даже теплой воды, чтобы промыть раны, и той не было.

Однако победителям приходилось не лучше. К середине ноября австрийские колонны, марширующие к следующей своей цели – Драгине-Босняку, претерпели немало лишений. Провиант до частей нередко не доходил, поскольку интендантские повозки застревали в грязи. В грязи спали и солдаты. Один из них писал: «Тем, кто страдал лишь от кашля и простуды, везло больше, чем мучающимся от зубной боли или тем, кто едва мог шевельнуть ногами от ревматизма. Отсыревшие и потяжелевшие ранцы и скатки натирали на плечах кровавые полосы, и приходилось идти нагнувшись, чтобы не завалиться назад под тяжестью. Орудия увязали в грязи настолько, что даже с шестью волами и тремя парами лошадей иногда приходилось возиться больше часа, чтобы вытянуть хотя бы одно»{1064}.

Попадалось много беженцев – стариков, женщин и детей, пытавшихся вернуться в деревни, покинутые несколько недель или месяцев назад. В грязи они вязли точно так же, как и австрийцы. При виде этих горестных верениц, по словам капрала Эгона Киша, «наши собственные беды меркли. Часто крестьянская телега безнадежно увязала или тягловая скотина дохла – на дороге валялся мертвый скот, а где-то перевернутые повозки с рассыпанным скарбом. Хозяева в растерянности стояли рядом, а у нас сжималось сердце. Но мы ничем не могли помочь»{1065}. Роланд Вюстер писал в отчаянии: «У нас не осталось приличных сапог и обмундирования, пайки пропали, люди измотаны – все это следствие поспешного наступления и яростных боев. У половины вьючных лошадей натерта спина, и смердят они так ужасно, что идти рядом с ними невозможно»{1066}.

Но тут чудесным образом фортуна вновь повернулась лицом к сербам. Франция выслала Сербии достаточное количество боеприпасов, чтобы заполнить пустые артиллерийские повозки. Путник перегруппировал войска. Каким-то образом ему удалось убедить своих измученных, грязных, оборванных, полуголодных солдат пойти в контратаку. 3 декабря в сражении при Аранджеловаце сербам удалось одержать неожиданную победу. Развивая успех, они двинулись дальше в наступление и поразились, обнаружив, что австрийская армия рассыпается на глазах: сперва дрогнул центр фронта, затем фланги. Роланд Вюстер писал 4 декабря, что отход армии Потиорека напоминал бегство Наполеона из-под Москвы – беспорядочные вереницы обозов с имуществом, артиллерии, осадных подразделений, дозорных, «а между ними россыпью пехота, отставшие и раненые – все стараются побыстрее сбежать с этой проклятой земли»{1067}. На следующий день Вюстер был ранен в ногу. Помощи поблизости не оказалось, и он, сам кое-как перевязав рану, дохромал до ближайшей фермы и лег там. Следующие семь часов он безуспешно пытался остановить кровь. Отчаявшись, молодой офицер передал фотографию своих родных оказавшемуся поблизости караульному и распорядился, как его следует похоронить. Тот заверил беззаботно, что рана совсем не тяжелая на вид – хотя недавно он как раз провожал в последний путь товарища с похожей. «Отличное утешение», – нацарапал Вюстер саркастически.

На следующий день, когда орудийные выстрелы стали слышаться ближе, он попросился на тряскую безрессорную телегу, которая провезла его 25 км до Валево. Каждый метр почти шестичасового пути отзывался в теле раненого мучительной болью. Когда он добрался до госпиталя, доктора его лечить отказались, поскольку госпиталь эвакуировался. Вюстер разрыдался, и, сжалившись, его довезли до городского вокзала. Там его уложили на открытую платформу поезда, который на следующее утро уже пересек границу и добрался до безопасной боснийской земли. Три дня спустя Вюстер был дома, в Линце, где его, истощенного и обросшего, не узнал собственный сын. Вюстер снова не сдержал слез, рассказывая о своих мытарствах, а после неделями не мог избавиться от кошмаров, в которых попадал в руки к сербам.

14 декабря на глазах у изумленных австрийцев армейский понтонный мост через Саву прогибался и раскачивался от солдатских толп, в панике бегущих на боснийский берег под пулями ликующих сербов. Верховное командование Сербии заявило в тот день: «Враг разбит, рассеян, побежден и изгнан с нашей земли раз и навсегда».

16 декабря горстка австрийских пехотинцев сгрудилась у газеты двухнедельной давности, которая наконец дошла до них из Вены. Досадливо хмыкая, они читали о героическом взятии австрийской армией сербской столицы. На самом же деле к этому времени австрийцы уже снова покинули город и массово отступали{1068}. В тот же день, 16 декабря, сербы победно шагали по разоренным безлюдным улицам Белграда. Генерал Живоин Мишич, руководивший контрнаступлением, в одночасье стал героем страны. «За исключением пленных, на сербской земле больше нет австрийских солдат», – телеграфировал он с гордостью.

Алекс Паллавичини описывал 17 декабря бегство австрийцев к мостам через Дунай и Саву: «После этого наше негодование и недоверие к верхам оправдано, потому что сложно представить себе худшее руководство, чем наши командиры и управление снабжением. В Валево пришлось сжечь 40 000 пар сапог, поскольку не нашлось того, кто смог бы их выдать. Нашим войскам пришлось в буквальном смысле маршировать почти босиком»{1069}. Поражение Потиорека принесло сербам 130 трофейных орудий и 40 000 пленных, включая 270 офицеров. Пехотный полк доктора Иоганна Бахманна рассыпался во время декабрьского отступления. Доктору пришлось бросить самых тяжелых раненых, поскольку перевозить их было не на чем{1070}. Когда они наконец перебрались через Саву, доктора комиссовали и отправили в долгий отпуск. Вернувшись домой, он проспал целые сутки. После этого, однако, его не одну неделю мучила бессонница – преследовали кошмары о Сербии.

Как покажут дальнейшие события, поражение армии Габсбургов не было необратимым, а сербские ресурсы, наоборот, оказались исчерпаны до дна. Однако удар по реноме империи Франца Иосифа ее ненавистная и презираемая маленькая соседка нанесла жестокий. Конрад Гетцендорф признал необходимость на остаток зимы переключить Южный фронт на оборону. Однако и здесь он допустил очередной стратегический просчет: войска, зарывшиеся в мерзлую землю и стоящие по берегам рек, отделяющих их от сербов, были слишком слабы для наступления, но чересчур сильны для отражения атаки противника. Действия Конрада в первых кампаниях против презираемых им врагов-славян обернулись такими же катастрофами, как и действия против России. Если австрийские власти назвали вторжение в Сербию Strafexpedition – «карательной экспедицией», то в устах язвительных сербов оно превратилось в bestrafte expedition – «наказанную экспедицию». Сочиненная ими победная песня начиналась словами: «Едет император Николай на вороном коне, едет император Франц Иосиф на осле».

Общим страданиям победителей и побежденных, солдат и гражданских не видно было конца. Если австрийцы вели себя как варвары во время вторжения в Сербию в 1914 году, то их враг платил несчастным, взятым в плен, той же монетой. Живя впроголодь, своих будущих захватчиков сербы кормили еще хуже. Правительство разрешало любому гражданину нанимать австрийца в батраки за гроши, но пленные были только рады, потому что наниматели кормили их сытнее, чем лагерные власти. Тем не менее многих косили болезни: к концу 1914 года погиб от тифа каждый пятый из 60 000 австрийских пленных, и число это будет расти. На исходе года Австро-Венгрия заплатила за свое посягательство на Сербию 273 804 ранеными и убитыми из 450 000 отправленных на войну. Вена была вынуждена запоздало признать некомпетентность большей части своего верховного командования, уволив четырех из шести командующих армиями, включая и Оскара Потиорека.

Однако и сербы не имели особого повода для праздника. Молодой серб, ослепший в бою, пел: «Мне горько не видеть теперь ни солнца, ни зеленых полей, ни цветущих слив»{1071}. Долина Савы к западу от Белграда была разорена. Многие городки и села брошены, улицы поросли травой. Беженцы, потихоньку возвращавшиеся на запад вместе с армией, в ужасе смотрели на разрушенные дома. Белград превратился в город нищих, калек и сирот. Немногочисленные дороги были разбиты перемещавшимися по ним войсками. С внешним миром Сербию связывала единственная железнодорожная ветка до Салоников, по которой (с незначительной помощью от нейтральной Греции) черепашьей скоростью поступало снабжение. Тиф-сыпняк, дизентерия и холера поражали целые районы, а раненым на поле боя сильно везло, если удавалось избежать гангрены.

В Британии стало престижным помогать Сербии: леди Уимборн, леди Паджет и сэр Томас Липтон были лишь самыми выдающимися из тех, кто отправился добровольцами в сербские медицинские части вместе с графиней Трубецкой, супругой нового российского посланника. Однако для страны настолько бедной и географически изолированной, пусть одержавшей временную победу, но опустошенной и обескровленной, сделать они могли до обидного мало. Сербия уже потеряла 163 557 человек, из них 69 022 погибшими. А за последующие годы ей придется пережить еще худшие невзгоды, которые не скрасить будущим победам. В конечном итоге война унесет 62,5 % мужского населения Сербии в возрасте от 15 до 55 лет, и вся страна будет разорена.

Лейтенант сербской армии Джордже Станоевич допытывался с пьяной настойчивостью у американского корреспондента Джона Рида: «Что там делают эти французы с англичанами? Почему они не могут побить немцев? Им бы парочку сербов – показать, как воюют по-настоящему. Мы, сербы, знаем: главное – готовность умереть, и вскоре война закончится!»{1072}. Его убеждение разделяли и другие, в том числе некоторые главнокомандующие – с катастрофическими последствиями для европейской молодежи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.