«Почти» (Политический кошмар)[392]

«Почти»

(Политический кошмар)[392]

Бывают люди, чьим именем называют целую эпоху, избранные люди, которые, рассчитав силы окружающих и свои собственные, умеют подчинить первые вторым; люди, становящиеся рычагами великой машины, в которой другие служат только колесами. Они дают толчок, и век им повинуется. Маги-чародеи, они, подобно змее, своим взглядом лишают возможности сопротивляться и вовлекают всех в свою орбиту. Как светочи, они своим сиянием озаряют все вокруг, даже самые отдаленные предметы, давая им жизнь и окраску. Это великие вехи, расставленные создателем среди человечества, чтобы оно помнило о своем происхождении: о них-то несомненно и было сказано, что бог создал человека по своему подобию.

Сесострис, Александр, Август, Аттила, Магомет, Тимур-хан, Лев X,[393] Людовик XIV, Наполеон! Земные боги! Они сообщили эпохе, в которую жили, свою энергию и величие; вокруг них и по их подобию появились, как будто порожденные ими, многие выдающиеся люди, которые, как спутники, шли по их следу. После них – ничего. После гиганта – карлики!

Сейчас мы расстаемся с эпохой, которую можно называть чьим-то именем; исчез последний светоч. После великого человека каждый выглядит ребенком. Ушел один, а нужны сотни тысяч, чтобы заполнить пустоту. Увы, это верно! Когда кончается господство человека, появляются людишки. Когда умирают дела, рождаются слова.

Неужели грядут эпохи слов, как были эпохи людей и дел? Неужели мы живем в эпоху слов?

Едва я подумал это, как почувствовал себя во власти сверхъестественной силы; я слышал, не видя, и перенесся куда-то в иное место, оставаясь неподвижным.

– Иди со мной, дай мне руку. Видишь ли ты это огромное пятно, которое простирается над землей, растет и расползается, как капля масла, упавшая на кусок картона? Это второй Вавилон. Ты находишься над Парижем. Взгляни на людей, стекающихся отовсюду. Каждый спешит притащить сюда свой камень, чтобы участвовать в безумной стройке. Разве ты не слышишь этого смешения языков? Английский и немецкий, испанский и итальянский и… Новый Вавилон! Они уже перестают понимать друг друга. Уже был случай, когда они стали бросать друг другу в головы камни, выламывая их из стен собственного жилища. Земля заколебалась у них под ногами, как волны вышедшей из берегов реки; рухнули дома – нависла угроза полного смешения и непонимания. «Нас тяготят наши цепи!» – говорили они. И вместо того, чтобы добавить: «Долой цепи!», они кричали: «Дайте нам другие, полегче!» Risum leneatis? [394] Их пожирал волк, а они, вместо того чтобы загрызть волка, пожирали друг друга. Странный путь к взаимопониманию! Кровь текла ручьями, а они и поныне не сдвинулись с места.

Поднимись как можно выше, и ты услышишь неистовый гул, гул века и гул слов, а над всем этим гулом ты услышишь великое слово, слово этого века.

– Я вижу только крохотных человечков; очевидно, расстояние делает их…

– Что ты! Отсюда видна только истина. Ты говоришь, они крохотные? Именно сейчас-то ты их и видишь такими, каковы они на самом деле. Вблизи же, благодаря оптическому обману (это и есть настоящая физика), тебе чудится, что они больше ростом. Но знай, что эти фигурки, которые кажутся людьми и которые, как видишь, клокочут, теснятся, толкутся, вертятся, лезут друг на друга, борются и кишат в куче, как черви в сыре рокфор, это вовсе не люди, а слова. Разве ты не слышишь, какой шум они поднимают?

– А!

– Слова прямые, слова наизнанку, слова простые, слова двусмысленные, слова-калеки, слова немые, слова красноречивые, слова-чудовища. Таков мир. Там, где ты видишь человека, приучи себя видеть только слово. Ничего иного там нет. Это не значит, что в мире существует столько же слов, сколько голов. Ничуть! Подожди. Иногда ты увидишь у одного столько слов, что примешь одного за сотню; в другой раз, и это будет чаще всего, наоборот, там, где тебе почудятся сто тысяч человек, окажется всего лишь одно слово.

Взгляни на лицемерные слова, слова двуликие, как Янус;[395] это слова чести, прозванные так в насмешку. Они обернутся к тебе своим хорошим или дурным обликом, как тебе понадобится. Рядом с ними слова-обещания, слова-манифесты, обычно коронные, которым всегда внимают и всегда верят, хотя они так же двойственны, как и другие, – слова-мозоли, заскорузлые, неисправимые, которые надо вырвать с корнем, чтобы перестать мучиться.

Видишь ли ты эту толпу фигурок, которые волнуются, грызутся, сражаются, убивают друг друга? Все это – слово Честь. Видишь ли ты это огромное, бесчисленное войско, ощетинившееся и враждебное? Ты зовешь его армией, а это не что иное, как честолюбие; слово-чудовище, слово-дикобраз с взъерошенными колючками, слово-глупец, многоногое и многорукое. Взгляни, что за неистовство: пылающие факелы, кровь, грабеж, смятение; весь этот шум – это восемь букв: фанатизм, слово буйно-помешанное, связать бы его, да некому.

Ara! Вот приближается слово-арлекин, слово-хамелеон. Сколько лиц, какова развязность! Все устремляются к нему: тщетно! Посмотри, как за ним охотится слово-народ, великое слово. То слово, которое впереди, состоит из семи букв – «свобода». Каждый раз, как только народ готов схватить его, между ними встает слово-обещание, слово-манифест; но ведь слово-народ из тех, которые я назвал словом-калекой, незрячим и глухонемым; его ведут и за него толкуют, а оно разве только ударит когда-нибудь палкой, да и то вслепую, и потому сто раз хватит по наковальне и ни разу по гвоздю. А чаще всего оно наносит удары себе самому.

Но вот весь этот бессмысленный шум замирает и сливается в одно слово. Место! Место! С дороги, с дороги! Великое слово, наше слово, слово нашего века все поглощает и все заглушает.

Это слово – эмблема нашего века, века полутонов, полулюдей, полудел; из всех слов, которые царят здесь в виде людей и вещей, это слово сегодня царит над всеми: «Почти». В нем весь XIX век. Всмотрись в него: каждой его черте недостает чего-то; у него есть только профиль; оно не стоит, но и не сидит; оно одето в белое и черное, наполовину день, наполовину ночь. Короче: слово «Почти», почти-слово.

Начнем отсюда. Взгляни прямо вниз, на землю. У тебя под ногами Франция. Ее населяет почти свободный народ. В ином веке он совершил бы настоящую революцию; а ныне, на тридцатом году нашего века, он оказался способен только на почти-революцию; на троне сидит почти-король, представитель почти законной монархии; почти национальная палата, которая снова дарит стране почти-цензуру, почти упраздненную почти-революцией; короля почти убивают, великий народ почти негодует, и уже почти надвигается новое политическое потрясение.

Что ты видишь в Бельгии? Почти нарождающееся государство, почти независимое от соседей, управляемое другим почти-королем.

Посмотри на Италию. Почти столько же государств, сколько городов. Почти все это в руках Австрии. Древняя Венеция почти забыта. Верховный первосвященник стал почти нпщпм и с ним почти никто не считается.

Обернись к северу. Почти дикие народы, которыми правит император почти-деспот, в почти необитаемой и пустынной стране.[396] В Германии – почти столь же цивилизованные народы и почти абсолютная власть, почти ограниченная своими палатами, почти представительными учреждениями. В Голландии, стране почти одних торговцев и мореплавателей – почти безумный король, власть которого почти рушится. Даже в Константинополе – почти умирающая империя, почти новорожденная цивилизация и почти просвещенный султан с почти европейскими нравами.

В Англии – почти мировая монополия промышленности и торговли. Почти нестерпимое национальное чванство; и еще один почти-король, который не решает почти ничего, и большинство, представленное почти-вигами. Почти олигархическое правление, которое имеет наглость называть себя либеральным.

Португалия – почти-нация, с почти испанским языком и воспоминаниями о почти исчезнувшем величии. Почти-войско, почти защищающее Испанию, из шести тысяч человек почти одних португальцев.

В Испании, первой из двух стран Полуострова (иначе говоря, почти-острова), некие почти-учреждения, признанные почти всей страной; почти-Вандея[397] в провинциях с почти выжившим из ума главарем; почти местные волнения то здесь, то там; почти общая ненависть к некоторым почти-людям, которые теперь почти только в Испании и водятся. Почти всегда у власти сторонники почти-мер. Почти твердая уверенность стать когда-нибудь почты свободными. К несчастью, множество почти никчемных людей. Почти-просвещение, распространенное повсюду. Почти-интервенция, результат почти забытого почти-договора с почти союзными странами. Наконец «почти» в делах менее значительных: неоконченные каналы, начатый строительством театр, незавершенный строительством дворец, полупустой музей, недостроенная больница – все сделано наполовину, даже в зданиях царит «почти».

Наконец, куда ни глянь – по всей Европе почти вечная борьба двух начал: королей и народов; победителем выходит «почти» и сводит борьбу к золотой середине – почти-короли и почти-народы.

Переходная эпоха, переходные и продажные власти. Представительства почти национальные, деспоты почти народные. Повсюду золотая середина, то есть по сути дела огромное, плохо замаскированное «почти».

– О, дай перевести дух, бога ради, мне почти дурно!

– Плутарх[398] сказал, что народы будут счастливы, cum reges ph?osophantur, aut cum philosophi regnarent. [399] А я, хоть и уважаю мнение Плутарха, решусь все же сказать, что народы никогда не будут счастливы, точно так же как и отдельные люди, из которых они состоят. Но все они по крайней мере могли бы быть людьми и быть народами, если бы не стали сегодня почти ничем. В борьбе двух противоположных начал они испытывают такие же муки, как тот, кого разрывают на части четыре коня, несущиеся в разные стороны.

Когда закончилась эта почти-проповедь, я перестал слышать и мало-помалу перестал видеть. Меня отпустила рука фантастического существа, державшая меня над новым Вавилоном, и я вновь очутился в Париже, где увидел себя в толпе слов, одетых во фраки и шляпы, которые снуют, кто пешком, а кто в экипажах, по улицам огромной столицы. Снова рост их мне показался большим, чем на самом деле. Я раскрыл глаза, ища моего чичероне.

И ничего не увидел нигде, кроме великого «Почти».