Хунта в Кастел-у-Бранку[199]
Хунта в Кастел-у-Бранку[199]
Хунта, иначе – объединение, – наипрекраснейшая вещь на свете, в особенности когда речь идет об единении тварей божиих. Члены хунты могут ничего не делать, возможно также, что им и делать-то нечего, и все же хунта вещь до крайности необходимая; так что стоит где-нибудь зародиться какой-нибудь группке, как к ней сейчас же пристраивают хунту, все равно как к ребенку кормилицу, и не успеет эта группка глазом моргнуть, как она уже обросла хунтой, и польза ей от этого немалая. Итак, хунта является сплошь и рядом как бы предвозвестником группировки, и подобного рода хунты обычно слоняются у нас по дорогам на положении преследующих или преследуемых, если только не отправляются подышать воздухом за границу или не улепетывают во все лопатки, ибо с хунтами всякое приключается.
Нас интересует в настоящее время хунта, обосновавшаяся в Кастел-у-Бранку. В городке этом дело, видимо, клонилось к ночи и горизонт начал уже темнеть, когда в те края удосужился пробраться испанец из числа продувных малых доброго старого времени, то есть людей, чрезвычайно и даже полностью равнодушных к правительству и выражавшихся обычно так: кто-нибудь мною все равно должен управлять, так не все ли равно, кто именно.
За каким таким делом направлялся в Кастел-у-Бранку наш испанец, сейчас трудно выяснить. Достаточно будет сказать, что он направлялся и ужо подходил к месту, как вдруг на самой середине дороги его остановил какой-то португалец, обладавший свирепым голосом и страшным лицом.
– Кастилец, – спросил он, – вы не из подданных ли его величества императора Карла Пятого? Вы ведь идете из Кастилии?
Кастилец наш, разбиравшийся в галисийском наречии едва ли лучше, чем в пороках правительств, спокойным голосом и с невозмутимым видом ответил:
– Чей я подданный, не знаю, да и знать мне это не к спеху: я иду по своим делам; я королей не свергаю, я их и не назначаю;[200] кто пустился в путь, о других делах забудь.
Португалец рассвирепел, а это дело нешуточное! Поселянин смекнул, в чем дело, и, прежде чем тот начал метать громы и молнии, – хотя небо оставалось безоблачным, – произнес:
– Вы, ваша милость, сеньор португалец, не гневайтесь; я в любую минуту готов стать подданным кого вы только прикажете. А кто же в этих краях почитается моим королем?
– Его величество Карл Пятый.
– Ну, ладно! В час добрый! Хотя в то время, как я уходил, у нас правила ее величество королева…
– Кастилец!
– Не гневайтесь, ваша милость…
И вот мало-помалу эта пара вступила, наконец, в городок – португалец со страшным лицом и наш медоречивый кастилец. Не успели они пройти два-три шага, как по всему Кастел-у-Бранку разнеслось известие о прибытии подданного его императорского величества. Дело в том, что его императорскому величеству далеко не каждый день выпадало на долю созерцать своего собственного подданного, ибо насчет подданных у него не густо, а потому произошло нечто вполне естественное, нечто бывшее в порядке вещей.
А именно: подобно тому, как обычно целый город подданных торжественно встречает приезд своего короля, в данном случае было вполне законно, чтобы город королей торжественно встретил приезд подданного. И вот грянули во все колокола, так что по этому поводу кое-кто заметил: лиха беда начало, а другие еще прибавили: чтобы править, важно только начать. [201]
Как уже было сказано, грянули во все колокола; поселянин разинул рот от удивления, и действительно грохоту было хоть отбавляй.
– Какой это праздник завтра? – простодушно осведомился он.
– Празднуется прибытие вашей милости, сеньор кастилец.
– Мое прибытие? Подумать только, какая разница! У нас в Испании никто никогда не праздновал мои выходы и приходы; и то сказать, я там обычно вола вертел; вижу, что в ваших краях умеют оказать внимание человеку…
В такого рода приятной беседе подошли они к домику, на котором висела большая вывеска и на ней крупными буквами значилось:
ВЕРХОВНАЯ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ХУНТА
всех Испании и сверх того всех Индий[202]
Поселянин не решался войти, но португалец потащил его силой. Наклонив как следует голову, тот, переступая со ступеньки на ступеньку, оказался, наконец, в комнате величиною с доброе королевство, поскольку в тех краях королевства бывают величиною с комнату.
Убранство вышеозначенной комнаты было чисто спартанское: одни голые стены; кругом заседали сановные сочлены хунты, но если уж говорить чистую правду, восседали они «на чем бог послал». Свеч было мало, и те еле мерцали. Дрянное зеркало служило им для двоякой цели: чтобы казалось, что их много, хотя на самом деле было мало, и таким образом укреплять их не очень стойкий дух; а также, чтобы время от времени говорить друг другу: «Поглядитесь в зеркало, ваша светлость»; ибо одарять друг друга они могли только такими двумя вещами, как «покойной ночи» или «ваша светлость».
Швейцара не было, да и дверей, строго говоря, тоже не было: домик представлял собой жалкую деревенскую лачугу, где дверей либо не бывает вовсе, либо же они не закрываются. Посредине – плохонький стол да убогий шкафчик – вот вся мебель и вся обстановка.
Помнится, я где-то читал, что в какой-то стране, у индейцев, верховная ассамблея, обсуждавшая дела племени, происходила в бочках с холодной водой, куда в голом виде погружали сочленов, оставляя вне бочки только голову для участия в спорах. Нельзя не признать, что существует бесспорное сходство между хунтой Кастел-у-Бранку и ассамблеей в бочках, поскольку карлисты, составляющие первую, и дикари, заседавшие во второй, в равной степени бесстыдники.
На самом видном месте зала заседаний красовался генерал-казначей принца-претендента, дон Матиас Харана; когда в кармане пусто, человек с деньгами – первое лицо в государстве. В прошлом дон Матиас, правда, был известен не столько как великий казначей, сколько в роли главного каноника. После этого уточнения будет, пожалуй, излишним долго задерживаться на его описании; мы уверены, что любой смышленый читатель без труда представит себе его внешность. Рядом с ним – министр финансов, восседавший на расшатанной скамейке, скрипевшей не столько от покоившегося на ней благородною груза, сколько по причине неблагоустройства. Вот почему его превосходительство все время покачивалось, а поселянину нашему показалось, будто его превосходительство дрожит от страха; впрочем, окончательно выяснено, что все дело в занимаемом им месте. Худой, тощий, с лицом заядлого спорщика, обязанности правительственного нотария выполнял дон Хорхе Гансуа, до этого нотариус в городе Корня. Немного в сторонке в позе человека, готового при первом же приказе побежать, стоял капрал пограничных войск, бывший повстанцем в 1823 году.[203] Он числился военным министром, и имя ему было Квадрадо, да и в облике его было что-то квадратное. Писарь городской думы города Корин вкупе с двумя какими-то личностями в звании генеральных советников хунты размышляли – видимо, приличия ради – в одном из уголков зала.
Неописуемая радость охватила верховную хунту, когда португалец представил ей нашего поселянина в качестве подданного его величества императора.
– Сиятельнейшие сеньоры, – громким голосом воскликнул генерал-казначей, – в подданном этом нам следует усмотреть перст господень: пришел уже день победы его императорского величества, и в ту же минуту к нам пришел и его подданный; одним словом, все пришло. Полагаю, что подобного рода новость необходимо будет обсудить.
– В части, касающейся обсуждения, – промолвил правительственный нотарий, – должен заметить господину председателю, что у нас здесь хунта.
– А я и позабыл об этом, – объяснил тут же председатель. – Прошу учесть, что это первая хунта, в сочлены которой я имел честь вступить.
– Сразу видно, – сказал нотарий и занес это обстоятельство в протокол. – В таком случае пусть говорит, если он знает, о чем и что говорить, – его превосходительство министр финансов.
– Разбудите его, ваша милость, – обратился председатель к португальцу, исполнявшему должность гофмейстера, – разбудите его; его превосходительство, видимо, вздремнул.
Португалец приблизился к его превосходительству, который действительно спал, и сказал ему по-португальски:
– Нечего считаться с тем, что здесь хунта: пришел ваш черед говорить.
В эту минуту его превосходительству снилось, будто на него обрушились все военные силы королевы Кристины, и, с трудом придя в себя от душившего его кошмара, он пробормотал:
– Мой черед говорить? Ну, ладно. Итак, реформы, хотя не нам это говорить, реформы…
– Поближе к делу, поближе к делу, – оборвал его председатель, – причем тут реформы?
– Мне приснилось, будто мы с вами в Испании, – смущенно залепетал его превосходительство. – Прошу прощения у хунты. Одним словом, пусть говорит кто-нибудь другой, поскольку я к этому делу неспособен. К тому же мое выступление не спешно. Мое министерство…
– Ваше превосходительство, – заметил председатель, – вы совершенно правы; однако прибытие…
– Что? Прибытие финансов, прибытие моего министерства? – заторопился переполошившийся сеньор Тальярин, обводя глазами все углы комнаты в надежде увидеть там хотя бы один дуро…
– Их еще нет, но…
– Ну, в таком случае, – ответил министр, – я еще раз скажу, что время терпит…
Затем он повернулся на своей скамейке в сторону португальца:
– Известите меня, сеньор дон Амбросио де Кастро-п-Пахарес Альмендрадо Оливейра-и-Карабальо де Аль-буксрке-и-Сантарем, о времени прибытия финансов.
При этих словах его превосходительство снова подхватил оборвавшуюся было нить своего сладкого сновидения, когда ему, как говорят, снилось, будто он и в самом деле министр.
– Гов… в…орить б…б…уду я, – произнес один из генеральных советников, бывший заикой, – говоритьбуду я., так как я б…б…был судебным док…док…док… ладчиком.
– Лучше бы уж никто не говорил, – пискнул нотарий на ухо председателю, – чем говорить этому сеньору.
– Гос…гос…подин нот…арий заметил совершенно правильно, – выдавил из себя советник, опускаясь на место, – п…п…потому что иначе мы никогда не кончим.
– Прошу слова, – произнес его сосед.
– Да какой же черт может его предоставить вашему превосходительству, если оно у нас никому не дается, – сердито буркнул председатель.
– Должен напомнить вашему превосходительству, – проговорил нотарий, – что по регламенту правительства его величества просить слова запрещено, и самое это выражение неприлично: у нас или просто говорят, или совсем не говорят.
– Если сеньор Квадрадо не собирается взять слово, – объявил председатель, – предлагаю разойтись по домам.
– Я более расположен действовать, а не разговаривать, – сказал министр, – но, видимо, придется выступить, так как никто не выступает. Прежде всего должен заявить, что я не сделаю ни одного шага вперед, если здесь не будет решено, что завтра на подпись его величества будет представлен декрет… А… что?…
– Продолжайте.
– Ладно. Как наипослушнейший верноподданный его императорского величества, государя нашего Карла Пятого, за которого я готов с абсолютным бескорыстием пролить каплю своей крови, заявляю, что я выхожу из игры, если его величество не подпишет декрет.
– Вряд ли хунта может что-нибудь возразить против подобного великодушия.
– Итак, я предлагаю, – продолжал его превосходительство, сеньор капрал и военный министр, – следующий подготовленный мною для подписания декрет:
«Я, милостию его преподобия отца Вака и его превосходительства сеньора Квадрадо Карл Пятый, император того-то и того-то (перечисляются королевства), не входя ни в какие пояснения, приказываю и повелеваю упразднить береговые и пограничные карабинерские отряды и восстановить стародавнюю охрану, предоставив необходимые для того фонды в распоряжение его превосходительства господина Квадрадо.
Я – император.
]Военному министру Квадрадо».
– А пока что охрану будет представлять присутствующий здесь господин подданный, обязующий отныне и впредь до особого распоряжения подчиняться приказам правительства.
– Стоп! – провозгласил, прослушав до этого места, председательствующий сеньор каноник. – У меня тоже есть декрет, и в черновике моем mutatis mutandis [204] значится следующее.
(Нам так и не удалось получить на руки никакой копии вышеозначенного черновика, несмотря на всю тщательность произведенных разысканий, но о содержании его можно более или менее догадаться. Господи боже мой, какие сокровища погибают на белом свете!)
Нотарий занес в протокол второй декрет и перешел к чтению следующего, только что им самим составленного в качестве министра юстиции и милосердия; черновик его, если отрешиться и от юстиции и от милосердия, гласил:
«Статья 1-я. Учитывая ничем не возмутимый покой, с коим его императорское величество государь наш Карл Пятый владеет и правит своими королевствами, все те, кто сию бумагу увидит и уразумеет, должны самопроизвольно возрадоваться и добровольно, под страхом смертной казни, преисполниться сердечного и доброхотного веселия с той минуты, как они ознакомятся с настоящим декретом: радость эта должна продолжаться непрерывно трое суток подряд, начинаясь ровно в шесть часов утра и заканчиваясь не раньше десяти часов вечера, после чего каждый имеет право оставаться безмятежным.
Статья 2-я. Полагая недопустимыми злоупотребления в освещении, имевшие место в наших владениях с некоторых пор, Верховная хунта Кастел-у-Бранку упраздняет и объявляет недействительными всякие иллюминации,[205] бывшие или имеющие быть, учитывая, что данные иллюминации служат в большинстве случаев лишь для ослепления наших возлюбленных верноподданных. Хунта повелевает отныне и впредь не праздновать никаких побед, даже если таковые когда-нибудь случайно будут одержаны, при посредстве подобного рода развлечений, от коих удовольствие получают лишь торговцы лампадным маслом.
Статья 3-я. Запрещаются впредь, как вредоносные, любые реформы; следует также считать недействительными те из них, которые будут осуществлены непроизвольно, ибо произвольное их введение немыслимо.
Статья 4-я. Придерживаясь твердого убеждения в том, что школы ничего не приносят, кроме беспорядка, и что сии учреждения лишь разгорячают умы сынов возлюбленных верноподданных государя нашего императора Карла Пятого, хунта повелевает закрыть все школы, кои были открыты; всем жителям неукоснительно, в срок не более трех дней, считая с нынешнего, предписывается предать забвению то многое или малое, чему они обучались, под страхом быть вынужденными забывать сие в ином, для них менее приятном, месте.
Статья 5-я. Имея в виду насущную нужду в обзаведении верноподданными, дабы иметь себе подчиненных, Верховная хунта объявляет о прощении и помиловании всех тех испанцев, кои покорно служили правящей королеве, сохраняя, однако, при сем за собою право впоследствии, как только сии испанцы будут приведены в подчинение, наказать их поодиночке или in solidum, [206] как сие хунте заблагорассудится.
Статья 6-я. Полагая ненормальным, чтобы верховные власти опасности малейшей свои жизни подвергали; имея в виду также, что находятся по всей видимости в Испании испанцы, кои убивать себя дозволяют за своего государя императора Карла Пятого, не дерзая справиться – разделяют ли его величество и приближенные его их ратные труды и встречают ли, подобно им, противника лицом к лицу, либо дожидаются в безмятежности за игрой в кегли и в правительство, пока им не предоставят всего в готовом виде и ценою крови сих испанцев завоеванным, дабы отблагодарить себя впоследствии согласно обычаю рыцарей – искателей счастья, либо с помощью силы; имея сие в виду, Верховная хунта и правительство его величества государя императора попрежнему пребудут в Кастол-у-Браику. Тем более что наличествуют в Португалии вина отличные и прочие безделицы, надобные для поддержки ее бескорыстных сочленов. Вступит же сия хунта в Испанию, коли это случится, для того только, дабы принимать поздравления, раздаривать перевязи и жезлы главарями видным мятежникам, кои сражаются бескорыстно за государя императора Карла Пятого ради сих наград, и палочные удары остальным нашим возлюбленным верноподданным».
– Браво! Браво! – закричали все члены хунты в этом месте, и по слухам именно в этот момент и проснулся вновь министр финансов; некоторые добавляют даже, что он закурил сигару, несмотря на плачевное состояние своего министерства.
Слушая все это, наш земледелец все более дрожал от страха, начиная понимать, что если все эти господа начнут повелевать им одним, а ему придется всем подчиняться, то игра окажется более чем неравной. Сообразив таким образом, что в селении, где только и есть жителей, что он да судья, ему как пить дать не миновать приговора, начал он изыскивать способы улизнуть из-под власти хунты, которая тем менее склонна была его выпустить на свободу, чем более убеждалась, что он – лишь ломтик столь лакомой Испании, которую провидение, однако, к счастью хранит для более высокополезных целей.
Но господь, никогда не забывающий о своих творениях, хотя те и забывают нередко о нем, рассудил все по-своему: едва нотарий успел дочитать последнюю строку своего декрета, как на улице раздался ужасающий грохот.
– Это выстрелы, – воскликнул Квадрадо, единственный из присутствующих, кому хотя бы издали довелось раньше слышать выстрелы.
– Выстрелы? – произнес председательствующий. – Значит, мы там выигрываем сражение и никто нас об этом не поставил в известность?
– Эта опасность нам не угрожает, – закричал, входя, португалец. – Спасайтесь, ваши превосходительства, спасайтесь. Я же останусь здесь: португалец устоит против сотни кастильцев.
И тотчас же, обернувшись к тем, кто вбегал в комнату, сказал:
– Я прощаю вас, кастильцы; так и быть – живите, я не хочу вас убивать.
Девятнадцать рослых контрабандистов тем временем ворвались в комнату, чтобы подать свои девятнадцать голосов хунте, и каждый из них бросил ей в лицо в качестве аргумента: «Да здравствует Изабелла Вторая!» Председательствующий осенил себя крестным знамением, светлейший сеньор министр финансов забрался под скамейку, королевский нотарий закрылся протоколом, заика никак не мог произнести ничего, кроме «п…», первой буквы слов «прошу прощения», а остальные каялись на коленях более из страха перед преисподней, чем из любви к господу богу.
Только один земледелец благословлял свою судьбу и, достав веревку, предназначавшуюся прежде для иных целен, взял членов хунты, подобно гончим, на свору. В таком именно виде, охраняемая более тщательно, чем табак, который нужно выдерживать, хунта проследовала в пределы Испании под крики португальца, который издалека, почти от самого Кастел-у-Бранку, кричал им все еще на ломаном испанском языке:
– Не имейте страха, ваши превосходительства, хотя бы кастильцы повесили вас; как только я кончу здесь сражаться за его величество Мигела Первого, а это случится скоро, тотчас же я перейду границу. И тогда либо притащу туда государя императора Карла Пятого, либо приволоку сюда Кастилию.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.