Европейское бедствие[319]

Европейское бедствие[319]

Провидение в своих тайных помыслах ниспосылало человеку в разные периоды его истории немало великих бедствий. Уже в незапамятные времена ничего не ведавший дотоле человек познал несчастье, которое непосредственно предшествовало сотворению нашего злополучного мира. Тот, кому довелось увидеть, что мужчина жертвовал своим ребром ради создания женщины, по всей вероятности не обладал особым даром предвидения, иначе он сразу же отдал бы себе отчет (да простят мне этот анахронизм!) в том, что наше счастье не будет долговечным. Так оно и случилось. Хитрый змий заговорил, и женщина доверилась первому же пришельцу. К несчастью, подобная уступчивость стала повторяться из века в век. С древа познания добра и зла упало яблоко, и с тех пор мы, кажется, ничего не познавали, кроме зла. Доверчивый супруг вкусил запретный плод, и сразу же рухнуло здание цветущего рая. Это было первым бедствием, и к тому же не самым легким. Благодаря проступку первого человека мы стали жить на земле. Затем появляется еще один смертный, а с ним и новый проступок! этот второй смертный начинает с того, что убивает третьего: так рождается богом проклятое племя и наступает второе бедствие. Хорошенькое начало, по которому не трудно уже предсказать и конец! Первое человекоубийство, увы, оказалось не последним. Человек погрязает во зле, один порок сменяется другим, одно преступление влечет за собой другое, словом, дело принимает такой скверный оборот, что всевышнему все это, наконец, надоело, и, раскаиваясь в содеянном ранее, он насылает на землю потоп и истребляет всякую плоть. Потоп! Ни деревья, ни высокие горы не приносят спасения. Разверзается твердь небесная, низвергается ливень, и в бурных потоках гибнет все живое. Это третье бедствие.

Но вот человек снова начинает заселять землю, и с этих пор бедствиям нет числа. Едва успев пережить страшное наказание, он снова отваживается на преступление. Он забывает и своего бога и свою религию: потоп ничему его не научил. Об этом узнает создатель и, разуверившись в силе воды, испытывает теперь на нечестивых городах Содоме и Гоморре[320] разрушительную силу огня; но и это не помогает. В соляной столб превращает он любопытного; в Вавилоне смешивает языки дерзких потомков Ноя, превращает знаменитую Вавилонскую башню просто-напросто в раек одного из мадридских театров. Напрасный труд! С тех пор все говорят, и никто никого не понимает. Но положение наше все же улучшилось. Потоки воды льются, низвергается огонь, образуется соль, новые языки так и сыплются, а дерзкий человек все это обращает себе же на пользу: он строит корабли и начинает свободно плавать по поверхности вод, овладевает тайной огня и получает тепло, собирает соль и сдабривает ею похлебку, не только научается языкам, но еще и преподает их за весьма скромную плату: тридцать реалов в месяц… Кому же отныне может прийти в голову пустое желание продолжать свой путь по дороге людских бедствий?

Еще до своего вступления на землю обетованную человек начинает поклоняться золотому тельцу, который стал символом девятнадцатого столетия – эпохи, боготворящей золото в любом виде – даже в образе теленка; в Иерихоне он вдребезги разбивает всю глиняную утварь;[321] в Египте предметом его поклонения становится репчатый лук (выбор идола явно свидетельствует о дурном вкусе); в Индостане он воздает почести солнцу и огню; в Западной Индии, где всегда было больше западного, чем индийского, он поклоняется полной луне; в Азии его чувства проявляются более сдержанно: он поклоняется только полумесяцу; в Африке он выказывает почтение ядовитым тварям; в Европе объектом его культа являются знаменитые убийцы и воры, а в честь своих тиранов он воздвигает алтари.

Исчезнувшая Атлантида[322] явилась причиной многих роковых открытий, совершенных позже мореплавателями; вулканы приходят в действие и заливают человека огненной лавой; одна за другой разражаются, страшные бури; то здесь, то там вспыхивает чума; народы поднимаются друг на друга войной, – всюду полное смятение и повсюду женщины; сплошная цепь ошибок, несчастий, преступлений и всеобщая неразбериха: мир заполоняют бедствия. Оставим, однако, в стороне мировые бедствия и займемся европейскими. Едва зародилась европейская общественность, давшая миру Елену, как вся Европа поднимается против Азии и устремляется на утлых суденышках к берегам Трои, неся с собой гибель и разорение.[323] Заметьте себе, что первое европейское бедствие возникло из-за того, что слишком большое значение придавали женской верности.

Вернувшись с победой, аргосцы[324] застают у себя дома прелюбодеяния, убийства, кровосмешение. Сто республик, поднявшиеся в едином порыве к свободе, сразу же накладывают друг на друга цепи рабства. Войско персов доходит до Марафона,[325] и европейское общество облекается в траур. Заметьте себе, что вторым бедствием была иностранная интервенция.

Два знаменитых разбойника, Ромул и Рем,[326] закладывают фундамент всемирного города, который впоследствии силой оружия порабощает и подчиняет себе всю Европу. Заметьте, что двое разбойников явились причиной третьего по счету бедствия.

Север извергает на южные страны бесчисленные орды вандалов и готов, которые огнем и кровью изменяют лик злосчастной Европы. Заметьте, что четвертое бедствие надвинулось на Европу с севера.

К тому времени сын божий уже сошел на землю, чтобы умереть за людей. Новая религия повсюду насаждает свои благостные кресты. Сто с лишним незаконнорожденных отпрысков новой религии выходят из вод реки Иордан, словно пиявки, насосавшиеся яда, заполняя мир враждующими сектами; потомки дерзкого новатора[327] из Азии устремляются в Европу с кривой саблей в одной руке и с кораном – в другой; многочисленные крестовые походы организуются в защиту религии и зажигают пламя всеобщей войны; новые секты сразу же пролили кровь германцев, а затем французов и англичан.

Эти кровавые акции вызывают еще более жестокую реакцию, которая повсюду насаждает свои зловещие трибуналы. Народы и страны на целые столетия ввергаются в междоусобные и завоевательные войны, и весь мир уподобляется великому жертвеннику, усеянному телами несчастных. Половина человечества оказывается жертвой, половина – совершает жертвоприношения. Заметьте себе, что пятое бедствие обрушилось на человека из-за религии, суеверия и фанатизма. Из дымящейся крови жертв аутодафе[328] рождается политика, а вместе с нею и мечта о равновесии между государствами. Войны за наследство и фамильные распри сменяются войнами религиозными; целые народы становятся жертвами войн, затеянных в угоду королям и придворным кликам. Заметьте, что шестое бедствие охватило Европу из-за того, что народы придавали слишком большое значение именам тех, кто претендовал на звание их абсолютных владык.

Оказавшись у власти, господа пытаются превратить своих подданных в послушный инструмент, но народы, доведенные до крайности, осознают, наконец, свои права, и единодушный призыв к свободе сотрясает вселенную. Его подхватывает и повторяет вся Европа; завязывается кровавая битва за принципы. Грозная волна революции достигает невиданных размеров и порождает чудище, которое пытается сдержать ее.[329] Но чудище само оказывается побежденным, и свобода снова расправляет крылья. С этих пор беспрерывно льются потоки крови в борьбе за самое ясное и простое требование: за свободное волеизъявление. Заметьте, что седьмое бедствие было вызвано тем, что власть имущие считали себя вправе действовать без ограничений, взаимных обязательств и гарантий, а также тем, что мы позволили упразднить право.

Мы подошли теперь к восьмому по счету европейскому бедствию. Что же это за новое страшное бедствие, которое грозит нам? Может быть, холера? Нет, и чума и холера – это только один из видов смерти, а человеку ведь так или иначе суждено умереть. Нам угрожает более страшное бедствие, самое страшное из тех, что были уготованы провидением. Может быть, какое-нибудь новое Уложение о правах? Нет. Это было бы только каплей в море. Может быть, новый заем? Нет, не то. Денежное обязательство является бедствием только для должника и заимодавца. Может быть, новое нашествие русских армий? Тоже нет. Что могло бы принести с собой русское нашествие? В крайнем случае несколько лет деспотического правления. Но для народов, привыкших к этому, для людей, среди которых находятся и такие, которые сами сражаются за деспотию, принять подобный образ правления является весьма простым делом. Проще пареной репы. Нашлись бы даже любители отведать этого блюда.

Ответ на вопрос о том, что действительно является великим европейским бедствием, так сказать бедствием из бедствий, мы находим в одном из газетных сообщений:

«Тот факт, что несправедливость совершается именно в отношении меня (сообщает нам автор в несколько запальчивом тоне), может рассматриваться как победа моих личных врагов. Но насилие, совершенное в данном случае надо мною, является в то же время и всеобщим несчастьем, ибо рана, нанесенная в самое сердце наших политических учреждений, это поистине национальное бедствие. И кто знает, не превратится ли оно в бедствие европейского масштаба. Последствия неприкрытого попрания установленных в нашей стране принципов могут пагубно сказаться далеко за Пиренеями».

Это и есть великое бедствие. И если оно может быть одним из самых тяжелых бедствий для всей Европы, то на автора только что приведенных строк оно несомненно ложится тяжелым, непосильным бременем.

Это вовсе не пустяки, как склонны думать некоторые. Совсем не пустяки. Ни я, ни мои читатели и не думали даже о том, что все это могло привести к решительному повороту в судьбах мира. У нас было только одно желание: узнать нашу собственную судьбу. С этой целью мы пробежали страницы мировой истории и узнали о многих бедствиях, которые пережило человечество. И нас охватил страх: страх за судьбы Европы и нашу собственную судьбу.

Не приведет ли новое бедствие к тем же последствиям, что и похищение Елены? Неужели отечеству нашему суждено стать второй Троей? Неужели оно может привести к тем же результатам, к которым привело в свое время злодеяние, совершенное Ромулом и Ремом? Может быть, вопль сеньора Бургоса будет воспринят как новый призыв Лютера? Усмирит ли этот вопль морские волны, как quos ego [330]Вергилия? Не станет ли это заслуженно или незаслуженно, справедливо или несправедливо обрушившееся на нас несчастье роковым Ватерлоо нашей куцей свободы? Где еще можно ожидать теперь нового землетрясения, нового потопа? Ожидать ли нам теперь небесной кары или земной?

Не приведи нас, господи, испытать столь великие муки! Несчастная Испания, да удалится от нас твой пророк и его пророчества! [331]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.