III. Англичане

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

III. Англичане

Под сводами лондонской биржи каждой нации указано ее место, и на высоко прибитых дощечках можно прочесть названия: русские, испанцы, шведы, немцы, мальтийцы, евреи, ганзейцы, турки и т. д. Прежде каждый купец стоял под дощечкой с обозначением своей нации. Теперь же вы стали бы напрасно искать его там — люди передвинулись: где когда-то стояли испанцы, теперь стоят голландцы, евреи уступили место ганзейцам; где ищешь турок, там находишь теперь русских; итальянцы стоят, где когда-то были французы; даже немцы продвинулись.

Как на лондонской бирже, так и во всем остальном мире сохранились старые дощечки, но люди, стоявшие под ними, сдвинуты, и на их место пришли другие; новые лица их очень мало подходят к старым надписям. Прежние стереотипные характеристики народов, с которыми мы встречаемся в ученых компендиумах и в пивных, не в силах уже помочь нам и способны привести лишь к печальным недоразумениям. Как на наших глазах в течение последних десятилетий менялся постепенно характер наших западных соседей, так и по ту сторону Ламанша можно отметить, со времени прекращения континентальной блокады, подобное же изменение. Неповоротливые, молчаливые англичане толпами совершают паломничества во Францию, чтобы научиться там разговаривать и двигаться, и по их возвращении с изумлением замечаешь, что язык у них развязался, что у них не обе руки левые, как было прежде, и что они не довольствуются уже бифшетксом и плум-пудингом. Я сам видел, как такой англичанин потребовал в ресторане «Тэвисток-Тэверн» сахару к цветной капусте — ересь с точки зрения строгой англиканской кухни; лакей чуть не упал в обморок, ибо со времени римского нашествия цветную капусту в Англии едят не иначе, как отваренную в воде и без сладких приправ. Это был тот самый англичанин, который, несмотря на то, что мы никогда раньше не встречались, подсел ко мне и столь предупредительно вступил со мной в беседу по-французски, что я не мог удержаться и высказал ему всю свою радость по поводу того, что вижу, наконец, англичанина, не сторонящегося чужеземца; на это он, не улыбнувшись, столь же откровенно ответил, что говорит со мной затем, чтобы поупражняться во французском языке.

Поразительно, как французы с каждым днем становятся вдумчивее, глубже и серьезнее, в той же мере, в какой англичане стремятся усвоить легкий, поверхностный и веселый характер — не только в жизни, но и в литературе. Лондонские печатные станки всецело заняты фешенебельными произведениями, романами, взятыми из блестящей сферы high life[163] или отражающими ее, как, например, «Almalks», «Vivian Grey», «Tremaine», «The Guards», «Flirtation»*. Последний роман является лучшим образцом всего этого рода литературы, этого кокетничания чужеземными манерами и оборотами речи, этого неуклюжего изящества, тяжеловесной легкости, кислой сладости, принаряженной грубости, говоря короче — всей унылой суетни тех деревянных мотыльков, которые порхают в салонах западной части Лондона.

Напротив того, каковы теперь темы французской печати, истинной представительницы духа и воли французов? Подобно тому, как их великий император воспользовался досугом своего плена*, чтобы диктовать рассказ о своей жизни, открыть нам сокровеннейшие замыслы своего божественного ума и превратить скалу св. Елены в кафедру истории, с высоты которой вершится суд над современниками и дается поучение потомству, так и сами французы пытаются возможно плодотворнее использовать дни своих неудач, эпоху своей политической бездеятельности; они тоже пишут историю своих подвигов; руки, так долго державшие меч, вновь наводят ужас на врагов — они берутся за перо; вся нация как будто занялась изданием своих мемуаров, и если они последуют моему совету, то выпустят еще совершенно особое издание ad usum delphini[164] с изящными цветными картинами, изображающими взятие Бастилии, осаду Тюильри и т. п.

Если я отметил выше, что англичане в наше время пытаются стать легкомысленными и фривольными и непременно напялить на себя обезьянью шкуру, сбрасываемую теперь французами, то я должен оговорить дополнительно, что это стремление более свойственно знати и дворянству, высшему свету, чем среднему сословию. Напротив, промышленная часть нации (в особенности коммерсанты из фабричных городов и почти все шотландцы) носит внешний отпечаток пиетизма, я бы сказал даже — пуританизма, так что между этой благочестивой частью нации и светски настроенной знатью существует такая же противоположность, как между кавалерами и круглоголовыми, столь правдиво изображенными в романах Вальтер Скотта. Было бы слишком большой честью для шотландского барда — предположить, будто он благодаря своему гению исторически воссоздал внешний облик и внутренний образ мыслей обеих партий, и будто признак его высокого поэтического дарования в том, что он, без предубеждения, как бог, творящий суд, обеим воздал должное и к обеим отнесся с одинаковой любовью. Стоит только бросить взгляд на молитвенные дома Ливерпуля или Манчестера, а потом на фешенебельные салоны западного Лондона, и станет ясно, что Вальтер Скотт описывал только свою собственную эпоху и облек в старинные костюмы своих современников. А если принять во внимание, что он, с одной стороны, как шотландец, впитал в себя, в силу воспитания и влияния национального духа, пуританский образ мыслей, с другой же стороны, как тори, мнящий себя к тому же отпрыском Стюартов, должен был быть всей душой настроен монархически и аристократически, а потому мысли его и чувства охватывают обе крайности с одинаковой любовью и как бы уравновешиваются противоположностью двух направлений, то легко объяснить его беспристрастие в изображении аристократов и демократов времен Кромвеля, беспристрастие, повлекшее за собой для нас то ошибочное мнение, будто мы должны ждать от него в истории Наполеона столь же верной fair play[165] при изображении героев французской революции.

Тот, кто внимательно изучает Англию, в наше время ежедневно найдет случай наблюдать оба эти течения — фривольное и пуританское, в их отвратительнейшем расцвете, а также, само собой разумеется, и в их борьбе. Такой случай, в частности, представился во время громкого процесса г-на Уэкфильда*, веселого кавалера, похитившего как бы экспромтом дочь богача г-на Турнера, ливерпульского купца, и повенчавшегося с нею в Гретна-Грине*, где живет некий кузнец, кующий самые крепкие цепи. Вся ханжеская родня, все племя избранников божьих подняли вопль по поводу такого беззакония; в молитвенных домах Ливерпуля воссылались к небу мольбы о возмездии Уэкфильду и его брату-сообщнику, которых бездна должна была поглотить так же, как шайку Кораха, Дафана и Абирама; для большей уверенности в священной мести на головы осквернителей святейшего таинства в судебных залах Лондона призван был гнев королевской скамьи*, великого канцлера и даже верхней палаты, а в фешенебельных салонах в то же время весьма снисходительно шутили и смеялись по поводу отважного похитителя девицы. Забавнее всего проявилась противоположность обоих миросозерцаний: когда я сидел однажды в Большой опере рядом с двумя толстыми дамами из Манчестера, впервые в жизни посетившими это место, где встречается высший свет, и не находившими слов, чтобы с должной силой выразить все свое сердечное омерзение, когда начался балет и прекрасные танцовщицы в коротких своих юбочках стали принимать изящно-чувственные позы, вытягивая свои милые, длинные, порочные ноги и бросаясь вакхически внезапно в объятия своих партнеров, подпрыгивавших им навстречу; жар музыки, первобытные одеяния в виде трико телесного цвета, натуральнейшие прыжки — все слилось воедино, чтобы вызвать холодный пот у бедных дам; бюсты их побагровели от негодования, они беспрерывно стонали: «Schocking! For shame! For shame!»[166] — и до такой степени были парализованы ужасом, что не могли отнять зрительные трубки от глаз и до последнего мгновения, пока не опустился занавес, оставались в том же положении.

Несмотря на такую противоположность духовного и жизненного укладов, в английском народе наблюдается некоторое единство настроения, заключающееся в том именно, что он чувствует себя одним народом; новейшие круглоголовые и кавалеры могут взаимно ненавидеть и презирать друг друга и все-таки не перестают быть англичанами; в качестве англичан они объединены между собой и связаны, как растения, расцветшие на одной почве и чудесно с нею сросшиеся. Отсюда и скрытая согласованность всей жизни и деятельности в Англии — стране, которая на первый взгляд кажется нам ареной сутолоки и противоречий. Непомерное богатство и нищета, правоверие и неверие, свобода и рабство, жестокость и милосердие, честность и плутовство — все эти противоположности в их безумнейших крайностях, а над всем этим серое туманное небо, гудящие кругом машины, цифры, газовые рожки, дымовые трубы, газеты, кружки с портером, сжатые рты — все это до такой степени связано, что нельзя представить себе одно без другого; и то, что в отдельности способно вызвать удивление или смех, представляется в целом чем-то вполне обычным и не смешным.

Но, мне думается, так будет с нами и всюду, даже в тех странах, о которых мы имеем еще более удивительные понятия и от которых еще более ждем поводов для смеха и изумления. Наша страсть к путешествиям, наше стремление — особенно в детские годы — видеть чужие страны вытекают вообще из ошибочного ожидания необычайных контрастов, из той духовной жажды маскарада, которая побуждает нас представлять себе наших соотечественников и их взгляды в обстановке чужих стран и рядить таким образом наших лучших знакомых в чужие костюмы и нравы. Стоит нам, например, подумать о готтентотах, — и мы представляем себе дам из нашего родного города, вымазанных в черное, с основательно развитой задней частью, а наши молодые остряки взбираются, в нашем воображении, на пальмовые деревья, как разбойники; стоит нам подумать об обитателях полярных областей, мы и там видим знакомые лица: наша тетя катит в санках в собачьей запряжке по ледяной дороге, тощий господин проректор лежит на медвежьей шкуре и спокойно тянет свою утреннюю порцию рыбьего жира, госпожа акцизная надзирательница, госпожа инспекторша и госпожа ветеринарная советница сидят на корточках и жуют сальные свечи и т. д. Но, посетив эти страны в действительности, мы вскоре замечаем, что люди там точно срослись с обычаями и костюмами, что лица находятся в соответствии с мыслями, а одежда — с потребностями, что даже растения, животные и вся страна составляют одно гармоническое целое.