1

1

Обстановка на дальневосточной границе создалась тогда крайне напряженная. Пограничники всегда были в боевой готовности. Японская военщина выбирала благоприятный момент для нападения на СССР. Это вынуждало наше командование держать на Дальнем Востоке значительные силы. Действуя на западе, эти Дивизии могли бы, конечно, по-иному повернуть события на фронте.

На сердце у Кублашвили отчаянная тоска. Красная Армия оставила Армавир, Ставрополь… Кровопролитные бои под Сталинградом, под Моздоком… Уже до его родных мест рукой подать… А он тут, за тридевять земель от фронта. Нет, это просто несправедливо!

Наконец, осмелившись, Кублашвили решил посоветоваться с заместителем начальника заставы.

Замполит, молодой, энергичный, был из тех командиров, которые не только поучают, но и работают засучив рукава.

Прямой, бесхитростный, не считал он для себя зазорным вместе с бойцами заготавливать дрова на зиму, пилить и колоть их. Работал так, что пот градом катился. И ребята, глядя на него, старались вовсю.

Не позволял он себе фамильярности, панибратства, но чувствовали все себя с ним естественно, без какой бы то ни было скованности. Ежедневно поутру бегал он «для разминки» километра три-четыре, потом с гантелями показывал умение, силу, ловкость.

Ни единой ночи не проходило, чтобы не побывал замполит с кем-нибудь из солдат в наряде, и обязательно на самых дальних и глухих участках. Посоветует, покажет, что, где и как, а иной раз запросто побеседует, как сослуживец с сослуживцем.

«Воспитание — тонкая штука, — часто повторял он сержантам. — Накричать, приказать — легче всего. Но даже гвоздь от неправильного удара может согнуться. А люди не гвозди, требуют уважительного к себе отношения. Скажите человеку добрые слова, если заслужил, и он в доску расшибется, чтоб еще лучше дело шло. Потому что слова — это крылья. Далеко на них можно улететь».

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? — улучив минуту, спросил Кублашвили и, глядя в сторону, тихо добавил: — По личному вопросу.

Замполит внимательно, не перебивая, выслушал Кублашвили. После долгой паузы сказал:

— Думаю, больше того — уверен, что на Кавказ гитлеровцев не пустят. Да и силы у них на исходе… А вот мне что делать? — он поднял на солдата погрустневшие глаза. — Мой родной Чернигов давно под немцем. Там родители у меня, сестренка, невеста… Бросить заставу и сбежать на передовую? Вряд ли следует доказывать — сами понимаете, что нам с вами так поступать не годится…

Новая фронтовая сводка принесла печальное известие: фашисты потеснили наши войска под Моздоком. Имеются большие потери…

Всю ночь после того Кублашвили не спал, обдумывал, как ему быть. Утром на вырванном из тетради листке, старательно выводя каждую букву, написал короткий рапорт:

«Прошу направить меня в действующую армию. Заверяю командование, что готов умереть в боях с врагами.

Рядовой В. Кублашвили».

Замполит прочитал и сочувственно развел руками: помочь, дескать, ничем не могу.

— То, что вы хотите воевать с врагом, — похвально, — усадив Кублашвили рядом с собой, сказал он и добавил: — Весьма похвально…

Варлам почувствовал, что с ним говорит человек, заинтересованный в его судьбе, понимающий его, приободрился, надеясь на поддержку.

— А вот, что собираетесь умереть, — это уж мне, откровенно говоря, не нравится. Умереть — дело нехитрое. Выстоять и победить — куда труднее.

Варлам хотел возразить, но замполит твердо продолжал:

— Служить, нравится нам или нет, будем там, где приказано. А нам с вами приказано стоять здесь, на Дальнем Востоке.