Могила Карла Маркса

Могила Карла Маркса

Беседа 1

Я живу в Лондоне, в его северной части, в небольшом, очень удобном доме, который я купил в 1971 году. Рассматривая тогда карту Лондона, вернее, ту ее часть, где я поселился, я обнаружил, что, оказывается, живу совсем недалеко от разных мест, о которых знал до сих пор лишь из литературы, в частности что всего лишь в каких-то считаных минутах ходьбы от моего дома находится Хайгейтское кладбище, знаменитое Хайгейтское кладбище, где могила Карла Маркса.

А ведь это было место номер один, которое я должен был посетить, когда уезжал из Москвы в Лондон летом 1969 года якобы в краткую командировку для сбора материалов о Ленине, о Втором съезде РСДРП, который, как известно, закончился в Лондоне расколом на большевиков и меньшевиков и который, собственно, и считается положившим начало ленинской большевистской партии. Первый съезд РСДРП был скорее символическим, а своей подлинной датой рождения Коммунистическая партия Советского Союза считает Второй съезд. Он начинал свою работу в Брюсселе, но там произошли какие-то неприятности с бельгийской полицией, делегаты переехали в Лондон, где и произошло отделение большевиков как бы в отдельную партию.

Редакцию журнала «Юность», ответственных товарищей из Союза писателей и из отдела культуры ЦК партии убедила моя заявка, что я к столетию со дня рождения Ленина решил написать роман о событиях на Втором съезде РСДРП, то есть о рождении партии. Но для этого я, конечно, должен побывать на месте событий, в помещении, где был съезд, в квартирах, где жил Ленин, походить по улицам, где он ходил, вообще собрать в Лондоне массу документального материала. Это выглядело убедительно, вопрос о поездке в Лондон встал реально. Мне велели конкретизировать и расписать все в виде точного плана: пункты, которые будут посещены, имена и должности людей в Лондоне, с которыми намечается контакт, продолжительность в часах каждого намечаемого контакта, каждого посещения.

Мы же живем в плановом обществе. Все планируется. В том числе и любая поездка любого гражданина за границу расписывается наперед во всех деталях, и потом все это выполняется.

До поездки в Лондон я восемь лет безуспешно пытался получить позволение поехать за границу, и неизменный отказ преследовал меня на разных этапах. То сразу откажут, объяснив, что план поездок, вплоть до туристических, заполнен и переполнен на годы вперед. То вдруг, несмотря на такое переполнение, Иностранная комиссия Союза писателей обнаруживала, что некому, абсолютно некому ехать в какой-то делегации, и начинали срочно, панически обзванивать известных писателей, прося, умоляя поехать в составе делегации. То есть желающих есть всегда тьма, но допущенных, проверенных не так много, и вот их-то обзванивают. Для непроверенных и сомнительных — всегда «нет мест» и «план заполнен на годы вперед». А проверенных упрашивают и даже обязывают, потому что иначе некем укомплектовать делегацию и план зарубежных контактов срывается. Так ведь это в парадоксальной прозе официальной советской жизни делается.

Я был известным писателем, автором популярной повести «Продолжение легенды», романа-документа «Бабий Яр», у меня дома накопилась целая библиотека переводов моих книг, присланных издательствами разных зарубежных стран. Но где-то в потаенных сейфах спецотдела Союза писателей СССР мое досье находилось не в отделе «проверенных и надежных», а, видимо, в отделе «сомнительных». Так я заключил по тому, что иногда мне сообщали вдруг, что, может быть, я поеду в составе какой-то делегации, — и начинался первый этап великого марафона оформления: анкеты, справки, характеристики, фотографии. Ведь одних фотографий для зарубежной поездки вы представляете двенадцать штук! Хотя в заграничном паспорте будет приклеена одна. Где остальные одиннадцать — понимай и не забывай. Потом на каком-то этапе очередной занимающийся мной товарищ из Иностранной комиссии, озабоченно и пряча глаза говорил, что, ах, к сожалению, на этот раз нет, оказывается, план по зарубежным контактам уже заполнен и переполнен на годы вперед. Я угрюмо кивал головой и убирался восвояси.

Два раза вполне реальная надежда брезжила передо мной до самого последнего этапа марафона. Меня лично, персонально пригласило издательство, выпускавшее мои книги в переводах во Франции, а затем такое же приглашение поступило от издательства в Америке. Издательства брали на себя полностью все расходы по поездкам, а это чрезвычайно весомое обстоятельство.

Я еще не упомянул, что ведь самым первым аргументом официального отказа советскому гражданину в зарубежной поездке является досадная необходимость экономить валюту. Вот, оказывается, почему мы не можем свободно ездить по свету, как люди других стран: валюту надо экономить. Вот вы подадите наивное заявление: пустите меня туристом-одиночкой в путешествие на остров Пасхи в Тихом океане, я много лет копил деньги на это путешествие, так что все расходы, конечно, будут только мои. Какой ответ вы получите?

Думаете, вам скажут, что границы закрыты и гражданам запрещено свободно путешествовать по политическим соображениям? Нет, этого никогда никто не скажет вслух, что вы. Но мотивировка, что план по контактам заполнен на годы вперед, тоже не подходит. Вы не по контактам, вы просто сами по себе, поглядеть свет. Что, все туристические путевки распределены? Нет, вы просите не путевку, вы не стремитесь в группу, вы сами по себе. Пугать вас? Мол, без группы вас подстерегают ужасные опасности, провокации. «Нет, — ответите вы. — Я отмету все провокации, я крепок как гранит». Да нет, во избежание всяких таких смешных разговоров вам просто выложат сразу неотразимый аргумент: «Расходы, говорите, за ваш счет? А какими деньгами? Советскими? Так для заграничной поездки вам же нужен обмен на валюту? А вы знаете, как стране нужна валюта для народного хозяйства, для экономического развития, пятилеток, семилеток и так далее? Вы что, с ума сошли, разбазаривать валюту на какие-то прихоти — острова Пасхи ему захотелось! Нет, валюты не дадим».

Вот почему, оказывается, советский человек не может взять да и поехать за границу на свои же собственные деньги: валюта — дефицитна.

Почему этой проблемы нет в других странах, почему в нашей же стране до революции этой проблемы не было — этого никто никогда не поймет, факт только тот, что если мы едем за границу, то мы уж такие виноватые, мы драгоценнейшую валюту переводим, наносим ущерб социалистической экономике, отдаляем час построения коммунизма. Нет, за границу нужно проситься лишь по очень серьезному делу, польза от которого для страны будет выше, чем вред от потери драгоценной валюты, выданной вам в обмен на ваши же, тяжко заработанные, но, видно, ничего не стоящие советские деньги.

Так вот, в случае с теми приглашениями из-за рубежа, когда мне уже и валюты на поездку не надо было, ибо все оплачивали иностранные издательства, этот аргумент отпадал. Я дважды серьезно готовился поехать, заполнив все анкеты, собрав все характеристики и пройдя все комиссии до самого конца. И составив, конечно, планы. То есть не я составлял, а просто сидел с работниками Иностранной комиссии Союза писателей, и они сами мучительно изобретали: «Так, на второй день по прибытии в Америку — посещение. Кого? Кто там поклонник СССР? Писательница Лилиан Хеллман. Пишем: утром посещение Лилиан Хеллман. Вечером кого? Пишем: ужин с советологом Гаррисоном Солсбери». Я слышал тогда эти имена впервые. Мне эти люди были не нужны, как, полагаю, и я им. Я просто хотел увидеть Америку. Приеду в пригласившее меня издательство, познакомимся, поговорим, тогда ясно будет, что мне делать. Нет. План должен быть составлен в Москве заранее.

Когда позже я все-таки поехал — не в Америку, а в Англию и остался там, мне действительно довелось встретиться с известным американским журналистом Гаррисоном Солсбери, знатоком советской действительности, но отнюдь не поклонником ее, и я спросил у него, знал ли он, что такого-то числа такого-то года он должен был есть ужин с приехавшим из Москвы мною лично, должен был, потому что так решили составители плана в Москве? Он первый раз услышал об этом, и это его здорово позабавило. Тем не менее по своему и по чужому опыту знаю, что эти планы поездок советских граждан за границу — отнюдь не фикция, в очень большой степени они действительно выполняются. Гаррисону Солсбери не пришлось скрепя сердце вежливо соглашаться на оный ужин лишь потому, что меня в последний момент все равно за границу не пустили. Сказали: хоть валюта вам и не нужна, но цель поездки какая-то туманная: по приглашению издательства. Ну и что? Где здесь польза советскому государству? Советской литературе?

Поэтому когда я предпринимал следующую попытку выехать за границу, я обдумал и изложил в заявлении массу причин, почему именно для пользы и советского государства, и советской литературы меня следует пустить — в Англию на этот раз. Для задуманного романа о Ленине, о Втром съезде, о рождении партии большевиков — я должен побывать на местах событий, в частности на могиле Карла Маркса, куда после съезда отправились большевики с Лениным во главе и где, стоя с обнаженными головами, они спели «Интернационал». Как можно написать об этом, не увидев своими глазами могилы Маркса и не вообразив все как следует, не правда ли? Это даже самый последний кагэбист понимает: что писателю нужно все-таки что-то повидать. И решили, кажется, меня пустить. О том, что было дальше, я расскажу в следующей беседе.

23 июля 1976 г.

Могила Карла Маркса

Беседа 2

Моя мотивировка была принята писательскими и партийными инстанциями очень серьезно, потому что тогда, в 1969 году, полным ходом шла подготовка к столетию со дня рождения Ленина. Поездка в Англию, в Лондон, казалась вполне реальной. Но требовалось составить подробный ее план. Как составляются планы, я рассказывал в прошлый раз. Но работники Иностранной комиссии на этот раз не могли сочинить плана, потому что только сам писатель мог знать, какие именно места в Лондоне он должен осмотреть. От меня требовалось представить такой список.

Я думал, что это будет очень простым делом. Но потом был такой момент, когда я испугался, что вся поездка может сорваться из-за слабого плана. Я-то все время писал и объяснял, что должен побывать прямо там, где происходил Второй съезд, в том самом зале, побывать в домах, где жил Ленин, и тому подобное. А то, что они существуют, я не сомневался, только нужно отыскать в разных источниках. Конечно, не в «Истории КПСС» — там лишь все о резолюциях и борьбе между Лениным и Мартовым. Я листал и листал разные официальные советские книги по истории партии — и со все большей тревогой убеждался, что они на разные лады лишь повторяют то, что сказано в «Истории КПСС», — и никаких живых подробностей. Вот был съезд в Лондоне, вот боролись Ленин и Мартов, вот разделились на большевиков и меньшевиков, и это все.

Я конечно же отправился в Центральный музей Ленина в Москве, в залы, посвященные Второму съезду, то есть рождению партии большевиков. Среди выставленных документов не было никаких намеков на то, где и как заседал съезд, кроме того же самого, что в учебнике «История КПСС», то есть: съезд начался в Брюсселе, но после вмешательства полиции делегаты переехали в Лондон, там произошло разделение на большевиков и меньшевиков.

Непонятно с этим вмешательством полиции: почему она вмешивалась, по каким мотивам? Политическим? Это в Бельгии-то, демократической стране, собрались люди, какая-то партия из далекой России, разрабатывают устав — и вдруг полиция вмешивается, да настолько, что все моментально бегут в Англию. Честно говоря, мне этот момент до сих пор неясен. Может, полиция вмешивалась по мотивам уголовным? Нам в Советском Союзе этот вопрос может прийти в голову, только если здорово подумать. Когда на лекции по истории партии и в учебнике нам говорится, что вот собрались политические оппозиционеры и тут нагрянула полиция, то мы это понимаем. Без знания иной действительности, иных условий, законов и блюстителей порядка, кроме советских, сам вопрос — а чего это они нагрянули? — у нас не возникает. Пусть попробует кто-нибудь организовать этакий «Второй съезд РСДРП» сегодня в Советском Союзе! Органы так нагрянут, что и бежать не придется. Однако по сравнению с сегодняшним СССР Бельгия начала века была все же чем-то иным?

Но прошу прощения за это отступление о полиции. Я пошел в Музей Ленина, чтобы узнать, где конкретно в Лондоне происходил Второй съезд РСДРП, чтобы указать это место в моем плане посещения Лондона. В выставленных документах ничего не нашел. Но я с торжеством увидел на стене большую картину, писанную маслом, с довольно сильной динамикой, по тому же примерно принципу, что «Ленин провозглашает советскую власть»: масса делегатов, энергичный одухотворенный Ленин обличает хмурого злодея Мартова и все это происходит в каком-то старинном большом помещении под сводами. Церковь, что ли? Или замок? Подпись под картиной не оставляла сомнений: «Ленин на Втором съезде РСДРП». Сейчас не помню фамилии художника, но тогда я ее, конечно, записал, решив немедленно его отыскать, спросить, откуда он взял эти детали, этот зал в церкви или замке. Может быть, подумал я, он уже был в Лондоне и делал там этюды прямо с натуры.

Я двинулся искать кого-нибудь из работников музея, чтобы узнать, как снестись с художником, прошел в соседний зал — и остановился как вкопанный. В соседнем зале прямо передо мной на стене висела другая картина: за столом с чашками чая, в тесной темной квартирке поздним вечером сидит небольшая группа людей, довольно, впрочем, возбужденных, и энергичный, одухотворенный Ленин обличает хмурого злодея Мартова, а подпись под картиной не оставляла сомнений: «Второй съезд РСДРП».

Походив от одной картины к другой, от этой массовой бурной сцены в церкви до камерной маленькой группы спорщиков за чашкой чая в чьей-то квартирке, — я обратился за разъяснениями к экскурсоводам, но они ничего не знали. Провели к заведующему отделом. Ученый муж этот, тучный, ленивый мужчина, весьма удивился, когда я спросил, почему две картины изображают Второй съезд РСДРП так по-разному. Он сказал, что из всех посетителей, прошедших через музей, я первый заметил это противоречие. Что он сам не замечал. Но тут его осенило, и он высказал гениальную догадку: «Так съезд же был сперва в Брюсселе, а после вмешательства полиции переехал в Лондон! На одной картине — съезд в Брюсселе, а на другой — в Лондоне!» Я спросил: «Но на какой конкретно в Брюсселе, а на какой в Лондоне?» Он не знал. Я спросил, не писали ли художники, или по крайней мере один из них, интерьеры своих картин с натуры, — он засмеялся: «Да кто же будет посылать художника в Лондон за этим? Тем более что никто понятия не имеет, где конкретно происходил съезд. Мы запрашивали английских товарищей, им не удалось найти никаких следов». А картины художников — это, так сказать, их собственная художественная интерпретация.

Вот тут я и испугался. Как же мне доказать обязательную необходимость побывать в Лондоне, если даже самим «английским товарищам» не удалось отыскать и следов того места, где случилось рождение партии Ленина, партии большевиков?! Зачем же тогда мне ехать в Лондон-то?

Но отступать уже нельзя было: я перед этим так уверенно доказывал необходимость побывать в Лондоне и осмотреть все, связанное со Вторым съездом, что каждый из тех, кому я доказывал, не имел ни малейшего сомнения, что я знаю, о чем говорю. Я же ничего не знал, кроме того, что есть в учебнике по истории партии, — как и они, впрочем, тоже ничего не знают больше. Ведь мы же, хотя и учим историю КПСС всю жизнь, знаем в конце этого учения не больше, чем в начале. Все, от безусого комсомольца до министра образования. Так что, когда я, сам понятия не имея, что можно написать в форме романа о Втором съезде (и вообще, возможно ли это?), нагло заявлял, что вот-де я решил писать роман, — все начальники важно кивали головами и говорили: «Да, да, прекрасная мысль!» — и не вдавались в подробности, чтобы в беседе не показать свое полное невежество и неведение.

На это я решил сделать расчет после катастрофического визита в Музей Ленина. Ну и что же, что мест, связанных со Вторым съездом, не осталось в природе? Хм, вообще-то это странно. Так можно подумать: а был ли в природе, мол, и сам съезд или, во всяком случае, был ли он таким, как нам его описывают. Или и это, как у тех живописцев, художественная интерпретация? Но в данном случае меня это не трогало. Мне, главное, нужно было разрешение на поездку в Лондон. Я написал одно из самых филигранных произведений пера в моей жизни: план, что я в Лондоне буду посещать. Из него можно было вынести впечатление, что едва ли не самое главное в Лондоне — это места, связанные с историческим съездом РСДРП, что я буду посещать их с утра до вечера, но вместе с тем и нигде, ни полслова нельзя было найти, существуют ли они вообще. Вы знаете, я был почти уверен, что никто не станет уточнять — именно чтобы не открыть свое невежество. И никто не уточнил.

Все неясности, однако, очень помогла запрятать одна совершенно точная, конкретная ясность: посещение могилы Карла Маркса на Хайгейтском кладбище.

Единственная жизненная деталь, оставшаяся от Второго съезда РСДРП, кроме бумажных резолюций и перепалок, — это то, что после съезда большевики во главе с Лениным отправились на могилу Карла Маркса и спели там «Интернационал». «История КПСС» умалчивает, ходили ли туда и меньшевики, пели ли и они что-нибудь. Но для меня, чтобы уехать в Лондон, и это было не важно. Главное, что каждый раз, объясняя очередному ответственному лицу план поездки, я, отозвавшись в общих чертах о необходимости для меня посетить места, связанные со съездом, точно переходил к могиле Маркса: «Ну вот, к примеру, хотя бы такое место: Ленин и большевики поют на могиле Маркса «Интернационал». Ведь я должен посмотреть это место, чтобы написать реалистически? Есть ли там деревья и какие? Как могила выглядит? Поют ли птицы? Или слышны промышленные шумы?» Ответственное лицо с важным видом кивало, показывая, что оно, да, понимает все сложности создания литературно-художественного произведения, и соглашалось, что да, без поездки в Лондон и промышленных шумов хорошего романа о Ленине не получится.

Ох, выручила меня эта могила Карла Маркса. Разрешение я наконец получил. Что было дальше, я расскажу в следующий раз.

30 июля 1976 г.

Могила Карла Маркса

Беседа 3

Приехав в Лондон, я меньше всего, конечно, стремился в места, связанные со Вторым сездом РСДРП. Я больше был озабочен, как уйти от неусыпного моего стража (а он первые дни не отпускал меня ни на шаг), как и куда обратиться за разрешением остаться в Англии. И я остался — и что-то писал, у меня брали интервью. Потом была масса работы с переснятыми на пленку моими рукописями, все это я отпечатывал при очень сильном увеличении на фотобумагу. Перед отъездом из СССР я на каждый кадр обычной «фэдовской» пленки ухитрялся снимать по шесть машинописных листов — это чтоб пленки занимали как можно меньше места, и вот на некоторых кадрах резкость оказалась недостаточной, и я в Лондоне потерял много времени на расшифровку.

Потом готовил к изданию полный текст романа-документа «Бабий Яр», привезенный на пленке. Да проверка переводов. Да простое, элементарное устройство в жизни. В общем, занят был по уши. Еще автошколу прошел, сдал на водительские права, купил автомобиль. В 1971 году купил дом, опять же — устройство. И где-то очень далеко, как во сне, остались и тот Второй съезд РСДРП, и могила Карла Маркса. Я вспомнил о Карле Марксе лишь потому, что, разглядывая карту Лондона, удивленно обнаружил, что живу в своем доме всего лишь в каких-нибудь десяти-пятнадцати минутах ходьбы от Хайгейтского кладбища, где могила Маркса. Подумал, что надо пойти посмотреть все-таки, но отложил, конечно, и опять забыл. Так я прожил в Лондоне пять лет, а могилы Маркса не видел.

Это бывает. Человек не удосуживается посетить что-нибудь именно потому, что слишком близко живет. Я как-то был в Ленинграде и остановился у одного приятеля, который жил буквально рядом с Петропавловской крепостью. Он за свою жизнь ни разу в ней не был. Я его потащил, мы обошли всю крепость, посмотрели равелины, послушали экскурсоводов, он был очень доволен, все говорил: «Вот как хорошо, что ты меня вытащил, а то бы я никогда не собрался сам».

А то еще жил я в Москве, на улице Горького у Моссовета, снимал комнату у двух старушек, матери и дочери. Они всю жизнь тут прожили — и никогда, ни разу не были ни в Мавзолее, ни в Кремле и Царь-пушки не видели. Все как-то собирались и не могли собраться, хотя от Моссовета до Кремля десять минут ходу.

Ну, а во-вторых, это ведь для коммунистов могила Маркса святыня и едва ли не достопримечательность номер один в Лондоне. Китайцы в Лондоне бывают, те прямо строем к Марксу идут, по стойке «смирно» становятся и «Интернационал» поют. Советские приезжают в Лондон — тоже организованно к Марксу, хоть и не строем, но — «Товарищи, не отставать, товарищи, не отрывайтесь от группы!». Их сразу узнаёшь.

Им бы, знаете, не к Марксу, а к Марксу и Спенсеру за покупками; нет, ведут на кладбище. «Маркс и Спенсер» — это знаменитая фирма, магазины которой с дешевыми промтоварами очень популярны. И в Англии, если вы скажете «Иду к Марксу», каждый, конечно, поймет только в одном смысле, что вы идете в магазин «Маркс и Спенсер». И достопримечательности в Лондоне посещаются миллионами туристов совсем другие. Редко кто добирается до могилы Маркса.

Кто-то из англичан сказал мне однажды с улыбкой, что, кстати, там, на Хайгейтском кладбище, напротив памятника Марксу стоит памятник какому-то Спенсеру, так что и на Хайгейтском кладбище, собственно, тоже идете к «Марксу и Спенсеру». Я подумал, что он просто болтает, но он повторял: «Будете там, обратите внимание».

Но прошло пять лет, я редко вспоминал о Марксе и, может быть, по сей день не выбрался бы, если бы не мой приятель, писатель Григорий Свирский. Он приехал в Лондон, я пригласил его остановиться у меня, и как-то утром за завтраком я обмолвился, что вот-де рядом с моим домом Хайгейтское кладбище, а я там и не был. Он возмутился моей ленью. Предложил немедленно пойти. Я попробовал перенести на завтра, «на потом» — нет, он не согласился. Пришлось идти.

Для начала мы заблудились. Поскольку это совсем рядом с домом, я карты не брал, естественно, я так вроде направление помнил. Но там, где должно было находиться кладбище, был лишь очень красивый, утопающий в цветах, с озерами парк. Мы и в него входили, и вокруг плутали — нет Хайгейтского кладбища. Спросили двух-трех прохожих, — к нашему изумлению, они не знали.

Напротив парка шло строительство какого-то комплекса зданий, работало много рабочих. Мы сообразили, что рабочий класс уж должен знать, где могила Маркса, — и направились к ним. Каменщики, у которых мы спросили, не знали. Они стали перекрикиваться, спрашивать у других, пришел водитель самосвала, пришел бульдозерист, высказывались разные предположения. Наконец из будки вылез с бутылкой молока и булкой в руках ленивый мастер и стал нам долго и путано объяснять, что надо пойти на юг, до светофора, а там налево, а там направо… Какой юг, какой светофор, я помнил, что на карте Хайгейтское кладбище вот тут, прямо вот тут. Поэтому мы, поблагодарив, пошли все же опять в парк — и только когда углубились в него, увидели и кладбищенскую стену, и памятники за ней. Мой друг Григорий Свирский торжествовал: то, что рабочие не знали, где могила Маркса, произвело на него впечатление.

Кладбище как кладбище, чистенькое. Дорожки, правда, выложены булыжником с галькой, с промоинами от дождей; могила Маркса находится довольно далеко от входа, так что, если какие-нибудь посетительницы-дамы на шпильках, то доковылять довольно мучительно, особенно если — «Не отрывайтесь от группы товарищи!». Памятник на могиле Маркса выделяется величиной и тяжеловесностью. Гранитный параллелепипед — и на нем голова, огромная голова с мясистым носом, рублеными чертами, самодовольнохолодным взором. И как-то так она на этом параллелепипеде посажена, словно это голова горбатого, косматого злюки. Скульптор думал, что изобразил величие, гордость или что там еще, а получился недобрый горбатый колдун. Очень плохой памятник. По сравнению с ним памятник в Москве на проспекте Карла Маркса покажется шедевром искусства.

Что написано на памятнике? Ну как вы думаете? Конечно же огромными буквами «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Пониже: «Карл Маркс». И еще ниже — цитата относительно того, что философы только объясняли мир, а задача, значит, в том, чтобы его изменить. Это знаменитая цитата, мы ее с младенческих лет учим и до того задалбливаем, что и не вдумываемся в смысл, а смысл в ней сомнительный, потому что изменять мир — это все-таки не дело философов. Их дело все-таки его попытаться постичь, понять, а он так безграничен, сложен и многогранен, что тот, кто закричит «Я уже постиг!», мягко говоря, очень самоуверенный и не философ. А тот, кто к тому же возьмет на себя наглость добавить: «Я не только уже все постиг, но и указываю, как все переломать и изменить, кого убить, кого оставить и вообще как должно быть», — это уже слепое, самоуверенное бедствие. Да, бедствие.

Кладбище было пустынно. Спустя некоторое время подошли несколько англичан, посмотрели на Маркса, пошли дальше. Я вспомнил, что должен что-то проверить, оглянулся — действительно, точно напротив могилы Маркса, по другую сторону дорожки, на скромном памятнике написано: «Здесь покоится прах Г. Спенсера, годы жизни 1820–1903». Эта могила вызвала у меня как-то больше… симпатии, что ли. Без «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и без цитат. Это был, вероятно, просто человек, не претендовавший на то, что он уже все понял, и тем более на то, чтобы все переломать и какое-то энное количество человечества убить, а остальных организовать так, как он придумал, видите ли, благодетель… Не люблю я самозваных благодетелей человечества любых мастей. Если выбирать между таким благодетелем и простым, обыкновенным человеком, я выбираю просто человека. Без претензий…

Потом я еще раз был на Хайгейтском кладбище — по оригинальному поводу. Какие-то ночные злоумышленники (как потом выяснилось, какая-то фракция анархистов) свалили памятник на могиле Маркса. Это им все-таки пришлось потрудиться, веревки накидывали, что ли, и тянули потом? Газеты напечатали фотографии: голова памятника так неприлично упала — прямо носом в землю. Газеты возмущались: вандализм. Можно не разделять взглядов и учения покойника, но зачем памятник сваливать — это дикарство. Ну да. Вот еще одни претендующие на роль благодетелей показали уровень своего ума и своей цивилизации. Междоусобная война разных благодетелей. Я ходил на кладбище из любопытства. Действительно, Маркс уткнулся в землю, взрыв ее мясистым носом, и скульптура кое-где пообломалась. Ее на время забирали, там, на средства британской компартии, где-то реставрировали — и опять водрузили.

Памятник на могиле Спенсера, конечно, никому в голову не придет сваливать, он стоит себе. Вокруг растут деревья — акации, клены, березы. В парке за забором много гуляющих, особенно вечерами, а по субботам и воскресеньям на открытой эстраде играют оркестры.

6 августа 1976 г.