Оппозиция литературы

Оппозиция литературы

Каждому, кто прикасается к истории нашей художественной литературы, должно бросаться в глаза обилие несчастливых, а то и трагических судеб писателей и поэтов. Школьные учебники упорно подчеркивают трагедии писателей дореволюционных, которые все, конечно, от Радищева до Льва Толстого, задыхались в тисках царизма. Но вот скоро шестьдесят лет, как царизма нет, а за тот период писательских трагедий случилось во много раз больше, чем за все столетия предыдущей истории.

Первый русский нобелевский лауреат Бунин оказался за бортом России и никогда в нее не вернулся. Один из самых блестящих писателей мира Владимир Набоков в пожизненной эмиграции стал более англоязычным, чем русским. Максим Горький вернулся, лишь чтобы, возглавив административную рубку литературы под корень, быть в конце концов физически убитым в числе других. Расстрелянный Гумилев, замученный Мандельштам и сотни, сотни других талантов. Платонов — дворник при Союзе писателей. Булгаков, чьи «Собачье сердце» или «Мастер и Маргарита», чудом уцелев, появляются спустя много лет после его смерти. Есенин и Маяковский, хоть и каждый по-разному, но кончающие одним и тем же — самоубийством. Или самоубийство гордости русской поэзии — Марины Цветаевой. Или самоубийство большого таланта, но постыдной и страшной фигуры советской литературы — Александра Фадеева.

Какая дикая свистопляска, какая травля Зощенко и Ахматовой — не укладывающаяся ни в какие разумные рамки, прямо неприличная — была в конце сороковых годов! Или вокруг Дудинцева за его роман «Не хлебом единым». А травля второго русского нобелевского лауреата — Пастернака, которой довели его и до отказа от премии, и до быстрой смерти. Вспомним, конечно, постыдный процесс Синявского и Даниэля, отсидку их в концлагере. Лауреата Нобелевской премии Солженицына, который оказался повыносливее и тверже, чем Пастернак, додумались насильно выдворить из пределов страны — то еще хорошо, что не закрыли пожизненно за проволоку или в сумасшедший дом. Теперь в изгнании оказался один из самых серьезных современных русских писателей — Максимов, как и один из лучших русских поэтов (а по мнению некоторых вообще лучший на сегодня) — Бродский.

Если добавить воистину трагическое положение, в котором находятся сегодня на родине Виктор Некрасов, Окуджава, Галич, Войнович, Чуковская и десятки других, то получается картина такая странно-невеселая, что, право, верится с трудом. Трагедия русской литературы разрослась до немыслимых размеров, как показывают факты, после свержения царизма. Что это такое? Какой-то непонятный рок? Трагическая судьба как отличительная специфическая черта талантов из числа пресловутых загадочных славянских душ?

Нет, конечно, ни загадочные души, ни рок, ни прочая мистика тут совершенно ни при чем, потом что все гораздо проще. Писатель — а это слово я хочу употреблять в его единственно правильном значении: писатель настоящий, то есть не халтурщик, не приспособленец, не лжец, а подлинный и честный художник, — вот именно в таком смысле писатель не может не оказаться в оппозиции к любому общественному порядку, построенному на подавлении, на насилии. Или он действительно писатель — и тогда он автоматически враг для царящего вокруг насилия. Или он приспосабливается к насилию, льстит ему, поет дифирамбы — но тогда он уже не писатель. Псевдолитературный писака в услужении.

Давайте рассмотрим любопытный факт. Большое количество писателей, сложивших головы в советских тюрьмах и лагерях сталинского периода, не были политическими противниками советского режима. Можно ли, например, сказать, что Горький, Мандельштам или Бабель были антимарксисты, антикоммунисты, антисоветчики? Мандельшам всего-навсего имел несчастье написать стихотворение, где сатирически изобразил Сталина, и даже не опубликовал — куда там, только написал да неосторожно кому-то прочел. Горький столько дифирамбов пропел Сталину и советскому строю, против даже и не написал, он, кажется, имел какие-то мысли. Кажется. Может, этими мыслями неосторожно с кем-то поделился, может, и нет, никто не знает.

Можно ли сказать, что Пастернак был политическим противником коммунизма или советского строя? Дудинцев написал роман с самыми лучшими советскими гражданскими чувствами: выпятить недостатки, которые мешают советскому строю, и народу, и партии.

Лиричный, неполитичный, весь с головой в искусстве поэт Бродский — разве он антикоммунист или антисоветчик? Александр Солженицын за все годы его травли ни слова худого не сказал ни о правительстве, ни о партии, ни о советском строе — он, собственно, продолжал раскрывать то, что сами партия и правительство открыли на XX и XXII съездах — и осудили. Как же его можно было назвать антисоветчиком или антикоммунистом?

Нет, подлинных художников в Советском Союзе официально клеймят как «врагов народа», «антисоветчиков», «агентов империализма» и прочее не потому, что они становятся политической оппозицией, а именно и только потому, что они творят как настоящие художники. Во врагах режима побывал Шостакович — за что? За совершенно не политическую, отвлеченную музыку. Живописец может быть врагом за то, что оригинально, а не так, как все, рисует. Скульптор — за то, что высек нечто необычное. Настоящий художник для тоталитарного режима враг уже только потому, что он настоящий художник.

Упрощенно говоря: он ведь не гнется. Он — ярко выраженная индивидуальность, свободная духом личность, а таких режим насилия не выносит: у меня все гнутся, все подчиняются, все меняют ногу при первом же посвисте, а ты почему нет? Более того, то, что создает художник, заключает в себе обаятельную и убедительную способность заражать своим свободным духом других. Это уже совсем неприемлемо для режима насилия. Ему нужен больше военный марш, чем соната си-бемоль, картина «Колхозный урожай», а не абстрактный пейзаж без высоковольтных опор, стихи во славу партии, а не гнилая любовная лирика, псевдороман «Секретарь обкома», но ни в коем случае не «Доктор Живаго».

Все организаторы тоталитарного насилия — большие рационалисты. Они хотят хорошего и при этом изобретают какую-нибудь насильственную схему, которую — как им кажется — стоит только всем принять к исполнению, и сразу все на земле организуется наилучшим образом. Но в их рационализме, в их схематизме — как раз и их роковая ошибка. Человеческая душа, человеческая индивидуальность, человеческое «я» — в миллионы раз сложнее, чем им кажется. Соответственно и жизнь уж совсем в неисчислимое количество раз сложнее, чем им бы хотелось. Они не хотят с этим согласиться, иначе надо признать, что их схемы и построения мертвы и глупы.

Тогда они принимаются втискивать жизнь и людскую душу в свои схемы. Пишутся псевдоученые трактаты, что никакой души нет, что человек — простое арифметическое производное среды, а свобода — осознанная необходимость подчиняться, и вообще, чем больше человек подчиняется, тем, оказывается, он свободнее. И тому подобное.

И вдруг — личность, художник, который безгранично, неистово свободен именно потому, что не подчиняется. Литература, как и все искусство вообще, — это ведь как любовь. Это просто дается нам природой, или Богом, оно есть, или его нет. Можно ли любовью управлять, как автомобилем или трактором; приказать: здесь немедленно влюбись, теперь люби, теперь чуть меньше, чуть больше, прекрати.

Точно так же и искусство, точно так же и литература. Это не подлежит никакой рационализации, не подчиняется никакой власти. И как любовь, литература не может быть задана. В свете последнего мне вспоминаются очень смешные собрания писателей по всей стране накануне празднования столетия со дня рождения Ленина. В директивном порядке всем без исключения давалось задание: написать что-то к столетию. И все выступали и брали на себя обязательства. И обязательства записывались в протоколах и потом проверялись. Невероятная, сложнейшая, ответственнейшая кампания в советской литературе.

Вот, столетие уже давно прошло, можно спросить: ну, много шедевров создали? Интересно, что многие ведь искренне старались. При Горьком еще был создан термин: «социальный заказ» в литературе. Сколько пишущего народу искренне старалось выполнить этот социальный заказ. Но в момент, когда писатель принимает социальный заказ всерьез, он перестает быть писателем. Он становится ремесленником, выполняющим заказ, литературно кропающим, но не вольно творящим. Наиболее удачно накропавшим можно, конечно, создать искусственную славу, вручить Сталинские, там, Ленинские ли, Государственные ли премии, вынести благодарности в приказах и выдать бесплатные путевки в Коктебель, но к литературе это уже не имеет отношения. Это из совсем других областей — карьеры, добывания благ и прочее. А мы говорим о литературе. О художнике подлинном, который, хочет он того или нет, но всегда, непременно окажется в оппозиции ко всякому насилию, к любой лжи, фальши, ко всяким усилиям втиснуть жизнь в изобретенные честолюбивыми невеждами схемы.

Исторически так сложилось, что в жизни нашего народа литература, как и религия, играла очень большую роль. Влияние поэтов и писателей на умы было всегда гораздо больше, чем министров. Отсюда и обилие трагичных писательских судеб — можно сказать, прямо пропорционально величине царящего насилия и несправедливости. Иными словами, для вдумчивого исследователя, пожалуй, достаточно узнать, каково было количество преследуемых, отверженных, загубленных при данном режиме писателей, художников, чтобы определить, до какой степени поднималась несправедливость в тот период.

Гонения в литературе, происходящие в последние годы в Советском Союзе, таким образом, не делают большой чести сегодняшнему периоду. И это, конечно, не только мое мнение.

1 июня 1974 г.