Ножницы в море

Море было спокойнее всего на свете — спокойнее облаков, спокойнее берега, спокойнее любого спящего; только небо было таким же спокойным, как море, да еще, может быть, лицо моего шестилетнего сына, сидевшего на носу лодки, а я греб, любуясь ими тремя, и мы уплывали в море, потому что нам хотелось.

— Людей совсем не видно, — сказал сын. — Мы уже в море?

— Да, — сказал я.

Я перестал грести. Лодка замерла, качаясь только от нашего дыхания. Я задумался, вспоминая синюю стрекозу, которая неподвижно сидела на листе осоки у того пруда, в том детстве, когда мне было шесть лет.

— Если бы нашей семье нужен был герб, — сказал я, — я нарисовал бы синюю стрекозу на зеленом листе.

— А зачем нам герб? — спросил сын.

— Просто так.

Сыну повезло — у него была прекрасная мать, женственная до кончиков ресниц и легко понимающая то, что совершенно непонятно, и мне мой ум даже в его лучших проявлениях всегда казался примитивным инструментом, вроде ножниц, рядом с ее качествами, которые обнаруживались не в словах, отнюдь, а в поступках, потому что слова говорить у нее получалось плохо и она больше молчала, вроде как божья матерь, которая предоставила говорить сыну, а сама молчала и ничего не сказала даже тогда, когда все кончилось. Сыну повезло, а мне не повезло, потому что вместо жены у меня было что-то необычное, а необычное лучше иметь чем угодно, только вовсе не женой, поскольку жена должна быть с маленькой буквы, как мне кажется, иначе ножницы звенят, как в парикмахерской, и стригут цветы.

Я посмотрел на сына — он сидел очень задумчивый, погруженный в себя, опустив голову.

— Сын, — позвал я, и он медленно поднял голову, и глаза его были влажными и блестящими — может быть, потому, что в них отражалась такая же поверхность моря, а может быть, от слез.

— Что? — спросил он бровями.

— О чем ты задумался? — спросил я.

Он посмотрел на меня грустно, губы его дрогнули, и он сказал:

— У меня к тебе очень большая просьба.

— Какая? — спросил я, готовый к любым подвигам, лишь бы он не погружался вот так, неизвестно куда.

— Пожалуйста, — сказал он, — никогда не спрашивай меня, о чем я думаю.

— Хорошо, — сказал я мгновенно, потому что все-таки голова у меня работает иногда неплохо.

Потом мы шли с ним по берегу и навстречу нам попался одноногий человек в трусах, который прыгал к морю, опираясь на костыль, и сын мой взял меня за руку, но я уже ни о чем не спросил его, да и не о чем было спрашивать.

Дома он с восторгом рассказал матери, что мы очень хорошо покатались на лодке и что людей на берегу совсем не было видно, так далеко мы заплыли.