6. Еще более дурацкое положение

Пропащая корова всегда дойная.

Пословица

Высказался он, конечно, неудачно, Надя усмехнулась, но до слов ли тут всем было!

— А ты холостой ли? — спросила мать Наталья, и в голосе ее была нескрываемая радость.

— Нет вопроса, — подтвердил Афанасий Иванович.

Отец Михаил поднял голову, но не успел ничего произнести, как Надя стремительно сказала:

— Спасибо, Афанасий Иванович, за великую честь, но быть вашей женой мне невозможно.

И поклонилась ему, однако оставалось неясным, печально она это произнесла или насмешливо.

— Ой, — сказала мать Наталья.

— Не болтайте! — прикрикнул на нее отец Михаил.

Афанасий Иванович задохнулся от растерянности, почувствовав себя не на коне, а где-то рядом.

— Раз так, — сказал он, с трудом овладевая собой, — то немедленно найди мои ботинки, чтобы я ушел.

— Объяснись, — приказал Наде отец Михаил.

— Батюшка, не при Афанасии Ивановиче бы, — попросила Надя.

— Где мои ботинки? — завопил Афанасий Иванович. И вдруг понял, что их спрятала Надя, спрятала нарочно, чтобы не дать ему смыться. Да нет, подумалось ему, откуда она знать-то могла, что я захочу уйти? Откуда-то знала, сказал ему внутренний голос, она о тебе многое знает, и не исключено даже, что и всего тебя за эту ночь раскусила. Но к разумному этому предостережению Афанасий Иванович прислушаться толком и сделать для себя выводы не успел — подхватила его вдруг незнакомая полнота чувств и понесла сквозь картины и соображения, которые замелькали с необыкновенной пестротой. То померещилось ему, что он сидит на постели совершенно голый снизу, хотя сверху в рубашке с галстуком и в куртке; то увидел он тот вот прием на головокружительном уровне, но его почему-то с этого приема выволакивают прочь, а Надя обидно смеется вслед; то ощутил он мысленно мягкое и горячее, и мелькнуло соображение, какой он был в эту ночь, а дальше пусть будет, что будет, молодец, и что женщина такого забыть не сможет, но тут он вспомнил, что за всю ночь ни одного ласкового слова не слышал, да и вообще она почти не открывала рта, только для поцелуев. Познал, но не узнал! — взорвалось у него в голове высокопарное и нелепое соображение, совершенно ему прежде чуждое, и тут же ладони его почувствовали нежную кожу ее юных колен, и он чуть не зажмурился от желания, шампуром проткнувшего ему сердце. То он увидел ни к селу ни к городу народного умельца Алешу и библиотекаршу Берту Самойловну, а также святого Дмитрия Солунского, и услышал, как Надя читает ему слова: «…действовать и телом, и душою, и чувствами, и разумом, и сердцем, и волею…» Тут он почему-то качнулся на кровати и схватился за спинку, чтобы не упасть, и картины сгинули вместе с соображениями.

«Какой-то балаган», — подумал он, озираясь. Он перехватил неожиданно Надин взгляд и вдруг струсил было, что она читает его мысли, но тут увидел в ее блестящих глазах столько боли, тоски и жалости («Неужели? Не померещилось ли мне?» — даже вздрогнул он), что приободрился. «Мы еще повторим эту ночь, Афанасий Иванович, — гордо сказал он себе. — Ну и девка!»

— Говори при нем, — сказал священник Наде.

— Оттого не могу я быть вашей женой, Афанасий Иванович, — заговорила та старомодно, что он опять-таки счел балаганом, потому как не мог понять, издевается она над ним или нет, — что я вам никак не пара. Вы — сами знаете, какой вы, а что я? Учусь у регента при семинарии…

— Училась, — зло и твердо перебил отец Михаил.

— Училась, — покорно согласилась Надя. — Телевизор не смотрю, в кино и театр не хожу, светских книг сейчас почти не читаю, радио не слушаю, в газеты не заглядываю. Не ровня я вам никак, на что я вам такая?

— Я тебе приказываю идти за него замуж, — сказал священник.

— Мы вас сегодня же обвенчаем — и концы в воду, — сказала сладко мать Наталья.

— Никакого венчания, — сказал Афанасий Иванович.

— Да без этого как же? — бросилась к нему мать Наталья.

— Бог мне не нужен, — сказал Афанасий Иванович.

— Нет, не могу, батюшка, — сказала Надя отцу Михаилу.

— Почему? — закричал тот.

— Не при нем же! — взмолилась Надя.

— Говори при нем! — крикнул священник и даже ногой топнул от гнева.

Надя вздрогнула и повернулась к Афанасию Ивановичу.

— Я разлюбила вас, Афанасий Иванович, — легко и просто сказала она. — А без любви замуж не пойду, хоть мне сам патриарх приказывай!

— Бесстыдница! Чтобы духу твоего здесь не было! — рассвирепел священник.

— Где жить-то будешь, дура? — простонала монашка.

— Беру на себя, — сказал вдруг Афанасий Иванович. — Собирайся.

У него в бумажнике имелся ключ от двухкомнатной квартиры одной легкомысленной приятельницы, которой надоели неудачные замужества — и она уехала на два года в заполярные края искать свежего счастья.

Надя выскользнула из комнаты и вернулась с ботинками, которые поставила перед Афанасием Ивановичем, беспомощно и виновато ему улыбнувшись.

Комнату снова заполнило густое, как мазут, молчание. Афанасий Иванович вмиг обулся, сразу приободрившись до полной независимости.

Часа через два Надя сказала Афанасию Ивановичу, беря у него ключ, протянутый ей на джентльменски открытой ладони, беря одними ногтями, чтобы не дотронуться до руки:

— Не приходите ко мне, не позвонив.

— Нет вопроса, — благородно ответил тот.

Квартира расположена была на последнем этаже девятиэтажного дома, имела все удобства, балкон ее нависал над парком. Когда вошли, то Афанасий Иванович скромно и без слов положил на стол красного, между прочим, дерева двести рублей «на первое время». Но квартира, видимо, не произвела на Надю никакого впечатления, как будто она в таком вот шике и выросла. И на двусмысленные деньги она глянула без выражения, как на коробку спичек, которую он предусмотрительно оставил в кухне, ничего про эти деньги не сказала, не понять было, приняла их или не приняла — ни спасибо, ни негодования, ни возмущения. А ведь похоже было на как бы за что-то плату, не правда ли?.. А она и бровью не повела. Черт знает что! Только и сказала, чтобы без звонка не являлся.

Играя и дальше полное благородство, Афанасий Иванович достал визитную карточку, заполненную по-русски, а на обороте еще и по-английски, выложил на стол и сказал:

— Если что — звони.

После чего остановился ждать чего-нибудь на прощанье — если не в память о минувшей ночи, то хоть как бы награды за благородство: поцелуя, объятий, содержательного взгляда, на худой конец. Но не дождался ничего, кроме бесстрастного и относящегося явно только к его предложению звонить:

— Спасибо.

Не удержался Афанасий Иванович — а ведь в два с лишним раза старше был! — и все-таки спросил:

— Ты, что же это, считаешь — нам и объясниться не надо?

Тут Надя так решительно мотнула головой и с таким отвращением на него глянула, что ему оставалось только поскорее уйти.

В дверях он не утерпел и задержался, давая девчонке последнюю возможность проявить чувства к нему, но Надя их, казалось, и не испытывала, на буйные кудри, распахнутую выворотку и пристальный взгляд не обратила никакого внимания. Афанасий Иванович ушел ни с чем — наверно, поэтому он утратил ловкость движений и не попал, спускаясь к площадке с лифтом, пяткой на ступеньку, с трудом удержался на ногах, с грохотом соскользнув по лестнице. Но ни вскрика, ни смеха не услышал за спиной — лишь равнодушный стук захлопнутой двери.

«В этой бабе есть что взболтать перед употреблением», — старался утешить себя Афанасий Иванович, смотрясь в зеркало, украшавшее лифт, и вспоминая не случайные огорчения минувшего приключения, а его главное содержание.