Космический Петербург Галины Илюхиной

Июльская осень в Комарово только начала расправлять свои сосновые крылья, а над Петербургом уже летели огромные киты из белых ночей поэтического мира Галины Илюхиной.

Петербург в её поэзии – город, вечно плывущий в необъятных космических глубинах; как всегда, загадочный, замотавший в один клубок нити разных времён и судеб. Дети-поэты, уподобляясь древнеримским паркам, плетут из этого клубка словесные узоры и клеят их, как аппликации, на угрюмые северные камни. Может быть, поэтому в каменном городе всё ещё теплится жизнь…

Модель мира в стихах Галины Илюхиной сродни космической модели в классическом античном сознании. А. Ф. Лосев так рисует образ античного космоса: «Космос, природа есть театральная сцена. А люди – актёры, которые появляются на этой сцене, играют свою роль и уходят. Откуда они приходят?.. С неба, ведь люди – эманация космоса, космического эфира…». В её стихах присутствует чувственно-материальный космологизм, её лирические герои с интересом вглядываются в окружающие их звёзды или же смотрят вниз, в адскую бездну с верхних точек вертикальной Вселенной, или, наоборот, – в такой желанный верх – со дна реки, со дна двора-колодца, со дна своей души и даже со дна пьесы «На дне». При этом автор использует и вполне традиционные элементы метаописания «странного» города и его насельников: театр, сцена, куклы, зеркало, отражение, тень, город-призрак.

Петербург – это целая Вселенная. Здесь всё рядом: и солнце, и звёзды, а иногда (бывает и такое!) в нём остаётся для жизни только женщина и луна. Но об экзистенциальной теме одиночества – позже. В мистическом невесомом городе человек с лёгкостью перемещается в пространстве. Гиперболы здесь – дело житейское:

Удаляясь, он становится высок.

И луна ему царапает висок, —

он идёт уже по плечи в облаках.

Или: «Солнце ночное всходит из-за плеча…»

Часто встречаются и литоты, подчёркивая «игрушечность» человека и мира. Они достаточно распространены в значении обратной гиперболы: например, в стихотворении «Питер – сумерки – зима» целый город становится маленьким стеклянным шаром, в котором идёт снег.

Звёзд в художественном мире поэтессы – бесконечное множество. У неё это не только небесные тела, но и вполне прощупываемые вещи: номер журнала «Звезда», «звёзды на тужурке», «звёзды иголок в душистом стогу»… Более выразительна, конечно же, сакральная символика: «Вон в доске небесной шляпки гвоздей блестят» с аллюзией на распятие, «надо мною тоже сверкают в ночи кресты» и т. д. В космической тишине, на грани жизни и смерти, всегда есть над чем задуматься, остановившись на одном из отрезков жизненных мытарств. По всему небу стихов аккуратно расставлены звёздные многоточия…

Галина Илюхина – поэт ироничный. Ирония для неё – некое средство самозащиты от враждебного холодного космоса северной столицы, это попытка осторожного прощупывания её чёрных дыр с иллюзией их зашивания; попытка в них не провалиться, быть выше вечной бездны; возможно, защитить себя колючей шкуркой, а иногда просто мастерски поиграть смыслами. Тем же, очевидно, объясняется и частое использование «периферийной» лексики, ироничная игра словами: «пестня», «празднег», «филозофичное», «жолтая», «чорный» («в чорном поезде чорный профессор») и др.

Петербург – огромный величественный город, но, если посмотреть на него из космоса, с орбиты или поверхности Луны, тут же становится уязвимым, хрупким, пустым. Масштабы его вавилонски-смесительной стихии уменьшаются до размеров сценки из представления в кукольном театре. Поэтесса умело использует такой перенос точки поэтического обзора, чтобы показать всю крошечность беззащитного человека, ведь с позиции античной системы координат это существо – всего лишь крупица огромного космического тела.

В стихотворении «Птичий февраль» речь идёт о похоронах, но неограниченной силой мыслетворчества яма из конкретного углубления в земле вырастает до вселенских масштабов – вечная бездна бесконечно ужасает человека, без веры ограниченного во времени своего замкнутого бытия. Автор, глядя сверху вниз, сравнивает копошащихся в вечной суете людей с чёрными точками-семечками:

Топчемся у ямы на краю,

тупо коченея на ветру.

Спи спокойно, баюшки-баю,

отлетая в божию дыру.

А внизу – заснеженный погост,

птичьих лапок лёгкие кресты.

Все мы, если смотришь с высоты, —

семечек рассыпанная горсть.

Взгляд с высоты необходим и для обозрения своей прошлой жизни, в которой даже обычный школьный завуч в зелёном костюме – это некий пришелец в личное бытие, зелёный человечек, оставивший свой неповторимый отпечаток на жизненной ткани («В учительской водится завуч – безжалостный монстр в зелёном костюме, и зуб золотой её остр…»). И снова взгляд с неба:

…И бесшумно вспыхивали зарницы,

будто кто-то сверху снимал на фото

все, что д?лжно в памяти сохраниться.

Этот «кто-то», очевидно, – Ангел-Хранитель, одна из задач которого – показать душе перед путешествием в холодный космос, где ей предстоит проходить страшные мытарства, весь её жизненный фильм (документальный, с вставками из фотографий).

С самого детства лирическая героиня внимательно всматривается в загадочную Вселенную:

И я, скача на ножке спичечной,

смотрю со дна густого дня

в квадратик неба сине-птичечный,

а небо смотрит на меня.

В стихотворение «Белой ночью» причудливо реинсталлирован античный претекст – миф о китах как опоре Земли.

Однажды в июне, в сезон знаменитых ночей,

мы видели чудо. Был город как будто ничей —

темнел отстраненно, качал головами садов…

А в небо вплывала армада огромных китов…

Сверхнасыщенная реальность поэзии Галины Илюхиной неотделима от мифа. По более ранним версиям Землю держали семь огромных китов, четверо из которых уплыли в бездонную даль, не выдержав ноши греховных поступков людей. Считалось, что в случае погибели оставшихся трёх китов придёт конец света. Нужно сказать, что и в петербургских мифах сильна апокалиптическая символика. Она же просматривается и в стихах Илюхиной, как правило, сопряжена с темой одиночества человека во всепоглощающем чреве города, одиночества перед финалом истории.

Сила поэтического воображения не имеет границ: абсолютно всё может летать в космической невесомости города на Неве.

И мы онемели от жуткой такой красоты,

и стали как добрые рыбы, и были легки,

и плыли вдоль улиц на окон своих маяки.

И не было мертвым сие рукотворное дно —

наш город с китами небесными был заодно.

Он знал, что киты, с высоты обозрев Петербург,

вернутся под утро, свершив свой магический круг,

на вечное место – сквозь толщу земли и воды —

наш город держать на ракушечных спинах седых.

В словарях символов говорится, что кит олицетворяет силу космических вод, возобновление как космическое, так и личное, а также поглощающую могилу. Желудок кита – это одновременно место смерти и перерождения. Что примечательно, мы находимся как раз в Комплексе сверхскоплений Рыб-Кита, называемом ещё галактической нитью. В стихотворении «Белой ночью» Земля сужается до масштабов Петербурга: киты держат «на ракушечных спинах седых» не Землю, а город Петра, вернувшись на своё «вечное место» сквозь толщу невских вод.

В Ветхом Завете кит – символ Ионы. Уже не из языческого мифа, а из библейского контекста киты являются в строчках стихотворения «Предзимнее»: «Ноябрь – рыба-кит, и все мы в нём ионы…» Петербуржцы в ноябре действительно будто оказываются во чреве кита и лишь к весне постепенно выходят из этой временной могилы.

По всему поэтическому миру Галины Илюхиной разбросан «космический мусор» – множество самых разнообразных вещей, которые заполняют собой пустоту жизненного пространства человека в большом городе. Жизнь настолько быстротечна, что они лишь пролетают мимо, запечатлеваясь в памяти, как осколки какого-нибудь метеорита: вот пролетает голосящий советский радиоприёмник «Маяк», а вслед за ним откуда-то из детства мчится комок макарон из школьного завтрака, то и дело мелькают перед глазами мамины туфли, пустая фляга, холщовая сума, окурки звёзд и даже медуза чайного гриба из восьмидесятых. Пусто и одиноко… Сама поэтесса с улыбкой рассказывает, как в журнале «Дружба народов» как-то опубликовали подборку её стихов под названием «Зверёк вселенского сиротства». Так и написали: «Галина Илюхина. Зверёк вселенского сиротства». Без тире, конечно, но читалось забавно.

В условиях абсолютного фаталистического космологизма античной культуры человек проживал то, что было изначально предопределено, – надевал маску и играл роль. Для современного героя маска – возможность спрятаться от враждебного мира или украсить, заполнить бытие, бессмысленное в своей процессуальности. Лирическая героиня Илюхиной не чужда ношения масок и театральной игры. Ей часто не хватает воздуха и времени, но она отчаянно продолжает танец жизни, доигрывает «песню на дудочке», хватаясь за «шагреневые дни», пока жизнь длится («Нелепое враньё, что мы умрём»), «пока живот щекочут облака, и тёплый ветер обдувает спину»…

Кашляет город в красной закатной пыли,

мусорным шорохом кружит пустые арки.

Нитки запутали, скомкали, в петли свили

пьяными пальцами наши слепые парки.

Галина Илюхина – художник с космическим сверхвидением, без устали рисующий в каменной тьме узкие-узкие тропинки Света («болотный свет» в «Ореховой соне», полёт на «ближний свет сквозь солнца волокно» в стихотворении «По праву винодела», «свет из оранжевой спальни», который «из ближнего делался дальним», «свет в ненастоящей хвое», «ломкий лимонный свет» на кладбище и т. д.). Эти световые дорожки материальны, как и всё измысленное. И в каждой ночи совершается воздаяние доброму и злому: ненастоящих персонажей «главные бутафоры», хороня, и снегом посыпают ненастоящим, а по узкой светлой тропинке из холодного космоса Петербурга выводятся лишь робкие некукольные души в сопровождении маленьких майоликовых ангелов…

Интересно, смогли бы Атланты поднять повыше картинную рамку Земли? Нет, не смогли бы, ещё Аристотель в своём трактате «О небе» в них засомневался. А вот Слову подвластно всё…