ЖИЗНЬ ЧЕРЕЗ ОБЩЕНИЕ К ПОЗНАНИЮ Главы из трилогии «Опаленные ложью»

Годы, годы, годы… Они, словно километровые столбы вдоль железнодорожного полотна, неумолимо завершают свой бег на конечной станции. Глядя из окна «поезда жизни» на их череду, невольно думаешь, что таблички на этих столбах, будто лица друзей и близких, напоминают о прошедших годах, многочисленных встречах и разлуках. Наиболее точно, как мне кажется, это состояние выразил поэт-фронтовик Анатолий Рыбочкин: «Гадай, не гадай, а случится, / Что станешь тяжел на подъем… / Мелькают, мелькают страницы / Той книги, что жизнью зовем». Этот элегантный и энциклопедически образованный человек в начале 60-ых годов двадцатого столетия руководил литературным объединением при Вильнюсском гарнизонном Доме офицеров. Его участниками были офицеры, сверхсрочнослужащие, члены их семей, а также двое курсантов – Артур-Казимир Прибыльский и я. На наши заседания постоянно приглашались преподаватели госуниверситета, известные писатели, поэты и журналисты. Они обменивались опытом, читали лекции по различным аспектам литературной деятельности. На этих занятиях много внимания уделялось обучению основам журналистики, привитию чувства любви к русскому языку и подвергались частенько суровой критике наши юношеские, полные романтизма и максимализма, литературные творения. Ни одно заседание не обходилось без жарких и продолжительных споров. Касались они не только современной поэзии и новинок прозы, но и жизненных проблем, различных ситуаций. Эти годы «хрущевской оттепели», споров физиков и лириков стали годами формирования в нашем сознании и душах критического отношения к себе, своим поступкам. Для меня и моего друга Артура (или, как его называли близкие, Кази) эти встречи сыграли важную роль в определении жизненного пути. Выбор между физиками и лириками мы сделали в пользу гуманитариев. Оба в последующем стали журналистами.

(В.В. Кн.1 стр. 140–141)

* * *

В последствии многие жизненные ситуации, истории и воспоминания легли на страницы трилогии «Опаленные ложью». В частности и эпизод в вагоне поезда «Рига – Москва», который вез отца и меня на Всемирный Московский фестиваль молодежи и студентов. Споры в купе развернулись вокруг трехтомника, изданного к 25-тилетию со дня смерти классика латышской литературы Яниса Райниса, который подарили моему отцу студенты одного из ВУЗов столицы Латвии. Особый спор вызвало одно из стихотворений гения латышской поэзии. Речь шла о стихотворении, названного Янисом Райнисом, «Приметы переходного периода». Прежде всего спор вызвали строки, приведенные одним из друзей отца – заядлого преферансиста и страстного поклонника поэзии:

Дни ушли, и нет людей, и ныне

На скотов гляжу в немом унынье:

Шкуры целы, и они ликуют —

Ум и честь для них не существуют!

Пьют, блудят, предать готовы брата,

Идеал для них – трус и предатель!

И, глумясь, мечтают лишь о том,

Чтоб загнать народ в большой публичный дом.

(В.В. кн.1 стр. 290–292)

Эти прекрасные строки Яниса Райниса я вспомнил сегодня не только потому, что они невероятно соответствуют нашей сегодняшней жизни, но и потому, что в сентябре этого года отмечается 150-летие со дня рождения гениального поэта Латвии. Воспользовавшись авторским правом я и рискнул представить некоторые из воспоминаний, приведенных в первой («белой») книге трилогии «Опаленные ложью». Малая часть их обобщена в этой главе и переносит читателя в жизнь послевоенной интеллигенции Латвии.

* * *

Являясь избирательной, детская память, вместе с тем, умудряется запечатлеть самые невероятные и неожиданные события и дни, которые остались в памяти навсегда. Нередко это бывает какой-то эпизод, короткая бытовая сценка или зарисовка, а иногда – значительный отрезок жизни с реальными людьми и событиями. Рижане, представлявшие поколение тех, кто познал все ужасы войны, находились во второй половине 40-х – начале 50-х годов в несколько других условиях, чем жители большинства городов и поселков Европейской части СССР. В отличии от разоренных войной городов России, Украины и Белоруссии, города и поселки Латвии остались нетронутыми военными смерчами. Развалины тех немногих разбитых рижских зданий уже за два-три послевоенных года были убраны либо восстановлены. Даже фонтан у величественного здания Национальной оперы начал функционировать в конце лета 1945 года. Не познали рижане в полной мере всех «прелестей» талонной системы на основные виды товаров и голод, царивший во многих районах огромнейшей страны. Позднее часто во многих советских изданиях приходилось сталкиваться с утверждением, что вся страна помогала восстанавливать разрушенное войной хозяйство республик Прибалтики. Не собираюсь оспаривать этот тезис, но прекрасно помню, что все продукты питания, реализуемые в магазинах и на городских рынках, были выращены, произведены или изготовлены в Латвии. Да и в 60-80-е годы прошлого столетия жители приграничных с республиками Прибалтики областей, прилавки магазинов которых отличались пустотой, закупали продукты питания в магазинах Литвы, Латвии и Эстонии. Население республик Прибалтики после тяжелой, кровопролитной войны представляло собой далеко не однородную, восторженную приходом советской власти, массу. Эти люди были разные по политическим пристрастиям, социальному положению, воспитанию и национальности. Среди них даже русские жители нередко по своим взглядам отличались друг от друга. Некоторые из них только после войны обосновались в Латвии, но быстро адаптировались в республике: выучили латышский язык, освоили и приняли, как должное и естественное, традиции и быт местного народа. Другие – не захотели знать язык, нравы и психологию латышей, всячески пытались подстричь их под «советскую гребенку» и втиснуть в привычные и традиционные штампы. Большинство из них, как правило, обладали политической, административной и законодательной властью. Их «политика унтера Пришибеева», в конечном итоге, способствовала в начале 90-х годов прошлого столетия мгновенному выходу республик Прибалтики из состава СССР. Они «железной рукой» наводили порядок, расправлялись с неугодными и инакомыслящими людьми. Была и категория русских, которые либо издавна жили в Латвии, либо их сюда пригнала волна революции и гражданской войны. Вспомнил я об этих людях в связи с тем, что неоднократно встречал их в нашем доме или на даче.

В субботние вечера я с младшей сестренкой Татьяной старались вести себя тихо и незаметно, чтобы родители не отправляли нас пораньше спать.

Была и категория русских, которые либо издавна жили в Латвии, либо их сюда пригнала волна революции и гражданской войны.

Эти вечера были связаны с приездом гостей и «посиделками», разговорами, спорами, розыгрышами. Первым, как правило, приезжал щеголь и эстет дядя Орик со своей красавицей-супругой Ольгой. С его появлением приходило ощущение праздника и кавказского хлебосольства. Еще до приезда других гостей вся квартира и наш двор – «колодец» наполнялись ароматом жарящегося, возможно на первом в Риге мангале, мяса. Купленное накануне на Центральном рынке и тщательно подготовленное для шашлыка, оно еще будучи сырым уже источало невероятно-пьянящий аромат. Бывший боевой офицер и потомок древнего рода грузинских князей дядя Орик отличался невероятно общительным характером, любил побалагурить, знал огромнейшее количество анекдотов и баек. Возможно эти способности помогали ему быть успешным в должности одного из первых руководителей прославленного завода «Ригас бальзамс». Для меня и Татьяны приезд этого веселого и эрудированного человека означал получение самых неожиданных и удивительных подарков. Это могла быть диковинная раковина из Индийского океана, в которую можно было гудеть, как в трубу, заводной автомобиль неизвестной иностранной модели или, чаще всего, книги о приключениях или путешествиях. Дядя Орик как-то привез мне и брюки, которые в 50-ые годы назывались «техасы», а позднее стали именоваться «джинсами». «Техасы», в которых я единственный щеголял недолго по школе, вскоре до крови натерли мне мышцы ног и навсегда отбили желание их носить. Для меня и пришедших с родителями детей приход дяди Орика всегда предвещал возможность узнать какую-нибудь невероятную историю или легенду, принять участие в таинстве, колдовстве или фокусе, которые он особенно любил проделывать на летней веранде дачи. Мне нравилось в нем не только умение быть в центре внимания окружающих, невероятная эрудиция, но и щеголеватая внешность.

«Техасы», в которых я единственный щеголял недолго по школе, вскоре до крови натёрли мне мышцы ног и навсегда отбили желание их носить.

Вслед за нашим милым грузином и его прелестной супругой начинали подходить и другие гости, большинство фамилий которых стерлись из памяти. Однако, прекрасно помню многие разговоры, споры или рассказы, которые довелось услышать. Как правило, после общих разговоров за большим обеденным столом, гости разделялись на группы по интересам. Естественно, что самой многочисленной была группа женщин, которая оставалась в столовой за чаем со сладостями и беседой о своих проблемах. К ним присоединялась и сестричка. Я же, стараясь быть как можно незаметнее, пристраивался к преферансистам или выходил с дядей Ориком на веранду, где собирались любители баек, анекдотов и литературных новинок. Отец, как многие офицеры и представители творческой интеллигенции той поры, любил посидеть с друзьями за карточным столом.

Большинство из тех, кто постоянно присутствовал у нас на дачных посиделках, прошли дорогами войны, на себе познали ее тяготы и лишения. Однако, собравшись вместе, бывшие офицеры-фронтовики редко говорили о ней. Создавалось впечатление, что эти, в большинстве своем молодые, мужчины хотели забыть о тяжелых днях войны, вдохнуть полной грудью запах Победы и мирной жизни. Негромкие разговоры за карточным столом носили разнообразный характер, но, как правило, были не менее интересны, чем те, которые велись на веранде. Здесь в центре внимания и заводилой споров, дискуссий были либо директор кинотеатра «Блазма» дядя Ваня, либо публицист и литератор дядя Рихард.

Частыми гостями на даче были Тамара Коробешко с мужем Брониславом и сыном Анатолием, с которым нас связывала дружба с трехлетнего возраста. Тетя Тамара годы войны провела в оккупированном немцами Смоленске, где и родился Толик. После освобождения города она познакомилась с высоким и невероятно стеснительным лейтенантом из латышской стрелковой дивизии. А после освобождения Риги и последовавшей вскоре демобилизации дядя Броня пригласил Тамару с сыном в Столицу Латвии. До войны имя Бронислава – владельца, закройщика и портного небольшой мастерской в старом районе было известно многим модникам латвийской столицы. После освобождения Риги Броня вернулся в любимую мастерскую и к милому его сердцу и рукам делу. В этот период мой отец и познакомился с известным мастером, который вскоре был вынужден закрыть свою мастерскую и перейти на работу в артель промысловой кооперации. Кстати, эта система малых предприятий в 1961 году была ликвидирована указом Н.С. Хрущева и возрождена через четверть века М.С.Горбачевым. Имя моего друга и одноклассника по музыкальной школе при ДРИ Анатолия Коробешко будет широко известно в 50-60-е годы прошлого столетия среди поклонников бокса, а затем более трех десятилетий он был музыкантом, руководителем и солистом в различных эстрадных ансамблях, игравших в столичных ресторанах.

Несколько реже, вероятно в зависимости от концертного графика, за карточным столиком можно было увидеть музыканта и композитора Анатолия Аверкиева. Приезжал он к нам с супругой Александрой и двумя детьми – Володей и Надей. Дядя Толя после того, как ушел в отставку из оркестра штаба округа, будет работать в театре оперы и балета, в эстрадно-симфоническом оркестре радио и телевидения. Популярность и авторитет его, как музыканта и композитора, были необычайно велики. Рассказывают, что на похороны Анатолия Аверкиева собрались все военные музыканты, а также оркестры штаба военного округа, республиканского радио и Государственного театра оперы и балета. Столь внушительный сводный оркестр, музыканты которого были одеты во фраки, исполнил написанные композитором произведения. А в те минуты, когда гроб с телом опускали в могилу, четверо музыкантов, вставших по углам, исполнили пьесу А. Аверкиева для четырех тромбонов…

(В.В. кн. 1. стр. 204–208)

* * *

Иногда спутником Анатолия Аверкиева был популярный в Латвии музыкант, дирижер и композитор Янис Витолс. Известность и всеобщую любовь этот шумный, энергичный и жизнелюбивый человек получил еще в 30-е годы прошлого столетия. Именно в эти годы Я. Витолс организовал и возглавил первый в Латвии симфонический джазовый оркестр. К огромнейшему сожалению, умер этот замечательный человек и прекраснейший композитор где-то в середине 50-х годов. Причиной его смерти стала бесплодная борьба с советскими «чинушами от культуры», с партийной политикой в области музыкального творчества, где джаз стал крамолой, предметом осуждения и резкой критики. Сколько же физических и моральных сил затратил этот мужественный человек, чтобы на протяжении ряда лет, несмотря на нескончаемую критику в печати, работать и выступать с оркестром! И чем энергичнее пресса травила оркестр и его руководителя, тем восторженнее принимали музыкантов в самых отдаленных уголках республики. Глубокое уважение, даже спустя многие годы, испытываешь к этому интеллигентному, мужественному и влюбленному в свое дело человеку, который даже в условиях всесоюзной «охоты на ведьм» не терял оптимизма и веры в людей.

Между прочим, концерт «посвящался» партийной чиновнице, жившей по соседству с нами и считавшей романс проявлением мещанского вкуса.

Мне нравился этот шумный, полный оптимизма, и веселый человек, который был способен на самые невероятные и неожиданные поступки: уговорить всю компанию идти купаться в ночном море или устроить с несколькими друзьями-музыкантами импровизированный вечер романса. Между прочим, концерт «посвящался» партийной чиновнице, жившей по соседству с нами и считавшей романс проявлением мещанского вкуса. Как правило, не успевали друзья-музыканты закончить до конца еще первый романс, как разъяренная дама выскакивала, едва одетая, с руганью на веранду соседней дачи. Естественно, все эти вечерние проделки Яниса Витолса вызывали оглушительный смех всех присутствующих гостей, а грозная партийная дама смущенно умолкала и скрывалась в глубине своей дачи. Те, кто оставался ночевать на нашей даче, отправлялись провожать отъезжающих в Ригу. Последняя электричка в 50-х годах отправлялась в город около двух часов ночи. Первая же утренняя электричка из Риги на взморье выходила около четырех часов утра. Как ни странно это звучит спустя более чем полвека, никто тогда не боялся ночного города.

Нередко ранним утром я и Татьяна с детьми наших гостей отправлялись к морю, которое известный советский драматург Александр Штейн называл «седым и викинговским». В один из таких утренних походов с нами пошли Янис Витолс и публицист Рихард Лацис. Запомнилась эта прогулка тем, что два известных в республике человека затеяли какой-то спор о творчестве замечательного латышского поэта Яниса Райниса. При этом оба цитировали стихотворения из замечательных календарей поэта, носивших название «Вирпули» и написанных еще в 20-е годы прошлого столетия. Так, Витолс читал:

Копить… Беречь… Как сделать это?

Где лишнюю найти монету?

Ужель и впрямь – не ест, не пьет,

Кто миллионы создает?!

Внеси поправку небольшую:

Он… копит денежку чужую.

Друг отца, дядя Рихард, на стихотворение «Насчет накопления» отвечал строками из стихотворения «Против солнца»:

Псы лают на луну – от сотворенья света.

Теперь у них основана газета.

И в ней они свой нрав явить желают:

Уже не на луну – на солнце лают …

Ну что ж! Не пропадет их рвенье даром:

Сразит их – солнечным ударом!

В ответ Янис Витолс с улыбкой читал стихотворение «Идеи и головы»:

Так ты считаешь, – в головах людей

Они хотят скосить ростки идей,

Раскинувшихся чересчур вольготно?

Нет, друг, не бойся – этому не быть;

Известно им – идею не убить,

Вот головы они б скосили нам охотно!

Не успел композитор Витолс закончить чтение стихотворения, как литератор Лацис уже читал другое стихотворение Райниса, названное поэтом «Предложение о подарке нашим народным представителям»:

Вновь думцев скликают в думские стены!

Подарок им надо вручить отменный:

Парадные брюки дадим из стали,

Чтоб не протерлись от бдений в зале

И боль от пинков заодно смягчили!

Смеясь, Витолс, принимая стихотворную дуэль, читал стихотворение «Устаревшая поговорка»:

Аппетит приходит к нам с едой»… —

Не согласен с поговоркой той:

Аппетит пришел, но вот беда —

Что-то не является еда!…

(В.В. Кн.1 стр. 210–211)

* * *

Заметки об этом споре-состязании двух поклонников поэзии Яниса Райниса и известных в 40-50-е годы в Латвии талантливых людей я совершенно случайно обнаружил спустя десятилетия в первом томе собрания сочинений великого латышского поэта. Переводы стихов из календарей «Вирпули» сделали Вл. Невский, Л.Хвостенко, Б.Тимофеев и Ю.Абызов. Работая над трилогией «Опаленные ложью» и перечитывая стихи Яниса Райниса невольно задаешься вопросом: неужели вся наша жизнь – это одно дежавю, хождение по кругу или по «граблям»?!.