3. Поиски компромата на «царизм»

3. Поиски компромата на «царизм»

Уже 4 марта 1917 г. – т. е. немедленно после победы Февральской революции – была учреждена «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц, как гражданских, так и военного и морского ведомств». Предвзятость комиссии видна уже в ее названии, подразумевавшем обязательное наличие противозаконных действий. В комиссию вошли юристы и общественные деятели антимонархической ориентации. Ее члены видели свою задачу в том, чтобы выявить закулисную сторону свергнутой власти, подготовить материалы для привлечения к суду всей верхушки имперской России, начиная с царя. Главе комиссии, присяжному поверенному Н. К. Муравьеву, были даны права и полномочия товарища (заместителя) министра юстиции.

Комиссия могла производить следственные действия, заключать под стражу, получать любую информацию из государственных, общественных и частных учреждений. Она проделала, можно сказать, исполинскую работу – в частности, были допрошены около ста высших должностных лиц империи, в том числе четыре бывших премьера, четыре министра внутренних дел, сенаторы, генералы, губернаторы, политические, общественные деятели и т. д. Часть допросов велась в тюремных помещениях Петропавловской крепости. На комиссию сильно давили левые общественные организации, требовавшие скорейшего суда над бывшим императором. А некоторые, начитавшиеся английской и французской истории, добавляли: «И казни, непременно казни».

Комиссии требовались доказательства, что наверху царила, во-первых, «измена», а во-вторых – коррупция. Доказательств не было. Муравьев вынужденно лукавил перед прессой, заявляя, что «найдено много бумаг, изобличающих бывшего царя и царицу» (он не терял надежды таковые найти), а выступая 17(30) июня 1917 г. с докладом о работе ЧСК на Первом всероссийском съезде рабочих и солдатских депутатов, он даже заявил, что «вся деятельность правительственной власти старого режима, с точки зрения существовавших тогда законов, оказывается нарушавшей этот закон». Но реально предъявить что-либо комиссия так и не сумела. Кое-как наскребли материал для суда над бывшим военным министром В. А. Сухомлиновым. Он был арестован почти за год до революции, и его дело расследовалось на протяжении 10 месяцев при старом режиме. Следователь, не найдя состава преступления, предложил освободить бывшего министра. «Но тут на дыбы Муравьев и все остальные: «Как освободить?! Да вы хотите на нас навлечь негодование народа…» Условия защиты неблагоприятны – кругом подвывает толпа: «Распни их», а толпа теперь – хозяин» [140]. Сухомлинов был осужден на «вечную каторгу» лишь потому, что оправдать его было «политически невозможно». Не было выявлено ни «измены», ни доказательств того, будто вокруг царицы группировалась прогерманская «придворная партия» (Штюрмер, Щегловитов, Протопопов), а сама она как-то воздействовала на военные решения царя. Не обнаружилось и следов влияния Распутина. Да, за стенами дворца Распутин изображал могущество, торговал им, требовал отступного и т. д. Ошибка царской семьи была в том, что она пренебрегла компрометирующими ее слухами, посчитав ниже себя обращать внимание на домыслы газетной черни. В рамках аристократических понятий и принципиального невмешательства двора в свободу прессы это было, вероятно, естественное поведение. Царская семья не порвала с Распутиным потому, что он действительно помогал несчастному царевичу Алексею, но о его влиянии на царя говорить не приходится, хотя попытки со стороны «старца» и были. Бесконечно жаль, что Николай не услышал главный совет Распутина: не ввязываться в мировую войну.

Наконец – и это самое главное, – не было выявлено несомненных фактов коррупции в рядах должностных лиц высшего и просто высокого уровня. А ведь все и всегда сходились том, что в этой среде процветает «продажность» – литература, журналистика и молва были единодушны. И вдруг – ничего!

Маленькое отступление. Повелось считать, что этот порок вольготно чувствовал себя в России всегда, но особенно расцвел во время Великих реформ Александра II. Крупные реформы и впрямь создают массу новых практик и открывают массу щелей в законах. Вместе с тем эффективная система контроля, созданная при Александре II по следам миллионных хищений в «Инвалидном комитете» в 1852–1853 гг., и компактность чиновничьего аппарата, где все и всё на виду, делали саму возможность казнокрадства и мздоимства крайне затруднительной. До 1871 г. главным государственным контролером был легендарный Валериан Татаринов, гроза взяточников и воров.

Вопреки мифу, коррупция не укоренилась в качестве родового свойства русской власти[141]. Люди, чей кругозор не был зашорен – таких, правда, было немного, – и тогда понимали, что взяточничество в верхах может быть лишь исключением, и не только потому, что все высшее чиновничество пребывает «под стеклянным колпаком» (выражение С. Ю. Витте), а уже потому, что оно было почти сплошь из аристократии. Страх огласки и позора был для этой категории людей сильнее любого соблазна. Хватило подозрений в казнокрадстве (дело не дошло не только до суда, но и до следствия), чтобы граф Петр Андреевич Клейнмихель провел последние 14 лет жизни в затворничестве, не осмеливаясь появляться на заседаниях Государственного совета. Но уже в царствование Александра II наверх стали все чаще попадать люди невысокого происхождения, выросшие в небогатых семьях. Им было труднее устоять перед искушением, чем представителям старых и богатых фамилий. Судя по всему, коррупция в России испытала взлет в годы начала железнодорожного бума, значительного расширения банковской деятельности, госзаказов и госзакупок. Однако, благодаря расширению гласности и рационализации управления, этот взлет оказался недолгим. При Александре III и особенно при Николае II взятки в верхах были «редчайшими сенсационными исключениями»[142].

Да, интенданты продолжают приворовывать, мелкие чиновники и полицейские чины берут «подношения», грешат таможенники; генерал Белецкий, «опекавший» Распутина – чтобы чудил под наблюдением, а не сам по себе, – прикарманивает часть казенных денег из «негласных сумм»; адъютанты генерала Ренненкампфа «обозами» вывозят в Россию награбленное в Восточной Пруссии немецкое добро. Но как мы сегодня отлично понимаем, все это, в сущности, мелочи. Если у рыбы не гниет голова, особой угрозы нет. Крупной коррупции, опасной для государства, в России ко времени революции не было, можно только позавидовать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.