3. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

3. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Соборное уложение 1649 г. установило невозможность выхода («Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!») т. е. бессрочную прикрепленность крестьянина к земле, а уже в конце века к обычному обязательству «жить за владельцем в такой-то деревне» в договоре стало прибавляться условие: «…жить тому крестьянину в той деревне и впредь… за кем та деревня будет». «Закон не устанавливал ни срока крестьянской крепости, ни размеров повинностей, предоставляя все это добровольному соглашению». Но все это почти уже не имело значения. «Крестьянин, числясь по закону вольным со своим устарелым правом выхода, на деле уже был окружен со всех сторон». Его «порядная запись» становилась, по сути, отказом «навсегда от права каким-либо способом прекратить принимаемые на себя обязательства».

Процессы прикрепления крестьян к земле и землевладельцу ускорились после церковной реформы патриарха Никона и царя Алексея Михайловича. Возросшее в стране напряжение ожесточило нравы. Дворянство стало беззастенчиво использовать в своих интересах (т. е. для закабаления крестьян) систему мер, задуманную во многом против обезлюдения «старых» уездов государства.

Сохранявшееся коварство закрепощения состояло в том, что оно складывалось шаг за шагом. Крепостной хлебопашец продолжал жить привычной крестьянской жизнью в знакомой с рождения среде, вокруг как будто ничего не менялось. При переводе в другую вотчину или поместье крепостной с семьей снова «сажался» на землю и наделялся необходимым имуществом; «он мог жаловаться на господские поборы «через силу и грабежом» и по суду возвратить себе насильственный перебор; крепостной вотчинника не мог быть обезземелен путем превращения в дворового, а крепостной помещика – еще и путем отпуска на волю (!)»; собственность крепостного не была собственностью его господина. Крепостные могли вступать в сделки, могли выступать истцами и ответчиками в суде, за их «бесчестье» взимался штраф. Закон признавал за ними право на собственность, право заниматься торговлей, заключать договоры, распоряжаться своим имуществом по завещанию.

Еще одна особенность «тихого закрепощения» состояла в том, что оно происходило на фоне повышения жизненного уровня крестьянства. С. А. Нефедов в работе «Уровень жизни России XVII века» (Уральский исторический вестник, № 9, 2003) приходит к выводу, что крестьяне XVII в. жили гораздо зажиточнее, чем это априори представлялось историкам раньше. Их относительное благополучие объяснялось тем, что после демографической катастрофы времен Смуты в стране было много свободных земель, стали осваиваться более южные земли. Крестьянин охотно «садился» на плодородную землю «щедрого» землевладельца, не думая о последствиях. Думать начинали его дети и внуки.

Закрепощение, столь позднее на фоне остальной Европы, оказало огромное воздействие на судьбу страны. Ключевский высказывает исключительно важную, но почти не услышанную мысль: «Едва Земский собор стал складываться в выборное всенародное представительное собрание, как из состава его выпало почти все сельское земледельческое население. Земский собор потерял под собою земскую почву, стал представлять собою только службу и посадское тягло с их узкими сословными интересами. Принося к престолу мысль лишь немногих классов, он не мог привлечь к себе ни должного внимания сверху, ни широкого доверия снизу». Речь идет о Земских соборах, особенно периода 1630—1650-х г., когда по всем признакам складывалось именно то, что Ключевский называет (тут важны все четыре слова) выборным всенародным представительным собранием – об этом у нас речь впереди. Иначе говоря, крепостничество на два века затормозило гражданское развитие России.

У ряда авторов проскальзывает застенчивая мысль, что крепостное право было мерой поневоле необходимой. Дескать, территориальное расширение России и ее военные усилия требовали повышения отдачи тягла, перехода к мобилизационному государству, и другого выхода, кроме выжимания соков из крестьянства, не было. Хотя в допетровское время имелись и другие резервы. Читаем у Ключевского: «Иноземные наблюдатели в XVII в. удивлялись, как много праздного люда в Московском государстве. Эта праздная или непроизводительно занятая масса почти всею тяжестью своего содержания падала на те же рабочие, тяглые классы, из которых и казна извлекала свои доходы, и в этом отношении являлась соперницей государства, перехватывая у него средства, которые могли бы идти на пополнение государственной казны»

Петр I использовал данный резерв, «пристроив к делу» большую часть этой вольницы и значительно усилив крепостной гнет. Большинство историков сходятся в том, что крепостное право в полном смысле слова – с резким ограничением дееспособности (запрет приобретать недвижимость в городах и уездах, запрет свободно уходить на промыслы и другие запреты), с продажей людей, помещичьим произволом, телесными наказаниями и прочими мерзостями – сложилось по-настоящему на протяжении XVIII в., между Петром I и Екатериной II.

Петр I использовал данный резерв, «пристроив к делу» большую часть этой вольницы. Из правовых норм было изъято старинное юридическое понятие «вольный человек» – так в допетровское время называли людей свободных от какой-либо зависимости, от налогообложения и от государственной службы. Отныне таких людей, по крайней мере в теории, просто не осталось: каждый должен был либо служить, либо платить подушную подать. Были и другие категории нетяглого населения – слуги, кабальная зависимость которых по закону прекратилась со смертью их господ, посадские и служилые люди, занимавшиеся отхожими промыслами, переставшие крестьянствовать крестьяне, отпущенные на свободу холопы, «гулящие люди». Отход населения на заработки назывался «гулять», «ходить в гуляках», «быть гулящим». Они не платили податей ни государству, ни феодалам и жили преимущественно работой по найму. За «гулящих» часто выдавали себя беглые крестьяне. Указом Петра I от 1 июня 1722 г. гулящих следовало записывать в посады, а если они работали по найму у помещиков, распространить на них казенное тягло – т. е. связать крепостной зависимостью. Они могли избежать этой участи, лишь записавшись в солдаты.

Введя подушную подать, модернизатор Петр I росчерком пера упростил сложное общество XVII в. (а упрощение – процесс, противоположный модернизации), стер правовые грани между большинством категорий крестьянства, все стали «ревизскими душами». Петр I возложил на помещиков ответственность и за подушную подать, и за поставку рекрутов. Это сразу обострило отношения между помещиками и крепостными, и до того не идиллические. Народная память о Петре не отличается разбросом мнений: «антихрист», «подмененный», «мироед, весь мир переел», «крестьян разорил с домами», «побрал всех в солдаты».

При Петре свободу действий утратили почти все. Под страхом сурового наказания (вплоть до вечной каторги за уклонение!) не имели права не служить дворяне, они даже не могли перемещаться по своему усмотрению внутри России. Крепостные, ненавидя Петра за резкое ухудшение своей жизни, все же достраивали свою логику так: они служат помещику, чтобы дать ему и его сыновьям возможность нести государеву службу, тоже тяжкую.

По закону землевладелец не был собственником крепостного, но практика побеждает теорию. Покупка поместья была покупкой земли вместе с крестьянами. Для заселения новых земель требовались люди. То, что теоретически можно было рассматривать как выкуп долговых прав, по сути являлось покупкой людей. При преемниках Петра людей уже вовсю продавали без земли.

Жизнь во все века находит защитные механизмы против дурных законов. В частности, несмотря на все новые указы о беглых крестьянах, они исполнялись откровенно плохо, особенно на окраинах государства. Проку от новых ужесточений становилось все меньше. Это вообще в русской традиции. Рассказывая о последних годах Петра I, Ключевский пишет: «Указы строжайше предписывали разыскивать беглых, а они открыто жили целыми слободами на просторных дворах сильных господ в Москве – на Пятницкой, на Ордынке, за Арбатскими воротами… Столичный приказный, проезжий генерал, захолустный дворянин выбрасывали за окно указы грозного преобразователя».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.