5. «Себестоимость в России будет всегда ниже». А не выше

5. «Себестоимость в России будет всегда ниже». А не выше

Пламенные публицисты в голос рыдают, что себестоимость российской сельхозпродукции самая высокая в мире. Сквозь их мощные баритоны трудно пробиться голосам людей, хоть как-то связанных с реальным сельским хозяйством. Но изредка они пробиваются.

Вот некоторую ясность вносит первый заместитель генерального директора ОАО АПК «Михайловский» Наум Бабаев: «Сегодня США ежегодно тратит на поддержку сельского хозяйства $50 млрд. Евросоюз еще больше – 300 млрд евро. В России же эта цифра составляет $1 млрд. Давайте все вместе отменим дотации, тогда и будем конкурировать. Мы не проиграем – в России самая низкая себестоимость сельхозпродукции»[31]. Как об общеизвестном факте то же самое говорит Николай Харитонов, первый заместитель председателя Комитета Государственной думы по аграрным вопросам: себестоимость российской сельхозпродукции гораздо ниже зарубежной («Газета», 25.10.07).

Послушаем Айрата Хайруллина, еще одного первого заместителя председателя Комитета ГД по аграрным вопросам: «Если государство запустит механизмы поддержки по примеру ЕС, США или Канады, то через 3–4 года Россия будет кормить Европу, Азию и Африку своим зерном, через 5–6 лет сможет заполнить мировые рынки качественной свининой по самой низкой цене, а через 8–9 лет – говядиной, сухим молоком и сырами». Но может быть, Хайруллин – просто мечтатель с Охотного ряда? Что дает ему право так говорить? Его опыт. В отличие от В. Г. Сироткина, Л. В. Милова, А. П. Паршева, С. Г. Кара-Мурзы, А. П. Никонова, А. Г. Купцова, Ю. Н. Афанасьева и других знаменитых теоретиков климатологии и агрикультуры, Айрат Хайруллин занимается крупным сельскохозпроизводством профессионально.

Еще раз ему слово: «Я построил в Татарстане четыре крупнейшие в мире фермы вместимостью до 7500 голов (2500 дойных коров и до 5000 голов молодняка в каждой – племенное ядро)… Сегодня мы обрабатываем принадлежащие нам более 150 000 га пашни… Я считаю это очень перспективным и конкурентоспособным направлением – даже в масштабах мировой экономики. [Россия обладает] огромными ресурсами пахотных земель и достаточными трудовыми ресурсами. При правильных подходах и соблюдении технологии себестоимость производства всех видов мяса в России будет ВСЕГДА [выделено мной по примеру Л. В. Милова. – А. Г.] ниже, чем в Европе и Канаде. Наш климат не является особой помехой – главным образом из-за возможности получать очень дешевые корма…» Лугов у нас много.

Хайруллин работает в самых разных уголках страны – в Татарстане, в Вологодской области, в Курской. «Сельскохозяйственная отрасль – это не черная дыра, а точка опоры России», – настаивает он.

Кто-то скажет: но ведь это не сельский труженик, а аграрный капиталист, ему есть что вложить в налаживание хозяйства. Отвечаю: и замечательно, что капиталист – разведение крупного рогатого скота очень капиталоемко, без солидных денег в эту отрасль лучше не соваться. Но будь этот бизнес таким безнадежным, каким его видит Милов, любые вложения оказались бы убыточны и Хайруллин быстро перестал бы быть аграрным капиталистом. А он на опыте своего бизнеса говорит, что себестоимость производства всех видов мяса в России будет всегда ниже, чем в Европе и Канаде.

Эксперты английской компании Heartland Farms изучали вопрос о выгодности полеводства в России тоже не по книгам дилетантов, и конкурентное преимущество в России видят в низкой себестоимости производства[32].

Ошибка всех, кто развивал соображения Л. В. Милова о бесперспективности российского сельского хозяйства, состоит в том, что они сравнивали густо дотируемую продукцию Запада с российской, дотируемой ничтожно. Корректно сравнивать наши показатели допустимо разве что с Украиной – типологически схожее советское наследство и минимальная господдержка делают их сопоставимыми. Наверняка Украина имеет плюсы перед Россией по каким-то культурам в силу своих реальных почвенно-климатических преимуществ. Но вот российская пшеница ниже по себестоимости, чем украинская, – это хорошо знают зерновые трейдеры[33].

Пример с российской и украинской пшеницей помогает развеять еще одну иллюзию, которую питают наши самодеятельные климатологи. Они читали про житницу-Украину, про житницу-Кубань и сделали вывод, что если нет засухи, то для пшеницы чем жарче, тем лучше. Интересно, читали они про житницу-Сибирь? В XIX в. в Сибири стало производиться столько пшеницы, что хлебные цены в европейской части России пошли вниз. Это подрывало интересы крупных производителей зерна – дворян, которые потребовали и добились введения «челябинского порога». Алтайский или омский хлеб доезжал до Челябинска по одному железнодорожному тарифу, а дальше тариф удваивался. Косвенным результатом этой меры стал расцвет в Сибири масло– и сыроделия.

Мало того, русская агрономическая наука еще в позапрошлом веке твердо установила, что преимуществом северных губерний является более длинный световой день в течение всего вегетационного периода и гораздо меньшая вероятность засух. Даже если выпадает мало влаги, при сравнительно невысоких летних температурах и малом испарении ее оказывается достаточно для растений. Создатель сельскохозяйственной метеорологии Александр Иванович Воейков (1842–1916) вывел закономерность, гласящую: по направлению с севера на юг потребность в воде в Европейской России возрастает быстрее, чем количество осадков; а классик отечественной селекционной генетики Виктор Евграфович Писарев (1882–1972), заместитель Н. И. Вавилова в ВИРе по научной работе, сведя в конце 20-х гг. огромный цифровой материал за сто с лишним лет, показал, что урожайность хлебов в нечерноземной полосе (Вологодская, Вятская, Пермская, Новгородская и Петербургская губернии) гораздо выше, чем в степях (область Войска Донского, Самарская и Саратовская губернии): для яровой пшеницы на 33 %, для озимой – на 42 %.

Правда, сразу после этого случилась коллективизация, безнадежно запутавшая картину. До сих пор состояние сельского хозяйства в России, несмотря на некоторые просветы, таково, что доверчивый наблюдатель готов поверить, что за всем этим стоит какая-то неодолимая сила – например, климат.

Что это был за «климат», хорошо показывает вышедшая в 2007 г. в издательстве Пензенского университета монография (под редакцией проф. В. М. Володина) «Аграрная Россия: история, проблемы, перспективы». Напоминая, что советский режим финансировал почти все свои проекты за счет изъятия ресурсов из села, авторы пишут: «Коллективизация, лишение крестьян свободы передвижения, выбора места работы и проживания, принудительная работа, за которую не платят, необходимость кормить семью за счет личного подсобного хозяйства, на которое еще и налагаются высокие натуральные и денежные налоги, были равнозначны восстановлению крепостного права… Платой за это стали не только аграрный кризис, падение сельскохозяйственного производства, полуголодное существование деревни, приступы голода, уносившие миллионы человеческих жизней, но и глубокая эрозия трудовой этики крестьян».

В брежневское время давление на село ослабло, «но сохранение в аграрном производстве прежней сверхмонополизированной государственной колхозно-совхозной системы явилось серьезной преградой на пути повышения мотивации работы персонала сельскохозяйственных предприятий, качества управления ими и эффективности их работы. Это вело к консервации старых технологий производства и управления… Окрепшее аграрное лобби успешно блокировало робкие попытки не только корректировки сложившейся модели, но и самого обсуждения этой проблемы». Блокирует и сегодня, рассказывая сказки про общинное сознание, несовместимость российского менталитета с рынком, моральную неприемлемость собственности на землю и ужасный климат.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.