В. МИНУШИН Я ВИЖУ ЛИРИЧЕСКОЕ ЗАВТРА МИРА
В. МИНУШИН
Я ВИЖУ ЛИРИЧЕСКОЕ ЗАВТРА МИРА
Не заглянуть ли нам в XXI век?
Я вижу лирическое завтра мира
в молодежи на берегах Биг Сур —
мудрецы в сандалетах
девы плывущие
в потоках солнечного света
смуглые как богини Индии
гитаристы с серьгой в ухе
Милые дети в экзотических нарядах
Есть ли в этом что-либо от Ленина?
Много!
(«Когда смолкли птицы»)
Лоуренс Ферлингетти родился в 1919 году, но спросите сегодня молодого американца, кто его любимый поэт, и он среди двух-трех имен непременно назовет его имя. Молодые любят Ферлингетти за гражданское мужество, за то, что он не подлаживается под молодых, а пишет для них, говорит о сегодняшнем дне на языке сегодняшнего дня, за мудрость, уживающуюся с юношеской запальчивостью. Привлекает и его едкая ирония. Там, где иные манипулируют Благородным Негодованием и Высоким Пафосом, Ферлингетти уничтожит озорной насмешкой или хлестким словцом. И еще, Ферлингетти тонкий лирик в мире рационализма и делового практицизма, культивировавшихся в Америке со времен Франклина и ставших чуть ли не чертой национального характера.
Признанный глава сан-францисских поэтов, один из зачинателей поэзии протеста, Ферлингетти вошел в литературу одновременно с битниками, и критики часто отождествляли его с ними. Действительно, они были едины как в отрицании «американского образа жизни», конформизма, реакционного режима и режимного искусства, так и в поисках искренности, доброты и человечности. Но протест битников нередко походил на вопль затерявшегося в пустыне, на вопль поколения, ослепленного яростью, ищущего и не находящего выхода из тупика, в который попала страна. Это был скорее бунт отчаявшихся, агония, а не борьба с надеждой на победу. И главное, при отрицании, принимавшем всеобщий характер, писателю-битнику не оставалось ничего иного, как искать спасения в себе самом, в глубинах своего «я», когда единственно важным объектом для художника, порвавшего связи с обществом, становится его подсознание. У Ферлингетти же противоположный взгляд на место и роль художника в обществе. «Только мертвые незавербованы, — замечает он и добавляет: — От меня отвернулись истинные битники, которые говорят, что я не могу быть одновременно и «битником» и «завербованным».
До 1951 года Ферлингетти с недолгими перерывами прожил во Франции. Здесь он воевал против фашизма, здесь же он защитил свою первую диссертацию по современной французской поэзии в Сорбонне. Это нужно иметь в виду, так как существует связь творческая, а не ученическая, между ним и современными французскими поэтами, прежде всего, конечно, нужно упомянуть Жака Превера. Первую книгу своих стихов[16] под названием «Картины потерянного мира» Ферлингетти опубликовал в 1955 году. Это картины мира, враждебного человеку, несущегося неизвестно куда, подобно потерявшему управление автомобилю. Легкая усмешка играет на губах поэта, когда он наблюдает этот странный мир, игру в политику, в Демократов и Республиканцев; людей — «суетливых карликов», не замечающих Красоты, видимой только ему, поэту. Отсюда его ирония, горечь. Давний, восходящий к романтизму конфликт поэта и непоэта, «драма, которая нуждается во зле посредственности, чтобы быть увиденной....» и которая так часто разыгрывается у Ферлингетти в разных вариантах:
Я думаю, что самою счастливой
была она,
та одинокая старуха в шали,
в переполненном вагоне,
с ручной пичугой
в носовом платке,
которой она нежно
ворковала
mia mascotta —
моя отрада —
и никто из воскресных туристов
с их бутылками и корзинами
не обращал на нее
внимания,
а поезд,
скрипя, полз полями
так медленно, что
бабочки
влетали в окна и вылетали.
Поначалу Зло виделось Ферлингетти безликим и фатальным, но очень скоро он выводит на первый план вереницу конкретных воплощений Зла, от рядового обывателя до президентов, ибо, перефразируя Кокто, Зло никогда не действует само, есть у него на это члены свиты. Второй сборник стихов «Кони Айленд сознания» выдержал около двадцати переизданий за десять лет. Здесь, в цикле поэм «Устные послания» (куда входит и «Автобиография», отрывок из которой мы показываем), написанных для чтения вслух в джазовом сопровождении, открывается тяга Ферлингетти к лирической публицистике, впоследствии постепенно вытеснившей другие формы в его поэзии. Именно в это время Ферлингетти пишет в заметке «О поэзии в Сан-Франциско», что для поэтов наступила пора перейти от «созерцания собственного пупа» к действительности и людям, ее творящим. Поэт должен вновь, как на заре человечества, обрести живую связь с людьми, возродив традицию устной поэзии.
Ферлингетти много ездит по стране, выступая с чтением стихов. Он был осужден за участие в антивоенной демонстрации с сожжением призывных билетов, в тюрьме написал известное стихотворение «Салют!». В своем маленьком независимом издательстве он публикует произведения и молодых, и уже получивших признание оппозиционных поэтов в знаменитой поэтической серии карманного формата. Ферлингетти считает, что литература, и в особенности поэзия, призвана играть важную роль в связях между людьми, в пробуждении социального сознания. Ферлингетти, этот «в серой шапочке — красный волк», как сказал о нем Андрей Вознесенский в «Собакалипсисе», — большой друг нашей страны и советских поэтов. В 1967 году он побывал в Советском Союзе, пересек его на поезде и самолете с запада на восток и написал здесь стихотворение «Москва полночная, Сеговия среди снегов», отрывком из которого в переводе Петра Вегина мы и кончаем вступление.
Аэропорт полуночной Москвы
высасывает меня из Сибири
и бросает меня
в черном автобусе, одинокого
прямыми ночными дорогами
по стынущим полям
и вечной тайге
в чудо Москву
в белые зыбкие в сумерках
березовые рощи
Вдруг неожиданно
на радиоволне
возник Сеговия
Ему дают
вести ночной автобус
Сеговия сжимает руль
Деревенские новостройки
бросают свои березовые банджо
Сеговия прощупывается
как пульс самой жизни
Сеговия проходит сквозь поземки
и равнины Ла-Манчи
поля поля поля
замерзшей музыки
оттаивают в автобусном радио
Сеговия звучит
по всей ночной земле
Антикуэра
Гранада
Севилья...
Силуэт Альгамбры
в миллионах белых
рожденных из снега берез
осыпанных трелями черных дроздов
Сеговия отогревает руки...
Он узнает летящих черных кондоров
Он узнает свободную землю когда ее слышит
его звучание — проталины на ней
Он не терзается
он собирается с духом
он агитирует за любовь
Он слушает себя когда играет
и говорит с собой
и в себе откликается эхом
И ведет он дальше и дальше
свой автобус
по темным широким улицам
великой Москвы
по вечерним бульварам
мимо горящего огнями Кремля
погруженного
в чуткий сон
в великую русскую ночь
мимо балета Большого театра мимо института Горького
Джона Рида в драматическом театре
и героинь Таганки
Каменный Маяковский
пристально смотрит
сквозь пургу белых строчек
в зимний свет России
Сеговия слышит его каменный голос
и чувствует пульсацию крови
Пока он играет он все время
слушает жизнь
и продолжает движенье движенье движенье
сквозь русскую зимнюю ночь
Вот он в Москве
Сеговия играет не здесь
а музыка как оттепель
идет сюда по радиоволнам
над гоголевскими человечками
и застывшими влюбленными
вдоль полуночных улиц
светлых от любви и снега
Он слушает их двигаясь мимо
он слушает их
песню мира
которую он вряд ли услышит
дома
Которую слушает
Ленин
сквозь пятьдесят Октябрей...
Рис. Г. Пондопуло