Глава 16

Глава 16

Красноярск оказался городом очень уютным. Лесистые сопки по берегам могучего Енисея, новые жилые кварталы, ультрасовременный Театр оперы и балета. Все ухоженно, чисто, красиво. Музей Сурикова — недурная картинная галерея со своим Айвазовским, Маковским, Прянишниковым, Шишкиным etc. Короче говоря, если бы латышским хуторянам показать хотя бы несколько российских городов-миллионников, даже не из самых известных, — они впали бы в прострацию. Но поскольку большинство из них никуда дальше Риги, в лучшем случае — Питера и Москвы тогда не выезжало, то о России у них представление часто было совершенно дикое.

Впрочем, были и иные времена. Например, XIX век или начало XX, когда латыши добровольно принимали православие и на царские подъемные бежали из своих скудных краев, жизни в которых не было из-за немецкого засилья, — в ту же Сибирь или на Дальний Восток. Свидетельством тому служат и поныне сохранившиеся там латышские и эстонские села, обитатели которых вовсе не торопятся вернуться на историческую родину. Впрочем, другая половина прибалтов предпочитает далекие, заокеанские преимущественно, края — лишь бы только не родные поля и дюны на берегу Янтарного моря. Даже удивительно, что кто-то вообще на месте остался. Но неудивительно, что у местных латышей, включая «самых латышских», — фамилии через одного — русские. Так было, так есть, так будет, в чем Иванову еще предстояло убедиться через десяток постперестроечных лет.

Огромное, в имперском сталинском стиле, здание крайкома КПСС казалось нерушимым. Да оно наверняка и сейчас стоит себе на том же самом месте и еще сто лет стоять будет.

Иванова здесь встретили без особого интереса, скорее дежурно. По сравнению с Новосибирском местные партийные работники были живым символом карикатурного кондового застоя 70-х. «Край наш — советский, у нас ничего этого невозможно!» — важно изрек первый секретарь крайкома, подытожив лекцию Иванова о событиях в Прибалтике, прочтенную им местному партийному аппарату. Почти все присутствующие покорно закивали, дескать, да, «у нас этого не будет никогда!». Только редактор местного партийного журнала позволил себе скептически улыбнуться, да и то так, чтобы никто не заметил. Заметил Иванов. И после окончания мероприятия подошел в редакцию «Партийного вестника» — познакомиться и поговорить. Тут-то и полезла голая правда о реальной политической ситуации в «советском крае».

— Вы, Валерий Алексеевич, карту края в кабинете у Первого видели? — Андрей, редактор, закурил, жестом пригласил Иванова сесть в продавленное кресло. По сравнению с тяжеловатой советской роскошью кабинетов красноярских партийных функционеров редакция «Вестника» выглядела так, как будто в ней с войны ничего не менялось — ни мебель, ни телефоны, ни выщербленный паркет. Хотя в главном коридоре (редакция находилась тут же, на втором этаже крайкома), все выглядело просто идеально.

— Карта поражает! Стены не хватает! Вся Европа в эту карту поместится, и еще место останется! Такие масштабы, просто диву даешься после нашей обжитой тесноты. И завидно, и страшно! — Иванов засмеялся, с удовольствием и сам закурил, расслабился после тяжелых бесед с «бронзовыми» секретарями.

— У нас красота! И все у нас есть в крае! Удержать его становится проблемой. — Андрей осторожно глянул на Валерия Алексеевича, как бы спрашивая — можно ли говорить откровенно?

— Да уж… — протянул Иванов. — Что-то плохо мне верится в то, что край здесь все еще советский. Точнее, край-то, конечно, советский. И люди советские! А вот власть потихоньку переходит, не знаю уж, как они у вас тут называются, эти люди. но власть к ним уходит!

— Заметили? — Андрей нахмурился, невольно посмотрел на массивную дверь — плотно ли прикрыта.

— Да о чем говорить? Под стенами крайкома «Атмода» продается — газетка народнофронтовская из Латвии. Про демсоюзовскую макулатуру даже и не вспоминаю.

Просил у Первого помочь с бумагой — достать для нас, не бесплатно (!) на Красноярском ЦБК…

— Смеетесь? Да у нас «Красноярский рабочий» уже второй месяц не выходит — крайкому на партийную газету бумаги не дают!

— Ага! «Власть у нас советская».

— Я вас что про карту-то спросил… На такую территорию нас остается сорок человек всего в крайкоме, включая уборщиц! Сокращение штатов, понимаете? Самое время, в общем, сокращаться! — Высокий, широкоплечий, черные как смоль волосы — прямо Прохор из Угрюм-реки, — красавец редактор ослабил галстук, потом и вовсе скинул пиджак на спинку стула. — Все у нас все понимают! И про Яковлева, и про Горбачева. И даже про нашего первого секретаря. Только попробуй скажи хоть что-нибудь, тут же напомнят о партийной дисциплине или просто выкинут вон, да еще так, что никуда на работу не устроишься!

— Ну, это мы проходили, — невесело протянул Иванов. — У нас принадлежность к Интерфронту тоже многим работы стоила, особенно если коллектив вдруг латышский попадется. Правда, у нас все поделено — латыши поют, танцуют и управляют, а русские на заводах да стройках корячатся. Но вот то, что вы говорите, Андрей Матвеевич, это уже пострашнее будет. Потому что это.

— Да! Потому что это не Латвия, а Россия! Сидит такой вот — весь из себя «советский» — партийный начальник, не будем показывать пальцем, — понизил Андрей голос, — и докладывает наверх и вниз: «Край у нас советский!» А все нити управления уже отдаются потихоньку. И, конечно, не кому-то местному, снова наверх, снова в Москву. Только уже другим людям. Придет время, и все разом переменится, и никто ничего не поймет, и не вякнет даже. Опять же потому, что это — Россия! А потом делить начнут! А у нас есть что делить! Алюминий, нефть, газ, другие природные ресурсы, лежавшие до поры под спудом, — все уйдет из страны и от того самого «советского народа»!

— А что же народ? Безмолвствует?

— Народ… народ у нас хорошо помнит, что такое сопротивляться… Еще с Гражданской войны. Или терпеть будет, или начнет независимость от Москвы объявлять, тогда вспыхнет почище, чем в Прибалтике или даже на Кавказе! Кавказе. У нас, кстати, летом, на день ВДВ, погромы были. Азербайджанцев-торговцев гоняли по всему Красноярску. Пришлось даже специальный эшелон собирать и вывозить их централизованно из края — от греха подальше. Достали народ тараканы-перекупщики! Но это — максимум народной инициативы. А потом… страна у нас централизованная, иначе нельзя с такими просторами — еще Карамзин писал.

— Помню, помню. маленькая страна может быть республикой, средняя — конституционной монархией, а такая, как наша, только самодержавием управляться может. что-то в этом роде.

— Именно. Я не знаю, чего больше бояться? Меньше зла будет, может быть, если только власть наверху резко сменится, да страна не распадется. А вот если каждый край, каждая область на себя тянуть начнут? Да экономика гавкнется? И что тогда? Автаркия? Гражданская война? Нас китайцы мигом подберут тогда. А вас — американцы, или кто там еще? Англичане, что ли.

— Ну, мы-то, русские в Латвии, при любом раскладе тогда оказываемся в заднице, извините за грубое слово.

— И никто вам, дорогой вы мой человек, не поможет! — Андрей, впервые, наверное, за долгое время выговоривший то, что давно сокровенно лежало на душе, вздохнул вдруг с облегчением. — А! Гори оно все… Давайте лучше я вам город покажу! Город у нас просто замечательный, лучше — во всей России нет! А природа какая! Поехали, у меня своя машинка есть, покатаю! Да! Вот вам в подарок, на память о нас, чтобы не только Первого помнили.

Сборник Распутина, выпущенный местным издательством, до сих пор стоит у Иванова на книжной полке. Приятно вспомнить, с какими людьми иногда сводила судьба. «Живи и помни», значитца…

Буквально напротив крайкома Андрей показал гостю подвальчик — кафе «Рига». Посмеялись, выпили немного за встречу. Закусили красной рыбкой, запили соком из морошки, кофе так и не дождались. А назавтра Иванов все-таки начал отрабатывать программу поездки. Встречи на предприятиях, пресс-конференции, показ привезенного видео. Документальные фильмы сильно действовали на красноярцев. «Живых фашистов увидеть в наше время!» — никто из местных не ожидал такого от перестройки и демократизации, маяком которых была объявлена Прибалтика. А у Иванова не выходила из головы хитринка в маленьких, мутных, медвежьих глазах первого секретаря обкома, когда он с порога отринул возможность свержения советской власти. «Все, подлец, знает, да еще и участвует наверняка своим бездействием!» — горько думал про себя Валерий Алексеевич, но что делать с этим пониманием — не знал. Однако все это просто необходимо было видеть своими глазами, чтобы потом, в Риге, четко понимать, чего на самом деле можно ждать от огромной России.

Осенью купить билет на самолет в восточном направлении, на Хабаровск, к примеру, было практически невозможно. В обкомовской спецкассе перед окошечком покорно сидели и генералы, и директора крупнейших предприятий — ждали, авось повезет. Но Иванова проводили с почетом — и побыстрее; видать, Первый дал команду не слишком задерживать неудобного гостя. Слишком много позволял себе рижанин в своих выступлениях против политики Москвы, слишком неприглядной и страшной рисовал, да еще и наглядно показывал картину будущего страны на примере своей республики.

Открыто никто Иванова не одергивал и ему не мешал. Встречи с народом устроили, выступления на радио и телевидении обеспечили. Но если простой народ сопереживал и сочувствовал и, конечно же, был тот народ и русским, и советским еще, конечно, то высокое партийное руководство осталось недовольно визитом интерфронтовца. Впрочем, мнение это тоже оставило при себе. Внешне все выглядело пристойно. И снова черная «Волга» отвезла Иванова в аэропорт. Огромный Ил-86 принял рижанина в свое чрево и потащил через низкие облака все выше и выше — к солнцу, к востоку, на другой конец страны, не только казавшейся большой, а на самом деле — необъятной.

Иванов много успел к своим тридцати годам поездить по свету. Был он в Туркмении и в Казахстане, в Эстонии, Латвии, Литве, Белоруссии, Молдавии и Украине, Польше и Германии, много где побывал и в России. Знал он и Урал, и Север, и Северо-Запад, не говоря уже о России Центральной. Теперь вот добрался до Сибири и Дальнего Востока. И чем больше узнавал страну свою, тем больше ему было ее жаль — прямо пропорционально гордости и счастью, которые он испытывал, когда на своем родном, русском языке мог говорить с такими же, как и он, русскими людьми на всем огромном пространстве шестой части суши. И вот, заново обретая в этой командировке свою необъятную Родину, Иванов все чаще думал о том, что может так случиться, что он ее скоро опять потеряет.

Неделя в Хабаровске пролетела быстро. Та же программа, те же утомительные встречи с тысячами людей, с десятками журналистов. И ведь не всегда прием был радушным и ласковым. Приходилось порой жестко спорить, отстаивать свою точку зрения, переламывать настроение аудитории. встречать лицом к лицу откровенные провокации.

Никто никогда не мог сказать, какие настроения царят в том или ином коллективе. Да и инструктор крайкома, по обыкновению сопровождавший гостя на такие встречи, тоже иногда становился лишним раздражителем для запутавшихся и обозлившихся людей. Одно оставалось неизменным. Нигде и никто не представлял себе хотя бы приблизительно реальную картину происходящего в Прибалтике. И никто почти не предполагал, что многое из того, о чем рассказывал, о чем предупреждал, от чего предостерегал Иванов своих новых единомышленников, — уже завтра обрушится не только на окраины Советского Союза, но и на саму Россию.

Из Хабаровска вылететь во Владивосток оказалось практически невозможно даже с помощью крайкома. Постояв пять минут у входа в огромную стекляшку Хабаровского аэровокзала, битком забитую агрессивными и усталыми одновременно людьми, составлявшими — всей своей массой — очередь за билетами. Иванов решил не ждать у моря погоды, а ехать на вокзал.

На вокзале зато было тихо и пустынно. И, конечно же, все буфеты были закрыты. А поесть в крайкомовской столовой Валерий Алексеевич не успел. Но тут, на втором этаже вокзала, он увидел яркую вывеску с иероглифами. Это был, как нескромно гласила реклама, первый в России кооперативный китайский ресторан.

Делать нечего. До проходящего поезда Биробиджан — Владивосток, на который купил билет Иванов, оставалось еще часов пять. Надо было куда-то деть себя, да и голод не тетка, как известно. Зайдя в кооперативное заведение, Валерий Алексеевич недоверчиво осмотрелся. Деревянные столы, лавки. Пластмассовые циновки — салфеточки кругом, пластмассовые дре-безгучие ширмочки в дверных проемах да пара экранов из псевдошелка с подобием китайской вышивки дешевым машинным способом — вот и весь «китайский» антураж. Официантка — бурятка или кореянка из местных, кто их там разберет? — принесла меню, в котором все позиции были вычеркнуты, кроме одной: «лапша по-китайски в соевом соусе».

— А что, больше ничего нет?

— Нет, только лапша.

— И сколько стоит?

— Написано же — 5 рублей порция.

— Ну, давайте, что ли… — неуверенно протянул Иванов.

Рядом с ним, за соседним столиком, уже устраивался еще один посетитель. Майор-пограничник. Он тоже скептически проглядел меню и тоже заказал лапшу, поскольку деваться и ему, видно, было некуда. Закурили оба синхронно, переглянулись и устроились рядом. Майор протянул руку, не представляясь, просто по-товарищески.

— Вы тут раньше не бывали?

— Первый раз в жизни, — отозвался Иванов. — Буфет закрыт, жрать охота, а до поезда еще пять часов.

— А куда едете, не на Владик?

— Да.

— Ну и я в ту сторону, только до Спасска! Давайте тогда знакомиться!

— Валерий!

— Василий!

Тут подали лапшу. Мужики поболтали ложками мутную бурду в тарелках и крякнули оба, не сговариваясь.

— Н-да, похоже, тут, кроме макарон и соевого соуса, ничего больше и нет — протянул Иванов.

— Да уж, за пять рублев могли бы хоть кусок мяса положить, для приличия хотя бы! — возмутился майор.

Съели, морщась, по две ложки, встали, матерясь дружно в сторону спрятавшейся официантки, деньги с обоих получившей вперед, — и пошли совещаться.

— Ресторан на вокзале открывается через час, там вроде прилично раньше было, — поделился знанием местных реалий Василий.

— А вы из Хабаровска?

— Нет, в командировке был, а вообще я на заставе, под Спасском. — Майор не особенно спешил раскрываться перед первым встречным.

— Я на заставе родился, — поделился с ним Иванов и рассказал вкратце свою эпопею, упомянув такие детали, которых не мог знать человек, на самом деле границы не нюхавший.

Майор повеселел:

— Так, наш человек, значит! Да еще с Запада! Рассказывай. Что за бардак там у вас творится?! Батя-то твой служит еще?

— В 86-м уволился из штаба округа. Теперь жалеет, что остался в Риге, но кто же знал.

— Никто не знал, не догадывался, — сочувственно покивал Василий. Майор был невысокий, ладный, веселый. Глаза только, зеленые — прозрачные и очень спокойные выдавали в нем офицера бывалого, не по паркетам шаркавшего на службе. Ну, начальник заставы — должность известная — там с паркетами туго обычно, если только застава не в Сочи или в Пирита, прямо на пляже. А уж на Дальнем Востоке

Сошлись быстро. Майора, бывшего по форме, прокачивать нечего было, а тот Валерия Алексеевича раскусил быстро и профессионально; в выражениях стесняться перестал, и скованность перед штатским — чужим — пропала.

Побродили от нечего делать по Хабаровску, который Иванов так и не успел рассмотреть как следует, с утра до вечера разъезжая по организованным крайкомом встречам с трудящимися и военными. Сопки вокруг обледенели уже, снег настиг Иванова и здесь. Зашли на рынок, ужаснулись убожеству, грязи и дороговизне мясных рядов, приценились к шапкам из хонорика — рижанин долго смеялся и не мог поверить, что такое слово и такой зверь (хорек плюс норка) — вообще существуют в природе.

Ну а там и ресторан вокзальный открылся. Не роскошный, но просто хороший оказался ресторан. И пообедали на славу, и водочки понятливая официантка нашла двоим приятным и нескупым мужчинам. Время пошло быстро. Пришел поезд, погрузились в вагон, быстренько поменялись местами с кем-то, чтобы ехать дальше вместе.

Много пришлось в своей жизни путешествовать Иванову — и в фирменных поездах, и в Р-200, и в заграничных спальных вагонах. Но с тех пор он так и не видел больше такой советской, прямо киношной — из довоенных фильмов — красоты, как в этом Биробиджанском экспрессе. Старенькие вагоны блестели чистотой, белели накрахмаленными салфетками, занавесками и спальным бельем. Все латунное было натерто до блеска, все ковровое — ворсилось без единой пылинки. Чай в подстаканниках был густо-черным и лишь нехотя бледнел от свежайшего ломтика лимона. Проводница выглядела старорежимной горничной — настолько была аккуратна, вежлива и любезна к пассажирам. И, конечно, водки продала мужикам без малейшей попытки возмутиться или сорвать с подвыпивших уже пассажиров лишку.

Впервые за месяц путешествия и ежедневных утомительных встреч с чужими людьми, постоянных яростных споров, острой полемики с журналистами, которым палец в рот не клади — демократия и гласность на дворе, — впервые за месяц Иванов расслабился, оказавшись в компании со своим — понятным и привычным ему человеком — начальником дальневосточной заставы.

Много Валерий Алексеевич приобрел и друзей, и соратников в этой поездке, но все равно там он был скован своей ролью представителя Интерфронта — человека официального, расслабляться было нельзя. А майору хоть и интересно было послушать про латвийские дела, но он не был обязан это слушать, не был при деле, а просто пил водку с хорошим случайным попутчиком, рассказывал о себе, не напрягал и сам не напрягался.

Пили много и весело, но без безобразий. Попрощались перед Спасском, обнялись, и все оставшееся время пути до Владивостока Иванов проспал без задних ног, не раздеваясь, сладко и безмятежно. Но вот уже и знаменитый вокзал Владивостока — вычурный пряничный домик, стоящий на краю земли в буквальном смысле этого слова. Здесь кончались железнодорожные пути, здесь сливался с железной дорогой морской вокзал. Еще не рассвело — над Золотым Рогом и на его волнистой черноте плясали огни военных кораблей; гудели, рассекая темноту, десятки катеров, буксиров, пассажирских суденышек разного калибра, перевозивших вла-дивостокцев с одного берега бухты на другой — как обычные трамваи в сухопутном городе. Сопки, не видные еще в остатках осенней ночи, горели окнами вскарабкавшихся на них жилых кварталов; всюду пахло морем, близким океаном, Блоком.

«Случайно на ноже карманном найдешь пылинку дальних стран, и мир опять предстанет странным — закутанным в цветной туман». «Ты помнишь, в нашей бухте сонной спала зеленая вода, когда кильватерной колонной вошли военные суда… Четыре. Серых».

А здесь их было не четыре — много, и они были здесь всегда, с основания гавани — и это было волшебно. Неожиданно для себя Иванов вдруг ощутимо почувствовал, как ему не хватало в Новосибирске, Красноярске, Хабаровске — моря. Как давила его громада континентальной суши. А тут, во Владивостоке, он снова у моря. И дышать почему-то стало легче.

Самым приятным было то, что здесь не надо тащиться сразу в крайком партии — знакомиться, устраиваться, убеждать кого-то в своей нужности. Потому и позволил себе Иванов расслабиться в поезде с майором, что заранее решил — сначала отдохнет денек-другой у старшего брата, а потом уж явится отмечать командировку и снова работать, работать, работать — пока хватит сил.

Надо признаться, что и всю командировку по Сибири и Дальнему Востоку Валерий Алексеевич придумал с затаенной целью не только сделать дело, что само собой разумелось, как самое важное, но и повидаться со старшим братом, побывать наконец у него дома, своими глазами увидеть, как живет он тут и служит. Юра был уже капитаном второго ранга, успел жениться, завести двух сыновей. Конечно, брат со всей своей семьей приезжал в Ригу — и не раз, но вот у него еще никто из рижских Ивановых так и не был в гостях. Долог путь и дорог — не очень-то соберешься. А так все совпало и все срослось, слава богу! Братец, конечно, не очень верил, что младшенький — непутевый по семейному представлению о нем — и в самом деле доберется до Владивостока. Но тут уж придется Юрке в очередной раз удивиться.

Валерий Алексеевич подхватил потяжелевшую за время командировки объемистую дорожную сумку и побрел искать такси. Конечно, за этот месяц он раздал почти все подборки «Единства» и другой литературы, раздарил сотни интерфронтовских значков, наклеек, флажков и прочих маленьких пропагандистских радостей. Оставались только кассеты с видеофильмами да остаток материалов для Приморского крайкома. Но зато в каждом городе ему, в свою очередь, дарили свои партийные газеты, журналы, те издания, в которых выходили статьи после его пресс-конференций. И подарки были, и сувениры.

Ехать пришлось неожиданно долго, объезжая Золотой Рог, поднимаясь на сопки и опускаясь, пока неожиданно не остановились у кирпичного двенадцатиэтажного дома на Чуркином мысе. Отсюда, с большой высоты, хорошо была видна бухта и корабли в ней, а на той стороне прекрасно просматривался центр Владивостока. Как потом оказалось, достаточно было спуститься вниз к пристани, и рейсовый пассажирский катер в пять минут доставит тебя прямо к Штабу флота, к вокзалу, короче, куда угодно.

— Валера! Наконец-то! А то телеграмму дал из Красноярска, а когда точно ждать, так и не сказал! Мы тут волнуемся — пропал мальчик! — Жена брата — Галя, женщина боевая, мигом затащила Иванова в маленькую квартирку, стала раздевать, кормить, звонить брату на службу, одергивать маленьких племянников, чтобы не лезли к дяде, — и все это одновременно. Галка была родом из маленького поселка на китайской границе.

В чертах лица у нее было что-то бурятское, восточное — непривычный для запада страны тип. Закончила в Чите пединститут, по распределению попала во Владивосток, там и познакомилась с молодым лейтенантом Ивановым. Юра после окончания института в Ленинграде немного поработал на военном предприятии в Риге, откуда его вскоре призвали, благодаря корабельной специальности, на флот. Потянув лямку лейтенанта-двухго-дичника, брат прижился на Дальнем Востоке, решил остаться на флоте и служить дальше уже кадровым офицером. А раз остался, надо и жениться. А там и детки пошли — один за другим — мальчишки крепкие и бойкие — Димка и Ванька.

Валерий Алексеевич всегда был для старшего брата объектом насмешек и заботы одновременно. С детства Юрка звал Валеру Рыжим — за веснушки, которые, правда, сошли сами собой годам к четырнадцати, но зато семейное прозвище осталось надолго. Брат был старше на четыре года, а это не так уж мало, особенно в подростковом возрасте. Да и жилось старшему всегда труднее. С первого по четвертый класс, пока семья жила на заставе, он привыкал к самостоятельности в школе-интернате. Потом, уже в Кингисеппе, отец с матерью — всегда занятые — по службе и на работе, оставляли старшего брата присматривать за младшим. Мальчишки и дрались бывало, и играли вместе. Компания у Юры, конечно, была своя. Но если надо было, то младшего он всегда защищал.

Короче, младший — есть младший. И сладкий кусочек, и прощение от мамы — все ему. А Юра учился на «отлично», занимался спортом, готовился к институту да еще отвечал за Рыжего перед родителями. Зато и доверие к старшему у родителей было всегда стопроцентное, не то что к младшему, балованному, как часто ворчал отец. Хотя какое там особенное баловство может быть у ребенка на погранзаставе или в маленьком приграничном городишке, отрезанном морем от Большой земли? Но так уж сложились роли. Потом Юра с медалью закончил школу, с красным дипломом — институт. А вскоре и вовсе уехал служить на Тихоокеанский флот и появлялся только раз в два года, посмотреть на Запад, повидать родителей — и скорей домой — во Владивосток. Ясно, что не был старший брат таким паинькой, каким часто считали его родители, приводя в вечный пример младшему сыну. Но жизнь научила Юрия Алексеевича, что с родителями, как с тещей, надо дружить на расстоянии. И чем больше оно, тем лучше. Тогда есть шанс прожить собственную жизнь без постоянной оглядки на папу с мамой, которые вечно норовят устроить так, чтобы дети прожили не свою жизнь, а ту, которая не получилась у родителей.

Братья не виделись уже давно — года три, а то и четыре. Засиделись до ночи, и тут неожиданно возникла проблема — у Валерия Алексеевича закончились сигареты. Брат не курил, к соседям за полночь стучаться не будешь. А с табаком в стране было плохо, даже табачные бунты тогда случались в России. Где спекулянты торгуют сигаретами — некурящий брат тоже не знал. Спасла положение Галина. Она полезла в шкаф, вытащила пакет с меховыми шапками, проложенный моршанской армейской махоркой — от моли, — и торжественно презентовала шурину несколько горстей зверского зелья. Иванов возликовал, потребовал газетку, свернул огромную «козью ножку» и отправился на балкон.

Конечно, зашла речь и о причине приезда Иванова во Владивосток. Тот смеялся, отшучивался. Потом показал интерфронтовское удостоверение, командировку. Старший брат по-прежнему смотрел на Валерия Алексеевича с некоторым недоверием, как на обманщика, право. Но тот, привыкнув уже, что в семье его за серьезного человека не считают, махнул рукой, выпил еще рюмочку и завалился спать, благо в крайком партии завтра не обязательно было идти спозаранку.

Засыпая, Иванов успел еще подумать, что семья брата отнеслась к проблемам русских в Латвии как-то чересчур отстраненно, как будто не были там никогда и не жили там; у Юры, по крайней мере, родители, друзья, брат младший, в конце концов. Да и вообще, даже вспоминая о Москве и Ленинграде, владивостокцы говорили: «В России!»

— А здесь-то что, черт возьми? Вы-то где тогда живете?! — сквозь дрему успел еще удивиться Валерий Алексеевич и мгновенно заснул.