III

Каков же критерий нашей оценки и критики либерализма? Формальным критерием является наша программа буржуазной революции, т.-е. наша минимальная программа. Методом же нашей критики является материалистический анализ каждой новой политической ситуации.

Если отвлечься от того классового содержания, которым пропитывает нашу минимальную программу фактически развивающееся рабочее движение, то она предстанет перед нами, как логически-законченная программа демократии. В таком виде нам приходится чаще всего пользоваться ею в критике буржуазной оппозиции. Минимальная программа, это – те требования, которыми мы хотим обязать демократию в период ее борьбы за власть и к выполнению которых мы будем принуждать ее, когда (если) власть будет в ее руках. У нас нет и не может быть никаких теоретических или тактических оснований к ограничению и урезыванию этих крайних, предельных требований демократии и к временной замене их другими – посредствующими, подготовительными и предварительными лозунгами.

Я позволю себе привести две-три иллюстрации. Восьмичасовой рабочий день – это центральный лозунг рабочей демократии. Нам уже не раз говорили и еще будут говорить, что отсталая русская промышленность не может удовлетвориться восьмичасовой эксплуатацией наемного труда. Не должны ли мы в силу этого обстоятельства временно ограничиться требованием десяти– или девятичасового рабочего дня? Нет. Дело в том, что самый вопрос о том, доступен ли русской промышленности восьмичасовой рабочий день, не может быть решен путем статистических выкладок или отвлеченных соображений. Этот вопрос будет решаться лишь практикой социально-экономического развития. В число сил, которые определяют его решения, входят: давление пролетариата на капитал, сопротивление капитала, приспособление капитала к рынку, к мировой технике и т. д. Мы можем непосредственно воздействовать только на одну из этих сил: на классовую энергию пролетариата. Требование восьмичасового рабочего дня, как общеклассовое, координирует и обобщает борьбу разных групп пролетариата в разные моменты за сокращение рабочего дня. Принципиальный мировой лозунг этой борьбы придает ей высшее напряжение и именно этим позволяет добиться максимальных практических результатов. Такая тактика отнюдь не предполагает парламентского «нигилизма»: если от наших голосов будет зависеть судьба законопроекта о десятичасовом рабочем дне, мы, разумеется, подадим за него наши голоса. Но дело в том, что такой законопроект имеет тем больше шансов собрать большинство в буржуазном парламенте, чем энергичнее массы выступают за восьмичасовой рабочий день.

Другой лозунг, которому социал-демократия придала широкую популярность, это – полное народовластие^{30}. Либералы не раз указывали нам на «бестактность» этого лозунга, так как он, по их мнению, находится в кричащем противоречии с «наивными монархическими предрассудками масс». В одном случае нас пугают национально-экономическими препятствиями, в другом – национально-психологическими. Не должны ли мы действительно признать, что требование народовластия неуместно, так как «пугает» массы? Прежде чем это сделать, мы должны спросить наших критиков, в чем же вообще, по их мнению, состоит пропаганда, как не в очищении сознания народных масс от «наивных предрассудков»? Для нас, по крайней мере, главная цель политической агитации и пропаганды заключается в развитии сознания масс. И если мы не можем немедленно завоевать восьмичасовой рабочий день и народовластие для масс, то мы должны немедленно завоевать массы для народовластия и для восьмичасового рабочего дня.

Третий пример мы возьмем из свежей истории тактических разногласий внутри нашей партии – по вопросу: «за Думу» или «за Учредительное Собрание». Сторонники первого лозунга совершенно справедливо указывали на то, что Дума может нас лишь приблизить к Учредительному Собранию, – подобно тому как десятичасовой рабочий день приближает к восьмичасовому. Но они жестоко ошибались, когда утверждали, что «борьба за Думу против чиновничества будет в тысячу раз скорее приближать нас к Учредительному Собранию, чем крики (?) об Учредительном Собрании» («Наше Дело»). Мы с полным правом могли им возразить, что борьба за Учредительное Собрание против абсолютизма будет в тысячу раз скорее приближать нас к Думе, а значит и к Учредительному Собранию, чем крики об этой Государственной Думе.

Но Учредительное Собрание сейчас неосуществимо, – возражали сторонники лозунга «за Думу». Наши требования, – отвечаем мы, – считаются не с тем, что осуществимо «сейчас», они представляют собою программу наиболее радикальных мер, осуществимых в условиях буржуазной революции. Если Учредительное Собрание неосуществимо «сейчас», то оно еще менее было осуществимо в тот час, когда мы вписали его в нашу программу и открыли вокруг него колоссальную агитацию. По вопросу о том, что осуществимо и что неосуществимо, у нас нет и не может быть другого критерия, помимо того объективного анализа, посредством которого построена наша минимальная программа. Стоит нам от нее отойти, и мы окажемся жертвами субъективного произвола и вульгарного эмпиризма. Мы будем выдвигать то тот, то другой лозунг в зависимости от нашего политического глазомера; мы будем приспособлять наши требования к политическому уровню крестьянства, мещанства, средней буржуазии, наконец, к настроению власти, – в каждый данный момент; мы придем к тому, что будем укорачивать наши лозунги в зависимости от тысячи обстоятельств, которые успевают измениться прежде, чем партии удается прийти к соглашению в их оценке. Это не тактика, а «миллион терзаний». Такой образ действий очень мало двинет вперед политическое сознание отсталых классов: крестьянства и мещанства, но внесет несомненную смуту в сознание пролетариата. Нет, для нас совершенно достаточно того, что требование Учредительного Собрания не только не противоречит буржуазной революции, но, наоборот, предполагает и подготовляет ее высшее развитие. Если по внутреннему соотношению сил революция не дойдет до Учредительного Собрания, то, благодаря нашей принципиальной тактике, она дойдет во всяком случае до наивысшего доступного ей уровня.

Сейчас этот спор силою вещей снят с очереди, – по крайней мере, до… разгона второй Думы. Если мы на нем остановились, так это ради той принципиальной ошибки, которая в нем вскрылась.

Товарищ, с которым я переписывался по этому вопросу, привел следующее принципиальное соображение в пользу лозунга «за Думу». – Нашей целью, – писал он, – является социалистический общественный строй; это, однако, нисколько не мешает нам выдвигать минимальную программу, как предпосылку максимальной, как совокупность мер, которые должны облегчить осуществление социализма; та же самая политическая логика, – заключает товарищ, – заставляет нас сейчас добиваться Государственной Думы, как предпосылки Учредительного Собрания.

Это рассуждение основано на чисто формальном признаке логической симметрии. Почерпая свою доказательность в факте существования минимальной программы, оно на самом деле уничтожает смысл ее существования, так как лишает ее значения для нас, как минимальной, оставляя простор для выдвигания требований все более и более минимальных. На этом пути мы можем превратиться в Ахиллеса, который отбивает все более и более мелкую дробь шага и никак не может догнать черепаху… Вечная драма реформизма!