Л. Троцкий. КОЕ-ЧТО О ЗЕМСТВЕ
Л. Троцкий. КОЕ-ЧТО О ЗЕМСТВЕ
Мы, сибирские читатели и писатели, вследствие вполне естественной причины – отсутствия у нас земских учреждений, смотрим обыкновенно на земские дела глазами сторонних наблюдателей, хотя и имеющих на сей счет свое мнение, но мнение совершенно платоническое. Полагаем, однако, что скоро-скоро нам волей-неволей придется отвыкать от такого отношения к делу: введение в Сибири земских учреждений есть лишь вопрос времени и, думается, времени недолгого; оно так же неизбежно, как и свершившееся, например, введение гласного суда: оно вызывается усложнением, детализацией общественных нужд, потребностей и запросов, требующих новых, более отвечающих современным отношениям форм местного управления.
Усложнившаяся жизнь требует новых органов, которыми – в силу этой самой ее сложности – могут быть органы не центрального, а местного характера и притом, в известных, эмпирически-определяемых пределах, сами себе довлеющие… Вот почему земское самоуправление является не измышлением публицистов непохвального образа мыслей, а «категорическим императивом» жизни; вот почему на лукавые запросы и допросы известного сорта публицистов нужно отвечать приблизительно таким образом: мы затрудняемся определить, милостивые государи, есть ли земство орган благонамеренный или неблагонамеренный; но зато мы не сомневаемся, что на известной стадии развития, нами уже достигнутой, оно является органом необходимым и займет подобающее ему место в обороте всероссийской жизни.
И этой нашей уверенности нисколько не нарушает то обстоятельство, что земская деятельность вот уже немалое количество лет хронически пребывает «на ущербе», так что интерес общества и печати к земским делам и учреждениям не только у нас, в Сибири, но даже и в «России» возбуждается обыкновенно какими-нибудь чрезвычайными случаями. Достигнув в такой момент высшей амплитуды колебания, интерес к земству начинает затем идти на убыль, пока не укладывается в мирные рамки, с одной стороны, пописывания, с другой – почитывания сереньких, как осенний день, корреспонденций по поводу расширения школьной сети одним земством, учреждения больницы – другим.
Если не ошибаемся, один только раз после введения земских учреждений крупный интерес к земству был вызван не упрощением деятельности, но явлением совершенно противоположного характера. Мы говорим о том факте, когда в конце 1880 г. земские собрания были приглашены министерством внутренних дел высказаться по поводу "возникших по разным губерниям вопросов и предположений об изменении некоторых постановлений «Положения 27 июня 1874 года»[2]… Многие земские собрания, несмотря на спешность работы и ограниченность рамок, в пределах которых спрашивалось их суждение, высказали в ответ на министерский запрос много верных и достаточно широких мыслей по поводу земских учреждений, – мыслей, которые теперь, на самом рубеже XX столетия, на первый взгляд, гораздо дальше от претворения в живую действительность, чем тогда, в конце 1880 года. Взять хотя бы основную черту земства – его «бессословный» характер… бессословность которого является более чем проблематической: крестьянское и даже вообще недворянское представительство в земских собраниях так незначительно и во многих местностях осложнено такими условиями и обстоятельствами, что представители крестьян весьма нередко присутствуют на земских собраниях скорее в качестве немых символов всесословного земского принципа, чем в качестве «излюбленных людей», уполномоченных вязать и решать местные дела. Вот маленькая иллюстрация сказанного. В Ярославской губ., например, один гласный от дворян приходится на 3.000 десятин земли и на 7.000 руб. ценности другого имущества с земским сбором в 700 руб.; один гласный от избирателей – недворян представляет уже 11.000 дес., 457.000 р. стоимости других имуществ и годовую плату в 8.000 руб.; на гласного от крестьян приходится 25.000 десятин, другого имущества на 25.000 руб. и платежей на 6.000 руб. В Новгородской губ. гласный от дворян представляет (по земской оценке) доходность в 3.000 руб., гласный от недворян – в 19.000 руб., гласный от крестьян – в 43.000 руб{1}. Числа говорят за себя, несмотря на непригодность в данном случае имущественного критерия, противопоставляющего дворянскому сословному началу – буржуазное начало имущественного ценза. Числа, выражающие отношение количества представителей к количеству представляемых для каждой группы, были бы гораздо красноречивее, но, к сожалению, у нас нет таких чисел под руками.
Вот почему необходимо признать, что позиция, занятая некоторой (и притом не худшей) частью русской периодической печати по отношению к вопросу о фиксации земского обложения, ставшему законом текущего года, страдает значительной односторонностью, вполне объясняющейся, правда, острым характером положения.
Нельзя, конечно, не согласиться, что обвинение земств в бесцеремонной расточительности, даже в мотовстве, исходящее из-под беззастенчивых перьев расторопных молодцов со Страстного бульвара{2}, что в Москве, является облыжным и представляет собою не результат добросовестного обследования земских финансов с цифрами и фактами в руках, но естественный плод органической ненависти к принципу общественного самоуправления, лежащему в основе земских учреждений. «Надо самому принимать, – говорит старый земец, – активное участие в земских собраниях для того, чтобы понять, как настойчивые требования жизни сокрушают самые решительные стремления к экономии и вынуждают самых скупых гласных производить увеличение сметных назначений. В течение своей четырнадцатилетней практической деятельности в земстве, каждый год являясь в собрание, мы слышали, прежде всего, речи о необходимости самой строгой экономии, а в конце собрания являлось почти всегда некоторое увеличение сметы расходов. Так трудно бороться с требованиями действительной жизни и логикой необходимости. В самом деле, весьма трудно не отступать от строгой экономии, когда видишь собственными глазами, что население умирает от недостатка медицинской помощи, что большинство детей остается безграмотными, что по дорогам нет проезда и т. д.» («Русская Мысль», 1891, N 9, стр. 17.)
Со всем этим можно только согласиться. Но когда тот же земец говорит, что «земство, придерживаясь принципа равноправности всех сословий, не имеет возможности сделать существенные облегчения для крестьян в платеже земских повинностей» (там же, стр. 18), то тут приходится только руками развести: неужели «принцип равноправности всех сословий» в каком-нибудь, отношении враждебен, напр., принципу подоходно-прогрессивного налога? Нужно, кроме того, не забывать, что крестьянская земля, наперекор «принципу равноправия всех сословий» несет на себе, помимо земских, несравненно больше налогов, чем частно-владельческая. Да и вообще, вряд ли основательно приносить в жертву слишком абсолютно и абстрактно понимаемому «принципу равноправности» (не фиговый ли это лист?) – реальные интересы крестьянской бедноты. Мы, впрочем, не сомневаемся, что в рассматриваемом вопросе доминирующая роль принадлежит не голому правовому принципу, да еще в несколько «метафизическом» толковании, но реальным интересам крупного землевладения, совершенно не пропорционально представленным в земских учреждениях. Было бы в самом деле непростительной наивностью со стороны публициста требовать, чтобы преобладающие в земстве крупные землевладельцы усвоили себе раз навсегда самоотверженную практику подоходно-прогрессивного налога или иной налоговой системы, в основе которой лежит буквально понимаемое правило: кому больше дано, с того больше и спрашивается.
Для того, чтобы земство могло высказаться за такого рода систему самообложения (ничуть, повторяем, не подрывающую «принципа равноправности всех сословий», имеющего юридическое, но не экономическое содержание), необходимо, чтобы в нем вполне пропорционально были представлены интересы малоимущих и неимущих народных масс.
На упреки, которые приходится выслушивать земству в неумеренном обложении, защитники земства приводят соображения, которые можно резюмировать следующими словами цитированного выше земского деятеля: «земские гласные, как представители местного самоуправления, являются, вместе с тем, и плательщиками земских сборов и, вследствие этого, прямо заинтересованы в том, чтобы земские налоги были необременительны, так как каждая ассигновка распределяется, между прочим, и на принадлежащее им имущество» (там же, стр. 18). Эти соображения, однако, справедливы только наполовину: ведь беда-то в том и состоит, что те слои, на которые земское обложение (не само по себе, но как дополнение к государственным, волостным и сельским налогам) давит особенно тяжело, представлены в земстве только символически.
Какой же отсюда вывод? Нам кажется, что после сказанного он напрашивается сам собою: широко раскрыть дверь зала земского собрания представителям народных масс – вот в чем должен состоять здоровый корректив к современному состоянию земского самоуправления. Только в таком случае земское обложение станет самообложением, после чего упреки по адресу земства в мотовстве и расточительности будут равносильны упрекам в самообирании, в злостной трате собственного имущества, т.-е. такого рода упрекам, которые в применении к населению целого государства означали бы такую высоту публицистического бреда, до которой не способны, кажется, подниматься даже на многое способные публицисты «Московских Ведомостей»[3].
«Восточное Обозрение» N 285, 23 декабря 1900 г.