Е. Шевченко Под знаком Марины Цветаевой{115}

Е. Шевченко

Под знаком Марины Цветаевой{115}

Довольно поздно, почти на исходе 1926 года, подводить литературный итог 1925-му году. Но такой итог теперь подвел князь Святополк-Мирский. Оказывается, что 1925 год «прошел под знаком Марины Цветаевой».[401] «Крысолов» Марины Цветаевой, напечатанный в декабрьской книге «Воли России» за 1925 год и в первой книге этого журнала за текущий год, доказал, что «Россия жива не только в границах русского мира, но и в царстве духа превыше всех границ»…

Насколько превыше всех границ здравого смысла песни увядающего соловья, которым зачарован кн. Святополк-Мирский, можно судить по самому «Крысолову». Но —

Не соловью беречь

Горло. (Три капли нб ночь!)

Что до футляра — в печь!

Или наденьте нб нос…

………………………….

В царстве моем (нежнейшее dolce)…

А веку все меньше, а око все больше…

В скромной по размерам библиографической заметке в первой и, быть может, последней книге «Верст» (мое предсказание о том, что вторая книга «Благонамеренного» будет его последней книгой, уже исполнилось[402]) кн. Святополк-Мирский провел великую красную черту между двумя эпохами — до и после появления… «Верст». Последние могикане «Современные записки» — это «инерция предреволюционной России». Заслуга «Современныx записок» в том, что они, «как добрые консерваторы, сохранили и передают потомству все то, что писатели не успели написать до революции».

Что касается литературы вообще (конечно, зарубежной литературы), то, если о ней судить по «Митиной любви» Бунина, — она «бледнеет и меркнет перед подлинной жизнью».

Мережковский если когда-нибудь и существовал, то «перестал существовать по крайней мере двадцать два года тому назад». Зайцев был близок к тому, чтобы «засуществиться, но не осуществиться». Зинаида Гиппиус «видна во весь рост только изредка в немногих стихах» и т. д. Старая русская литература закатилась, замерла навсегда, и новая эпоха началась с «широкого ока» Марины Цветаевой.

О том, что представляет из себя «новая» русская литература рассказал в «Опыте обзора» призванный на помощь кн. Святополк-Мирскому объять необъятное… Александр Туринцев,[403] маленький старый знакомец.

«Голос нашего времени и есть — необходимость третьего, нового, рожденного из борьбы двух мировоззрений (буржуазного и коммунистического). Русские писатели к новому мировоззрению должны идти сейчас по целине…»

Если попутчиком литературы должна быть критика, то критика эта должна быть такой, по мнению третьего «сотрудника»[404] «Верст», какую признает, опять-таки, только Марина Цветаева.

А критика эта уже решила, что на первые страницы новой истории новой русской литературы попадет Борис Пастернак.[405]

Весь же дальнейший путь этой литературы определяется «пророческой природой современной русской поэзии» и Россия — «как единство, как один рост от князя Игоря до Ленина для нас реальнее, чем была когда-нибудь» (кн. Святополк-Мирский).[406]

Этому несколько противоречит свидетельство В.Каменского, который пишет из советской России в Америку неутешительно по части поэзии: «Поэзия рухнула. Вне внимания. Даже Володя Маяковский взялся за очерки и рассказы. Есенину надо было удавиться, чтобы наконец стиxи его зачитали. Но прошло полгода. Лишь! И книжки его лежат, выцветая и выветриваясь в витринаx. Полагаю, что через год от поэзии не останется ни черта!..»

Не отстает ли уж кн. Святополк-Мирский от самоновейшего миропонимания? Это для него очень рискованно. Что может сказать на это Лелевич — он шутить не любит. Первая книга «Верст» может оказаться последней.

Возможно, что кн. Святополк-Мирский переусердствовал в своем осуждении на забвение всей старой русской литературы…

Недавно А.Вербицкая, автор романа «Ключи счастья», сообщила нам, что покойный Воровский решил переиздать многие из ее произведений. Кстати, история этого признания «полезности» романов Вербицкой настолько интересна, что ее не грех привести в выдержке из письма самой Вербицкой, напечатанного в «Правде».

Дело в том, что в 1919 году «наркомпрос» решил было сжечь все книги Вербицкой «за порнографию, юдофобство и черносотенство». «Я молчать не могла, — пишет А.Вербицкая, — и написала в Наркомпрос заявление, что я требую над собой гласного суда. Пусть мне докажут, в какой книге и на какой странице повинна я в взводимых на меня преступлениях. Я доказывала, что в журналах, где я печаталась, коллегами моими были Луначарский, Покровский, Скворцов-Степанов, Максим Горький и другие большевики… Наркомпрос решил передать это дело на рассмотрение Воровского, слывшего знатоком литературы. В эту критическую минуту у меня нашлось двое защитников: Максим Горький, всегда прекрасно относившийся ко мне, возмутился и написал Воровскому. Через неделю Воровский купил весь мой склад, затем избрал литературную комиссию из 12-ти литераторов-коммунистов, которые в течение трех месяцев перечитали все мои 33 книги и 14 переводных изданий. Этого именно я и добивалась. В конце ноября товарищ Воровский позвонил мне и сказал:

— Поздравляю с полной победой. Все книги признаны безвредными, а многие полезными. Иx решено переиздать».

В настоящее время у Вербицкой нашлись новые враги и стали на нее нападать в советской печати. Но за нее вступился на страницах «Правды» коммунист Ольминский,[407] который заявил, что в пользу Вербицкой высказался и Луначарский.

Таким образом, авторитетными голосами Воровского (увы, загробный голос!) и Луначарского Вербицкая, хотя и дореволюционный писатель, признана достойной быть в среде новой литературы.

Доброе мнение —

Вот она, гению,

Плата: кошель похвал.

— Смертный дороже б взял.

Стало быть — аттестационный лист.[408]

(М.Цветаева)

Не было более зловещих предзнаменований для русской литературы, чем те, которые принимает за добрые кн. Святополк-Мирский. Но никогда не бывало и более идиотски-смешной и трагически-забавной свистопляски вокруг русской литературы, чем в наши времена. Все это, конечно, достойно времен, идущих «под знаком Марины Цветаевой».