Г. Струве Рец.: Ковчег: Сборник союза русских писателей в Чехословакии. Прага: Пламя, 1926{86}

Г. Струве

Рец.: Ковчег: Сборник союза русских писателей в Чехословакии. Прага: Пламя, 1926{86}

В первой книге «Ковчега», за которой должны, очевидно, последовать другие, участвуют покойный А.Аверченко (рассказ «Зайчик на стене»), Вал. Булгаков («Замолчанное о Толстом»), А.Воеводин (рассказ «Ольга»), С.Эфрон («Тиф», рассказ), Д.Крачковский («Vita cruciata»), С.Маковский («Венецианские Ночи», сонеты), С.Савинов (статья о чешском поэте О.Бржезине), М.Цветаева («Поэма Конца») и Е.Чириков («Между небом и землей»).[329] Сборник, кроме географического признака — проживания всех авторов в Чехословакии, — ничем не объединен.

Xороши в нем «Венецианские сонеты» С.Маковского: есть сила и выразительность в рассказе С.Эфрона, хорош рассказ Чирикова. Статья В.Булгакова о Толстом читается с интересом. Слабее других вещей рассказ А.Воеводина, и какой-то неприятный осадок оставляет рассказ (или воспоминания?) Д.Крачковского с его приподнятым напыщенным тоном. И единственное значительное, волнующее произведение в сборнике это — «Поэма Конца» Марины Цветаевой. Недавно я прочел в одном отзыве, что эта поэма — не больше как простой набор слов.[330] Очевидно тот, кто так написал, не вчитался как следует в поэму. Это произведение нелегкое, дающееся в руки не сразу. Когда прочтешь его по первому разу, оно лишь захватывает, покоряет своим ритмом. Но вчитываясь и перечитывая (а я перечел его раз пять), вы начинаете чувствовать его лирическую напряженность, больше того — его драматическую насыщенность. Эта небольшая поэма, собственно, — насыщенная богатым содержанием лирическая драма-диалог. Конечно, многим читателям приемы Цветаевой могут показаться странными, и, поддаваясь первому впечатлению, они тоже решат, что это — набор слов. Приемы эти — глагольная скупость, местами полное отсутствие глаголов, придающее особую динамичность и напряженность поэме, частые эллинизмы, требующие некоторого усилия читательской мысли, смелые и необыкновенно удачные enjambements, и над всем — все себе покоряющий, волнующий и увлекающий ритм. Вот характерный образчик цветаевского стиха:

Воды — стальная полоса —

Мертвецкого оттенка —

Держусь, как нотного листа

Певица, края стенки —

Слепец… Обратно не отдашь?

Нет? Наклонюсь, услышишь?

Всеутолительница жажд

Держусь, как края крыши

Лунатик…

Но не от реки

Дрожь, — рождена наядой!

Руки держаться, как реки,

Когда любимый рядом —

(Какие замечательные, поющие строки!).

И верен…

Мертвые верны…

. . . . . . . . . . . . . . .

Смерть с левой, с правой стороны —

Ты. Правый бок как мертвый.

Или вот эти строки с их частушечным ритмом.

Жестока слеза мужская!

Обуxум по темени!

Плачь, с другими наверстаешь

Стыд, со мной потерянный.

Одинакового

Моря — рыбы! Взмаx.

Мертвой раковиной

Губы на губах.

Вот характерное описание поцелуя:

Сей поцелуй без звука:

Губ столбняк.

Так государыням руку,

Мертвым — так…

Опущение глагола «целуют» и инверсия двух последних строк («Так государыням, мертвым — так») придают этим строкам необыкновенную силу и выразительность.

Повторяю, поэма Цветаевой, тема которой «конфликт» любящих[331] — не только не набор слов, а мастерское поэтическое произведение, отмеченное печатью подлинного таланта. О некоторых его недостатках говорить сейчас не хочется.