Глава 13 Конфликт

Глава 13

Конфликт

2003-й год. Год падения с обрыва в пропасть. Год, когда он перестанет быть заложником своей мечты, только вот с мечтой этой порвет не сам…

Конфликт назревал постепенно. Если в течение 2001–2002 годов произошедшие в нем изменения лишь накапливались, то в 2003-м не вылезти наружу, как джинн из бутылки, они уже не могли… А он, как известно, человек, не любящий что-то делать под давлением силы, а не аргументов…

Может, это и есть главная причина всего произошедшего с ним. А все остальное – только поводы, тысячи поводов для неизбежного конфликта?

Доктор экономических наук Аузан называет это мотивами для конфликта.

Конфликт назревал постепенно. Если в течение 2001–2002 годов произошедшие в нем изменения лишь накапливались, то в 2003-м не вылезти наружу, как джинн из бутылки, они уже не могли…

– Начнем с личных особенностей. Путин и Ходорковский – очень разные люди. Разные психотипы. Я видел того и другого. Это невероятно, до какой степени могут быть несовместимы люди. Как могут раздражать друг друга, причем взаимно. Нельзя сказать, что только Путин ненавидел. Нельзя сказать, что Ходорковский уж очень вежливо к нему относился. Их совещания послушайте, они же сохранились, в какой тональности обращается к нему Ходорковский, как говорит о коррумпированности сделки совместно с администрацией Кремля…

Это Аузан вспоминает то самое совещание у Путина с членами РСПП 19 февраля 2003 года, которое принято называть «точкой отсчета». Взяв слово, Ходорковский скажет о гигантском коррупционном рынке в стране – 30 млрд долларов, то есть 10 % ВВП[14], и в качестве примера укажет на непрозрачность сделки между «Роснефтью» и «Северной нефтью»… В ответ Путин заметит, что и у ЮКОСа были проблемы, например, с недоплатой налогов, «однако же вы эту проблему решили, все доплатив»… Словом, история известна. Всегда вспоминают, что Путин тогда был сильно взвинчен, расценив выступление Ходорковского как демарш. Да еще при всех, публично, на телекамеры. И этот вызов – когда ему заметили, что у него не просто в стране, а прямо под носом, коррупция – Путин примет как личное оскорбление. Хотя по логике пенять предпринимателям на такие факты, как непрозрачность заключаемых между ними сделок, должен президент. Так положено. Но эту функцию за президента исполнил Ходорковский.

– А это вещи, которые не предназначены для ушей широкой публики, – замечает Аузан. – Тем более о коррумпированности сделки с участием Кремля. Такие вещи если и говорятся, то в узком кругу. Так что личный мотив был. Теперь перейдем к мотиву политическому. Представлял ли собой ЮКОС политическую угрозу? Представлял. Его акционеры работали с разными политическими партиями. Конечно, все работали с партиями, не только ЮКОС. Между Кремлем и олигархами была устная конвенция о спонсировании, был список допустимых партий. Весь фокус заключался лишь в том, что ЮКОС спонсировал партии, которые могли получить большинство в парламенте. А такие случаи в устной конвенции не обговаривались. Не имелись в виду вообще. Так что хотя формально Ходорковский буквы конвенции не нарушал – тем более что буквы были неписаные – фактически конвенцию нарушил в том ее пункте, что власть не лезет в бизнес, а бизнес не лезет во власть, лишь оказывает спонсорскую поддержку партиям с согласия власти. Пункт был нарушен, и у кого-то возникли серьезные опасения смены власти в результате того, что большинство в парламенте получит бизнес-группа, поддерживающая сразу три партии… И еще один мотив, – продолжает Аузан. – Бюрократия. Кормушки были открыты, а теперь изменившийся и ставший прозрачным ЮКОС все целиком кормушки перекрыл. Бюрократия-то привыкла, что ЮКОС с ними делится. В общем, у бюрократии иного выхода нет – она должна сделать все, чтобы вернуть статус-кво. И президента настроить соответствующим образом, и конфликт довести до такого состояния, чтобы произошел взрыв. Иначе перекроется кислород у самой бюрократии…

Последнего, как известно, не произошло. «Кислород перекрыли» Ходорковскому. Причем бюрократия спланировала «взрыв» такой силы, чтобы ударной волной отбросить от себя Ходорковского далеко и надолго.

Ходорковский тоже говорит о бюрократии. Причину своего выступления у Путина, ну и, собственно, дальнейший взрыв объясняет наличием кормушек и их опасностью для развития. Итак, развивает он свою мысль, логика развития современного международного бизнеса требует раскрытия инвесторам всей конфиденциальной финансовой информации о себе, требует выглядеть максимально предсказуемо для бизнес-среды, а главное – требует законодательного закрепления важнейших аспектов деятельности компании. И ЮКОС, и лично Ходорковский, который хочет быть современным и европейским, требования последовательно исполняет. Исполняет в своей конкретной отрасли. Проталкивает в закон о трубопроводном транспорте так называемый равный доступ к трубе – теперь квоты, которые раньше ежеквартально утверждались чиновниками со всеми вытекающими отсюда последствиями, получили четкое законодательное закрепление. ЮКОС добивается и законодательного закрепления шкалы таможенных пошлин – еще одного места «массового кормления». ЮКОС проводит еще несколько аналогичных антикоррупционных поправок в законодательство. Что важно – делает это не кулуарно, а через открытые парламентские слушания. Однажды на открытом совещании у Касьянова Ходорковский даже предлагает четырем министрам конкретно раскрыть механизм их интереса в сохранении прежних порядков. Раскрыть интерес те публично отказываются. А чтобы все-таки интерес был раскрыт, Ходорковскому нужна политическая поддержка на самом верху. Вопрос о коррупции решено поставить в присутствии президента. Тему поддержали руководитель администрации президента Александр Волошин и… Дмитрий Медведев. Последний, будучи заместителем главы кремлевской администрации, и готовил то самое совещание с РСПП…

Совещание, смотря которое по телевидению глава аналитического управления ЮКОСа Кондауров скажет жене: «Ну все – нам хана», а на следующий день придет к Ходорковскому:

– Зачем это все?

– Ну РСПП попросило выступить…

– Ну а Вы-то зачем с этим? Мог кто-нибудь еще выступить? Не Вы один хотя бы?

– …Буйных мало.

– Ну зачем?!

– Ну буйных мало, Алексей Петрович…

– Вот так отвечал, – вспоминает Кондауров. – РСПП сказал ему: выступи с проблемой, он и выступил с «проблемой». С проблемой, которая на тот период его занимала больше всего, – коррупция. Видимо, в РСПП никто и не предполагал, какая конкретно тема будет. Да, все всё знали про «Северную нефть», но никто и никогда у Путина об этом бы и речи не осмелился завести. Не знаю, отдавал ли Ходорковский себе отчет, что будут последствия. Скорее – да, только не предполагал, что такие…

Я спрашивала Ходорковского через адвокатов, отдавал ли он себе отчет в том, что будут последствия, и как вообще относился к Путину в тот момент. Ходорковский отвечает:

– Мое отношение к Путину в 2000–2003 годах было настороженным, но уважительным. Настороженным, так как «силовик» во главе государства мне никогда не казался наилучшим выбором. Уважительным – поскольку он был законно избранным Президентом и достаточно грамотным человеком, способным понять существо проблем. Второй и третий путинский срок изменил мое к нему отношение. Хотя начало меняться оно раньше, после атаки на НТВ. Продолжение показало: он признает только авторитарные методы управления, не понимая или не принимая изменившуюся реальность. Страна нуждается в совершенно иной модели управления, адекватной новому этапу развития, переходу от индустриальной экономики к экономике знаний. А путинская модель возвращает ее к индустриально-сырьевому этапу. Я уже не говорю о проблеме ценностей. Не говорю не потому, что они менее важны, а потому, что проблему человеческих ценностей, лежащих за пределами материальных, похоже, он не воспринимает в качестве определяющей для мотивации вовсе.

Коротко: причина (всего произошедшего с ним. – В. Ч.) – жесткий конфликт между ценностями постиндустриального, открытого, конкурентного общества и сторонниками прежней модели. Я сам был таким, как Путин, но работа с Б.Н. Ельциным, «младореформаторами», иностранными партнерами, стремление к созданию современной международной компании, повышению ее капитализации, меня изменила. Путин – тоже не «классический силовик». Влияние Собчака очевидное. Однако, видимо, недостаточное. «Инстинкты» сохранились.

Я сам был таким, как Путин, но работа с Ельциным, «младореформаторами», иностранными партнерами меня изменила.

…Вскоре после совещания РСПП в марте 2003-го на Ходорковского и ЮКОС начался наезд. Наезд шел постепенно и плавно. По всем правилам игры. Только в игре этой был один существенный недостаток – там не было аргументов, к наличию которых в любом споре и конфликте он привык. Вместо аргументов было принуждение, свыкнуться с которым он не мог с того самого детского сада, когда тоном, не терпящим возражений, ему приказали вместо тихого часа носить стулья в актовый зал… Тогда, правда, за отказ «наезда» не было, здесь же… «Будет хлебать баланду 8 лет…» – передадут ему через несколько недель после ареста слова Путина.

Но пока до его ареста еще есть время. Пока арестовывают Платона, что означает начало войны. В день ареста Лебедева, 2 июля 2003-го, становится известно, что вообще ведется какое-то следствие. До 2 июля оно велось в условиях повышенной секретности… «Мошенничество при проведении приватизации «Апатита», «Хищение и уклонение от уплаты налогов»…

Я его прямо спросил: «Пап, что будет дальше?» Он ответил: «Единственное, что осталось, – это меня посадить».

После ареста Лебедева события развивались стремительно. Сообщения о предъявлении новых обвинений и проведении обысков поступают каждый день. В марте 2004-го следуют обвинения в адрес самого ЮКОСа, усиленные налоговые проверки за несколько лет (в итоге странным образом насчитанная сумма недоимок и штрафов превысит выручку компании за все годы). Самого Ходорковского Генпрокуратура поначалу не очень беспокоила – лишь один раз допросила в качестве свидетеля. Он не уезжает. Точнее, уезжает маршрутом Израиль – США – Англия, но только для того, чтобы попрощаться с друзьями и партнерами. Те предлагают остаться, получить гражданство США…

– Но он даже так вопрос не ставил – оставаться или нет, уже сидел Платон… – говорит Паша Ходорковский, который в августе 2003-го провожал отца из США в Москву. – Он навестил меня на один день. Мы с ним сходили в бар, посидели, поговорили, но так – ни о чем. Мы даже как-то специально не обсуждали эту тему. Он ничего не говорил. Серьезный разговор произошел на следующий день – когда я отвозил его в аэропорт. На мои вопросы только отвечал, что все весьма сложно, что такого еще не бывало… А я его прямо спросил: «Пап, что будет дальше?» Он ответил: «Единственное, что осталось, – это меня посадить» Сказал спокойно, без какой бы то ни было тени страха или опасения. Он вообще в ту последнюю нашу встречу выглядел жизнерадостным, спокойным, уверенным в себе. По его внешнему виду нельзя было сказать, что у него серьезные проблемы и он об этом думает. Я бы запомнил. Но меня ничего не насторожило. Да и в голову не пришло как-то с ним спорить. Не знаю, глупо, наверно. Но я даже не пытался его разубедить. Отец – авторитет. Думал, вряд ли его посадят, папа знает, что он делает. Теперь-то понимаю: он действительно знал, что он делает, но, к сожалению, его знание того, что он делает, сопровождалось пониманием того, что он сядет…

И тут очень громко начинает кричать полуторогодовалая дочка Паши Диана, словно в подтверждение только что сказанных слов своего отца. Диана, сидя у Паши на коленях во время нашего с ним интервью, всячески дает понять, что раз внимание ей не уделяют, то она имеет полное право принять участие в беседе тоже. Тем более, если речь идет об ее деде. «Насколько он стал мягче?» – спрашиваю я Пашу. «А-а-а-О-О-О-ооо», – вскрикивает первым делом Диана, словно говоря: мол, намного, чего и спрашивать… «Как ты считаешь, конечно, ключевая причина его неотъезда – это Платон?» – «О-О-О-оооо…» – и опять, выслушав вопрос, первая кричит Диана, причем громче прежнего, – мол, ну, конечно, чего и спрашивать… Так совпадало, что кричала она всегда в моменты ключевых вопросов про ее деда. И даже пару раз отнимала у папы микрофон от компьютера – видимо, в знак протеста против столь волнующих вопросов.

Ходорковский на вопрос – жалеет ли, что не уехал, говорит: «Да, каждый день – из-за семьи. Нет – уехав, не смог бы жить – Платон…»

– Дочка! – пытается утихомирить ее Паша. – Извините, не слы-ш-но, что вы говорите, – она выхватывает микрофон, и автоматически исчезает звук… – Ну вот, вроде успокоилась. Знаете, прошло 7 лет, и если смотреть назад, все кажется очевидным, кажется, все можно было понять легко. На самом деле было совершенно не так. Когда отец принимал решение возвращаться из Америки в Россию, он уже четко понимал: арест Платона – это предостережение для него. В августе, когда мы разговаривали у него дома в Москве, не было такого понимания. Рассматривались разные идеи, начиная с того, что это какие-то конкуренты могли помешать, и вплоть до того, что это может быть просто какое-то недоразумение… Совсем не было ощущения, что это спланированная атака на компанию, цель которой – посадить отца и обанкротить ЮКОС. Думаю, отец понял, что его арестуют, когда находился в США. Здесь очень многие его друзья, в том числе конгрессмен Том Лантос – ему говорили: «Михаил, не возвращайтесь». Здесь со стороны как-то это все четче было видно. Но папа уже принял решение, что Платона он бросить не может и что полетит обратно в любом случае. У него уже четко сложилось мнение о том, что он делает и что его ждет. Он улетел в Россию, – подытоживает Паша.

С того сентября они до сих пор больше ни разу не увидятся.

Ну, а сам Ходорковский на вопрос – жалеет ли, что не уехал, говорит, что «здесь шизофрения». Да, жалеет каждый день – из-за семьи. Нет, не жалеет – уехав, не смог бы жить – Платон…

По возвращении осенью 2003 года Ходорковского в Россию из прокуратуры начнут поступать недвусмысленные намеки о существовании серьезных претензий и к нему. К дочке Ходорковского Насте в школу приходят двое сотрудников центрального аппарата ФСБ. Интересуются, здесь ли она учится. А это уже прямой сигнал – «уезжай». И опять, он словно не слышал сигналов…

Вряд ли летом 2003 года он мог предположить, что спустя 7 лет, к 2011-му, за плечами у него и Платона будет два обвинительных приговора.

Знал ли он тем летом и той осенью, что компанию у него отнимут, а его – если не уедет – арестуют? Что, наконец, компанию у него не просто отберут, а уничтожат, что его посадят не на месяц и даже не на год, что сотрудников его, вплоть до самых рядовых, будут сажать пачками?.. Тут приходится очень много раз прибегать к сослагательным наклонениям – «а если бы знал»… А если бы знал, что развернется вокруг Алексаняна, Бахминой и многих-многих других? А если бы знал, что одним следователи на допросах будут советовать «о детях подумать» и тыкать: «Так матери настоящие себя не ведут. Вас родительских прав надо лишить», другим будут советовать «о качественном лечении подумать». «Василий Георгиевич, мы ведь знаем о ваших болезнях. Вам нужно лечиться. Вам нужно лечиться, и даже может быть за рубежом. Мы поможем вам…» Причем предлагать подумать будут не дома, а в СИЗО. Чтоб думалось лучше. И везде разменной монетой был Ходорковский. Только надо было сказать, какие незаконные, а порою совсем незаконные указания он давал… Он этого ничего не мог знать. И я понимаю, что глупо задавать такие вопросы – «а если бы»… Как позже скажет сам: недооценивал масштабы и формы мести оппонентов. И уж тем более – откуда мог знать, что ему придется устраивать в поддержку своих оказавшихся в застенках сотрудников голодовки, делать заявления о том, что они ни в чем не виноваты, что, наконец, он главный в компании, и все решения одобрял он и только он, и все вопросы к нему Но заложников не отпускали. И к 45 годам он абсолютно поседеет…

Да и вряд ли летом 2003 года он мог предположить, что спустя 7 лет, к 2011-му, за плечами у него и Платона будет два обвинительных приговора. Что перед вторым приговором, выступая с последним словом, он скажет, что гордится своими сотрудниками, оказавшимися в застенках, но не сподличавшими…

Единственное, что многие до сих пор не понимают, – почему он, не исключавший для себя вариант ареста, а скорее даже на 80 % уверенный, что арест произойдет, все равно не уехал? Ведь не мальчик же, не мог не догадываться…

Отвечая на мой вопрос – «наверняка знали же, чуть ли не в каких числах все произойдет», – Ходорковский ни про проценты, ни про числа ничего не говорит.

– Нет. Не знал. Общее понимание было, но я всегда борюсь до конца, поэтому делал то, что делал, – продолжал встречи, выступления. Необходимо учитывать: 2003 год – это не нынешнее время. Мы жили еще в демократической стране, без «правящей партии» и «национального лидера» в их нынешнем понимании.

И осенью 2003-го он вернулся в «еще демократическую страну». За сентябрем пошел октябрь. Ходорковский предлагал уехать родным, только без него. Ему ответили категорическим «нет». Больше тема не поднималась.

Да и сигналов ему больше не подавали, видимо, поняв, что его решение остаться в стране – окончательное. Полит – технолог и журналист Марина Литвинович, осенью 2003-го сопровождавшая Ходорковского в последнюю поездку по регионам России, где он читал лекции студентам и встречался с представителями местных властей, и из которой не вернулся, говорит, что то и дело были какие-то странные звонки осведомленных товарищей, что, мол, со дня на день. А в городах, в которые Ходорковский приезжал выступать с лекциями, за его машиной постоянно велась слежка, на которую то и дело натыкалась его служба охраны… Но он и без осведомителей и службы охраны уже понимал: что-либо менять уже поздно. И запланировал именно на эти числа свой тур с лекциями по российским городам. Он решил первый раз в жизни читать в регионах лекции, которые до этого читал лишь на мероприятиях «Открытой России». Лекция о демократии. В регионах он ее читал в студенческих аудиториях по 500–700 человек. Марина вспоминает, что в эту последнюю его поездку их команда случайно заехала даже в воинскую часть. По ошибке. Думали, здесь какой-то институт, а оказалось – режимный объект.

– Как ни странно – нас не выгнали, пригласили выступить. Мы в некоторой растерянности были, все-таки воинская часть – немного не наш контингент. Даже Ходорковский замешкался, – вспоминает Литвинович. – Я ему посоветовала: «Михаил Борисович, надо упростить текст лекции. Сократите и обобщите». И он так и сделал. Слушали три часа. Солдатам, правда, не столько лекция была интересна, сколько, как мне кажется, сам Ходорковский… Они его внимательно разглядывали, потом вопросы задавали, про него, про его бизнес.

И еще говорят, что якобы после этого визита Ходорковского в воинскую часть было принято решение его брать. А то, мол, уже перебор…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.