Борьба с оппозицией в 1923 году

Борьба с оппозицией в 1923 году

Бывший секретарь Сталина, сбежавший в 1928 году за границу, сообщает в своих «Воспоминаниях» о событиях осени-зимы 1923 года. В то время в партии началась критика бюрократизма, к которому скатывалось руководство ЦК. Следующие события хорошо показывают, сколь важно владение информационными каналами в такого рода ситуациях. Сталин умел пользоваться информацией!

«8 октября Троцкий присылает в Политбюро письмо будто бы по этим экономическим вопросам. На самом деле суть письма была в острой атаке против партийной бюрократии и в констатировании того, что не партия принимает какие-либо решения, а что во всём командуют бюрократы – партийные секретари. Одновременно это письмо начало широко в партии распространяться сторонниками Троцкого. Тройка (секретарей ЦК) предпочла не выступать самой, а предписала послушному ЦКК запретить распространение письма Троцкого, что ЦКК и проделала 15 октября. Но 15-го же октября в ЦК поступило так называемое «заявление 46» о внутрипартийном режиме. Это письмо шло от союза двух групп: старой группы децистов (демократического централизма), в которой наибольшую роль играли Осинский, В. Смирнов, Дробнис и Сапронов, и новой группы единомышленников Троцкого во главе с Пятаковым, Преображенским, Иосифом Коссиором и Белобородовым».

Собственно, в этих письмах и заявлениях ничего особенного не было, и отделавшись от них резолюцией ЦК, Политбюро ожидало успокоения. Но вместо этого в партийных организациях начали происходить какие-то бурные и непонятные процессы. В частности, во многих организациях столицы голосования происходили не в пользу ЦК, а против него. Тогда Политбюро в середине ноября решило открыть партийную дискуссию и, сосредоточив энергичную кампанию против Троцкого, разгромить его и оппозицию.

«Началась знаменитая «односторонняя дискуссия, – пишет Бажанов.– И в статьях прессы, и в выступлениях на ячейках ЦК мобилизовал все силы против Троцкого и его «троцкистской» оппозиции, обвиняя их во всех смертных грехах. То, что казалось во всём этом наиболее удивительным, это то, что Троцкий молчал, в дискуссии участия не принимал и на все обвинения никак не отвечал. На заседаниях Политбюро он читал французские романы, и когда кто-либо из членов Политбюро к нему обращался, делал вид, что он этим чрезвычайно удивлён.

Дело было в том, что оппозиция осени 1923 года (так называемая первая оппозиция) была совсем не троцкистская. Вообще надо относиться чрезвычайно скептически к политическим контурам оппозиций всех этих годов. Обычно дело шло о борьбе за власть. Противник обвинялся в каком-то уклоне (правом, левом, кулацком, недооценке чего-то, переоценке, забвении чего-то, отступлении от заветов Ильича и т. д.), а на самом деле всё это было выдумано и раздуто: победив противника, сейчас же без всякого стеснения принималась его политика (которая только что объявлялась преступной, меньшевистской, кулацкой и т. д.). Вообще говоря, Троцкий был, так сказать, «левее», чем ЦК, то есть был более последовательным коммунистом. Между тем ЦК приклеило его к оппозиции «правой»…

Троцкий быстро разгадал правую сущность оппозиции. Но тут его положение стало очень трудным. Если бы он был беспринципным оппортунистом, став во главе оппозиции и приняв её правый курс, он, как скоро выяснилось, имел все шансы на завоевание большинства в партии и на победу. Но это означало курс вправо, термидор, ликвидацию коммунизма. Троцкий был фанатичный и стопроцентный коммунист. На этот путь он стать не мог. Но и открыто заявить, что он против этой оппозиции, он не мог: он бы потерял свой вес в партии – и у атаковавших его последователей ЦК, и у оппозиции – и остался бы изолированным генералом без армии. Он предпочёл молчать и сохранять двусмысленность.

Трагедия была в том, что оппозиция, зародившаяся стихийно, не имевшая ни лидеров, ни программ, должна была принять Троцкого, которого ей навязывали как лидера. Это вскоре обеспечило её быстрое поражение».

Поскольку дискуссия и голосования на ячейках обещали поражение ЦК, Троцкий решил повернуть положение в свою пользу, а заодно дать оппозиции свои лозунги, перетянув её таким образом на свою сторону. 8 декабря он прислал в ЦК письмо, которое затем было опубликовано в «Правде» 11 декабря в форме статьи «Новый курс». В ней он обвинял партийную верхушку в бюрократическом перерождении.

В это время ГПУ, проводившее свой анализ положения, ставит Политбюро в известность о том, что в большей части партийных организаций большинство не на стороне ЦК. Борис Бажанов обнаруживает, что в огромной партийной ячейке самого ЦК большинство голосует против ЦК. Секретарь Московского комитета партии Зеленский сообщает паническую сводку – ЦК потерял большинство в столичной организации, наиболее важной в стране; по ней равняются провинциальные организации. На этом фоне собирается тройка секретарей ЦК – Сталин, Зиновьев и Каменев.

«На заседании тройки (утверждение повестки) я докладываю рапорт Зеленского. Для тройки это неожиданный удар.

Конечно, вопросу придаётся первостепенное значение. Зиновьев произносит длинную речь. Это – явная попытка нащупать и сформулировать общую линию политической стратегии по схемам Ленина. Но он хочет дать и своё – он хочет оправдать свою позицию политического лидера; он говорит о «философии эпохи», об общих стремлениях (которые он находит в общих желаниях равенства и т. д.). Потом берёт слово Каменев. Он обращает внимание на то, что политические процессы в стране могут быть выражены только через партию; обнаруживая немалый политический нюх, он подозревает, что оппозиция – правая; переходя на ленинско-марксистский жаргон, он говорит, что эта оппозиция отражает силу возрождающихся враждебных коммунизму классов – зажиточного крестьянина, частника и интеллигенции; надо вернуться к ленинской постановке вопроса о смычке рабочего класса и крестьянства.

Пока речи идут на этих высотах, Сталин молчит и сосёт свою трубку. Собственно говоря, его мнение Зиновьеву и Каменеву не интересно – они убеждены, что в вопросах политической стратегии мнение Сталина интереса вообще не представляет. Но Каменев человек очень вежливый и тактичный. Поэтому он говорит: «А вы, товарищ Сталин, что вы думаете по этому вопросу?» – «А, – говорит товарищ Сталин, – по какому именно вопросу?» (Действительно, вопросов было поднято много.) Каменев, стараясь снизойти до уровня Сталина, говорит: «А вот по вопросу, как завоевать большинство в партии». – «Знаете, товарищи, – говорит Сталин, – что я думаю по этому поводу: я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это – кто и как будет считать голоса». Даже Каменев, который уж должен знать Сталина, выразительно откашливается.

На следующий день Сталин вызывает к себе в кабинет Назаретяна и долго с ним совещается. Назаретян выходит из кабинета довольно кислый. Но он человек послушный. В тот же день постановлением Оргбюро он назначен заведующим партийным отделом «Правды» и приступает к работе.

В «Правду» поступают отчёты о собраниях партийных организаций и результаты голосований, в особенности по Москве. Работа Назаретяна очень проста. На собрании такой-то ячейки за ЦК голосовало, скажем, 300 человек, против – 600; Назаретян переправляет: за ЦК – 600, против – 300. Так это и печатается в «Правде». И так по всем организациям. Конечно, ячейка, прочтя в «Правде» ложный отчёт о результатах её голосования, протестует, звонит в «Правду», добивается отдела партийной жизни. Назаретян вежливо отвечает, обещает немедленно проверить. По проверке оказывается, что «вы совершенно правы, произошла досадная ошибка, перепутали в типографии; знаете, они очень перегружены; редакция «Правды» приносит вам свои извинения; будет напечатано исправление». Каждая ячейка полагает, что это единичная ошибка, происшедшая только с ней, и не догадывается, что это происходит по большинству ячеек. Между тем постепенно создаётся общая картина, что ЦК начинает выигрывать по всей линии. Провинция становится осторожнее и начинает идти за Москвой, то есть за ЦК.

Между тем на Политбюро разражается буря. Правда, буря в стакане воды.

Дело в том, что Мехлис и Каннер, нуждаясь в помощниках, берут в помощь себе сотрудников с неопределёнными функциями… Мехлис взял к себе в помощь двух человек, во-первых, Маховера, который был управляющим делами ЦК комсомола и теперь по возрасту ушёл из комсомола и переходит на партийную линию (он кончит тем, что будет в момент самоубийства Орджоникидзе его личным и преданным секретарём); во-вторых, Южака, чрезвычайно круглолицего и краснолицего молодого еврея.

Назаретян – человек очень аккуратный. Он не только переправляет результаты голосования организаций, но, чтобы Сталин отдавал себе правильный отчёт в истинном положении дел, посылает Сталину сводки и о том, как голосуют на самом деле, и о том, как «Правда» это переделывает.

Мехлис докладывает эти сводки Сталину. Совершенно неожиданно для сталинского секретариата Южак оказывается скрытым троцкистом. Сводки болтаются на столе у Мехлиса. Южак их похищает и доставляет Троцкому. Троцкий устраивает скандал на заседании Политбюро. Всем ясно, что Назаретян работает по сталинскому поручению. Члены Политбюро делают вид, что разделяют справедливое негодование Троцкого, и Сталин первый. Он обещает немедленно произвести расследование. Расследование длится неделю, но к его концу вообще уже всё кончено, нужный результат достигнут, машина пошла в обратную сторону, большинство переходит на сторону ЦК, оппозиция потерпела поражение».

На наш взгляд, здесь описан очень интересный и характерный эпизод манипулирования общественным мнением. И дело не в идеях. Кто там был прав: Троцкий, правая оппозиция или ЦК, – не суть важно. Главное, что небольшая группа, и даже один человек, имея возможность транслировать только выгодную ему информацию, а тем более препарировать любую информацию в нужном ему ключе, изменяет умонастроения в обществе.

Затем на протяжении десятилетий общество было уверено, что мудрое ЦК разгромило вредоносную оппозицию, и это вызывало у людей доверие к дальнейшим действиям ЦК. А ведь в тот период в партийной прессе наличествовала полная свобода слова! По всей стране шли дискуссии, и партийные газеты на местах публиковали отчёты о них!

Вот только большинство «беспартийной массы», то есть народ, жил сам по себе, не принимая участия в дискуссиях, не имея возможности влиять на собственную судьбу. Оказалось, что есть народ, и есть правящая прослойка. А мы писали уже, что в императорской России такой прослойкой было дворянство, при социализме – партноменклатура. И поразительно, что современная демократическая номенклатура – та же самая прослойка – действует куда изощрённее, нежели партноменклатура советского периода, а народ по-прежнему не может влиять на свою судьбу.