Рынок и финансы

Рынок и финансы

Традиционная культура любого сообщества имеет задачей выживание сообщества. Тысячелетиями люди кормились с земли, и, несмотря на редкие кризисы, положение было стабильно. Развитие ремесла и наук, обслуживающих интересы общества, оттягивало на себя «лишних» людей, улучшая условия жизни всех и в каждый данный момент, и на перспективу, – а ведь это и есть выживание.

Наконец, возник рынок, как самостоятельная сфера товарного обмена, а из его чрева вышли финансы и начали свою независимую жизнь. Довольно скоро выяснилось, что выживание рынка и финансов снижает выживаемость системы в целом! Сам факт самостоятельности этих структур, то есть независимости их интересов от интересов общества, особенно важен в нашем исследовании.

Рынок заставлял более интенсивно работать руками и головой. Первоначально, пока обмен был натуральным, и даже позже, когда появились деньги, исполнявшие роль средства обмена, ситуация оставалась стабильной. Но однажды наступил момент (в Западной Европе в XI веке, в Византийской империи несколько раньше), когда стабильность оказалась нарушенной. Рынок требовал расширения сбыта, ведь возможность сбыта – это ресурс для экономики. Люди, попавшие под маховик экономического развития, начинали действовать не в своих собственных интересах, а в интересах экономики и связанных с нею военных и политических структур.

Последовали без малого три столетия Крестовых войн между Западом и Востоком, многолетние ожесточённые внутренние европейские войны, потеря Византии христианами и потеря Испании арабами. Интересы торговли обеспечивал сухопутный Великий шёлковый путь, торжище шириной в сотни километров, протянувшийся по всей Азии на тысячи километров. В это время развились в Средней Азии знаменитые цивилизации, давшие миру великих учёных и писателей. С открытием морского пути в Индию прекратился и Шёлковый путь и исчезли среднеазиатские цивилизации; – мы не найдём лучшего подтверждения тезису, что структура рынка самодостаточна, а его цели не совпадают с целями общества. Ведь причина перехода с сухопутных на морские пути одна: возможность увеличить прибыль, ускорить её получение.

Рынок породил быстрое расслоение на бедных и богатых не только внутри национальных границ, но и на международном уровне. За неуплату налогов или долга людей обращали в рабство, но и в отношении бедных стран широко применялись внеэкономические меры принуждения. Не будем даже предполагать, что этого «требовали интересы общества». Нет, это рынок – всего лишь одна из общественных структур – подавлял все остальные, в том числе и нравственность стран-колонизаторов и культуру колонизуемых стран.

Изучая развитие рыночных отношений, Адам Смит во второй половине XVIII века попытался создать основы экономической науки. Но методы точных наук только ещё определялись, рано было пытаться применить их к такой сложной сфере, как экономика. Да и не методы точных наук приложил Смит к анализу изучаемых экономических явлений, а методологию современной ему немецкой идеалистической философии, диалектику, ноумены и феномены, из чего никакого научного познания экономики возникнуть не могло. Смит предложил теорию трудовой стоимости. Цена – это феномен. А стоимость определяется физическим трудом, затраченным на производство товара, да не простым трудом, а средним общественно необходимым.

Борис Бажанов заявляет об абсолютной ложности этой теории: «Рождённый Адамом Смитом ублюдок начал жить собственной теоретической жизнью. За Смитом пришел Рикардо и сделал из смитовской теории все логические выводы: раз только физический труд, только рабочий создает ценности, то как может образоваться капитал? Ясно, что капиталист платит рабочему не полную плату за произведённое рабочим, а часть утаивает (прибавочная стоимость); накопление этой утаенной, уворованной части и создаст капитал. Следовательно, провозгласил Карл Маркс, каждый капиталист – вор и мошенник и всякий капитал – богатство, уворованное и награбленное у рабочих. И пролетарии всех стран должны соединиться, чтобы отобрать силой то, что у них уворовано».

Мы специально приводим здесь мнение, высказанное антикоммунистом. Борис Бажанов, имевший опыт работы в сталинском Политбюро, бежавший из России в 1928 году и проживший затем на Западе почти полвека, говорит, что «российская социальная революция произведена вопреки всем теориям и предсказаниям Маркса». А затем сообщает, что и на «капиталистическом» Западе эти прогнозы полностью опровергнуты жизнью – вместо предсказанного жестокого обнищания пролетариата происходит постоянный и невиданный прежде подъём жизни трудящихся масс.

Это пример, показывающий, что суть событий не может быть объяснена вне понимания эволюции структур, будь то объяснения марксизма или наоборот. Рикардо создал теорию глубоко политизированную, которая, будучи применена в другой, кроме Англии, стране, вела её в никуда. На основании его теории Англия добилась такого международного разделения труда, в результате которого все высокие технологии (тогда это была текстильная промышленность) оказались у неё, а Португалию убедила в выгодности производства сырья и продовольствия. Португалия до сих пор не может очухаться от такой «выгоды».

Теория Маркса для своего времени и в границах Западной Европы тоже была верна. Но два фактора – само появление его работ и происходивший одновременно рост рабочего движения, конечно, повлияли на практику рынка. Как ни ругай Бажанов СССР, всё же теория Маркса не сработала в капиталистическом мире как раз потому, что сработала в СССР; политическая победа рабочего класса в России остановила дальнейшее обнищание пролетариата на Западе.

Наталья Смирнова в чудесном эссе в «Новой газете» (№ 1. 2002) приводит слова некой женщины, едущей в Европу:

«Луис говорил, что напрасно русские порочат своё коммунистическое прошлое. Для левых движений коммунизм был важен как идея. Своей историей мы предохранили Европу от радикализма. «Испанские женщины живут хорошо, потому что русские живут плохо», – безжалостно добавил он.

Слёзы потекли ручьём. Что ж, значит, всё – дубовая обувь, которую я носила девчонкой, и помада из шматков, и тяжкие роды, и работа без конца – это чтобы испанские женщины жили хорошо. Что ж, понятно».

Неустранимое противоречие между производством богатств и способом их присвоения сложилось ещё до Маркса, но развитие на этом не остановилось. Сегодня вид, который это присвоение приняло, стал иным. Раньше капиталист отдавал рабочему не всё заработанное им, оставляя часть себе. Теперь он отдаёт рабочему всё, что тот заработал – но то, что он заработал вчера. Отсюда и благосостояние рабочего западного (западного!) мира. Это значит, что для своего существования капиталист должен безостановочно расширять производство и реализацию. Вот причина усиливающейся пропаганды потребительства. Вот причина, из-за которой современный производитель не может остановиться. Его не останавливает даже понимание, что ресурсы кончаются.

В погоне за материальными благами западная цивилизация проскакивает точку бифуркации, за которой просматривается кое-что неприятное – вырубленные леса, истощённые почвы, грязные реки, остановившиеся автомобили, противогазы в быту… Собственно говоря, дорога к этой точке началась давно, вскоре после Маркса. Но тогда исчерпаемость ресурсов была ещё непредсказуемой. А теперь конец энергетических ресурсов не только очевиден и неизбежен, он катастрофически близок, а с ним становится неизбежным вымирание человечества. Конечно, когда это случится, умрёт и рынок, но пока он естественно стремится выживать (под названием глобализации) вопреки интересам человечества и своего будущего.

Приведём обширную цитату из А.С. Панарина; этот автор со свойственной ему проницательностью прекрасно описал, как рыночная структура подавляет все остальные:

«Вслед за неоконсервативной волной и победой в «холодной войне» она (западная цивилизация) сделала выбор в пользу потребительского общества, несмотря на все предостережения алармистов – специалистов по глобальным проблемам. За этим выбором стояли интересы истэблишмента – экономической, политической и идеологической элиты Запада, научившейся с пользой для себя эксплуатировать потребительские ожидания масс, прометееву гордыню западного человека – покорителя мира и ставшую массовой утопию модерна. Даже западная церковь – не только протестантская, но и католическая – оказалась не в силах противостоять соблазну потребительской утопии и предпочла к ней приспосабливаться. И как только в лице победивших неоконсерваторов Запад сделал выбор в пользу ценностей классического модерна, он предстаёт перед миром в той ипостаси, которую надлежит закамуфлировать для «простаков», к которым сегодня принадлежит большинство человечества.

Условия игры ясны: Запад желает оставаться потребительским обществом, максимизирующим свои потребности, несмотря на тот несомненный факт, что этот путь не может стать общечеловеческой перспективой ввиду ограниченности ресурсов и угрожающей экологической перегрузки планеты. В таких условиях наш дискурс о прогрессе меняет свои основания: он становится дискурсом о судьбе избранного меньшинства, устраивающего свои дела за спиной и за счёт большинства. Если ресурсы и территории ограничены, то следует, по мнению адептов открытого общества, объявить конкурс на право их использовать. Предшествующий проект модерна, связанный с индустриальным обществом, предполагал, что все народы рано или поздно пойдут по одному и тому же пути, осуществят индустриализацию, урбанизацию и интеллектуализацию через массовую систему просвещения. Теперь выдвигается принципиально другой императив: в условиях жёсткого дефицита ресурсов право на индустриализацию, урбанизацию и интеллектуализацию имеют уже не все народы, а лишь те, которые окажутся победителями конкурса на эффективность, рентабельность, экологичность.

Другие народы, которые не могут использовать ресурсы собственной территории с максимально возможной эффективностью, теряют право иметь собственную перерабатывающую промышленность, собственные проекты роста и должны передоверить это право лидерам. Глобальное открытое общество, собственно, не означает сегодня ничего иного, кроме запрета уходить от открытого конкурса и использовать государственный суверенитет и границы для обеспечения преференций населению собственной страны. Такие преференции современный западный либерализм считает не просто «неспортивным» поведением, но прямо-таки преступным укрывательством природных богатств от тех, кто только и может действительно эффективно ими распорядиться.

Как только мы поймём это, нам откроются все странности и парадоксы постсоветского реформаторства и его импортированной с Запада идеологии».

Можно резюмировать, что сегодня в производстве (а не только в сфере финансов) создаётся то, что называют «пирамидой», и новички, вступающие в неё, оплачивают затраты тех, кто уже втянут в игру. Всегда считалось, что снижение цен – на благо человека. Теперь мы слышим, что снижение цен (на бензин, на автомобили) во вред экономике. Итак, то, что на благо человеку – вредит экономике. И наоборот. Ясно, что интересы рынка давно разошлись с интересами людей.

А самое печальное, что финансово-рыночная структура вовсю разрушает культуру народов, снижает их выживаемость, устраняет этику.

Для нашей современной действительности характерен разговор с бакалаврами Антоном и Анной, учащимися Государственного университета – Высшей школы экономики (ГУ–ВШЭ), приведённый в статье Александра Минкина «Молодые людоеды («Московский комсомолец». 30 ноября 2001 год):

«МИНКИН. Вы сказали: если сократятся люди, зарплата вырастет. Зарплата возникает из производства. Нефтяные скважины, газ… Если умирают историки, лингвисты, то производство не уменьшается.

АНТОН. Совершенно верно. А умрут в первую очередь именно они. Вот мы и видим вымирание учителей, вымирание военных.

МИНКИН. Значит, должны остаться только те, которые бурят скважины?

АНТОН. Естественно… У нас социальные выплаты достаточно большие. Если мы их сократим, что у нас произойдет?

МИНКИН, Если перемрут историки и пенсионеры…

АНТОН. Мы на них не будем деньги тратить. Это плохо, но сейчас у общества не хватает денег на развитие… Мне не интересен человек, который занимается наукой ради науки. Мне интересен человек, который занимается наукой, чтобы получить большие деньги…

МИНКИН. А тот учёный, который расшифровывает клинопись Урарту, он должен умереть?

АНТОН. А он прибыль какую-нибудь приносит?

МИНКИН. …должен умереть?

АНТОН. Что поделаешь.

МИНКИН. В жизни есть ценности кроме экономики.

АННА. Все эти ценности хороши в сытом обществе.

МИНКИН. Вы говорите примерно следующее: вот сейчас существует Россия, 145 миллионов жителей, 70 – должны умереть, потому что они балласт.

АНТОН. Да. Они не нужны обществу…»

«Общество не нужно обществу», – вот что говорят, если вдуматься, будущие командиры созданного обществом хозяйства.

В ответ на эту публикацию Григорий Явлинский написал:

«Власть и политика[13] в целом у нас находятся вообще вне моральных координат. Так называемый прагматизм в российском исполнении – цинизм – яд для общества. Отравленное общество не чувствует даже собственной боли. Это тупик.

В 2001 году впервые, наверное, за полвека в армию призвали ребят, которые не умеют читать и писать. Вот один из результатов десятилетия реформ. Другой результат – такие «образованные» люди, как Антон.

Снобы из «вышки» (ГУ–ВШЭ. – Авт.) умеют читать и писать, но, видимо, только то, что «приносит дивиденды». Они думают, что знают, как выжить в новых условиях. Но те, в армии, тоже знают и ещё подучатся. И когда вернутся, могут объявить лишними разных там «бакалавров», как сегодня бакалавры объявляют лишними специалистов по истории Урарту».

Поговорим же теперь и о такой структуре, как финансы.

В отличие от всех других товаров и услуг деньги можно оставлять у себя без затрат. Такой ресурс, как время, у них не ограничен. Если у одного человека есть корзина яблок, а у другого – деньги, то владелец яблок будет вынужден продать их через короткий срок, чтобы не потерять свой товар. А обладатель денег может подождать, пока цена на них (процент) не придёт в соответствие с его представлениями. Так ресурсное преимущество денег тормозит экономику.

Так было раньше, но ещё хуже стало в ХХ веке, когда финансовая система фактически перешла на обслуживание самой себя. Возможность вообще не вкладывать финансовые средства в производство, а заниматься спекуляциями: скупкой и перепродажей акций, облигаций, закладных, привела к тому, что финансы оторвались от реальной экономики и жизни людей на Земле. Экономика, следуя за финансами – хоть она и не в состоянии их догнать, – поставила главной своей задачей получение прибыли и начала раздувать потребительство. Интересы человеческой популяции и финансов разошлись окончательно.

Между тем, то, что процентная финансовая система разрушает социальный организм, люди знали издревле. Приведём свидетельства:

Ветхий завет. – «…Если даёшь взаймы деньги своему брату, бедняку, никогда не поступай с ним, как ростовщик. Тебе не позволено облагать его процентами…»

Аристотель. – «…Ростовщика ненавидят совершенно справедливо, ибо деньги у него сами стали источником дохода, а не используются для того, для чего были изобретены. Ибо возникли они для обмена товаров, а проценты делают из денег еще больше денег…»

Евангелие от Луки: «…И взаймы давайте, не ожидая ничего».

Коран. – «…Аллах разрешил торговлю и запретил рост», «Уничтожает Аллах рост и выращивает милостыню».

Никейский собор (325 год) запретил всем духовным лицам взимать проценты; нарушителей немедленно лишали сана. Второй Латеранский собор (1139). – «Кто берёт проценты, должен быть отлучён от церкви и принимается обратно после строжайшего покаяния и с величайшей осторожностью».

Мартин Лютер (1483—1546). – «…Ростовщик и скряга – это и правда не человек; он и грешит не по-человечески… Отвратительнее он, чем любой враг и убийца-поджигатель. Потому если колесуют и обезглавливают уличных грабителей, убийц и преступников, то сколь же больше нужно сначала колесовать и пытать всех ростовщиков».

Зная, что проценты разрушают общество, владыки объявляли Святой год: раз в семь лет прощались все проценты и долги. Так ограничивался вред, наносимый ими. Дело в том, что при 10% оплаты кредита за семь лет по процентам набегает исходная сумма. Поэтому если заёмщик возместит лишь проценты, то за это время он вернёт исходную сумму и может быть прощён. Но надо иметь в виду, что эта норма распространялась только на «своих». Чужих можно было обирать без всяких ограничений.

Теперь, похоже, все друг другу чужие, и никаких «Святых годов» мы не наблюдаем. Вцепившись в парадигму возрастания потребления благ, люди сжирают планету с огромным ускорением; ныне годовой прирост мировой экономики – всего 2%, а по объёму он соответствует всему произведенному в мире продукту с 1600 по 1700 год.

И наряду с этим нас всех и каждого в отдельности уговаривают: купи, купи еще, купи более модное, современное… Утверждения, что реклама, маркетинг, упаковка и многое другое направлено на удовлетворение потребностей людей – ложь. Нет, их цель – активное формирование нового вида живого существа, «человека жрущего». Потерявшие чёткие ориентиры, неуверенные в своих убеждениях, полагающиеся на деньги как единственный критерий ценности, люди превращены в винтики, в потребляющую часть глобального механизма производства–продажи.

Так структура, антагонистическая культуре сообществ, уничтожает человечество.

Ныне она начала съедать Россию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.