Власть, закон и оппозиция

Власть, закон и оппозиция

Мы говорим в нашей книге о развитии структур в естественном обществе. У нас нет цели идеализировать тот или иной стиль правления, ту или иную страну. Разумеется, безобразий хватало (и ныне хватает) везде. В екатерининскую эпоху Д.И. Фонвизин, находясь в Западной Европе, судя по его письмам, «главное рачение обратил к познанию здешних законов». Он размышлял о «наглости разума», «вольности по праву», «юриспруденции как науке», «системе законов» во Франции, но, надо полагать, думал при этом и о своей стране, вспоминая о екатерининском беззаконии, о разгуле фаворитизма.

«Король, будучи не ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы… неправосудие… тем жесточе, что происходит оно непосредственно от самого правительства, – писал он. – Здешние злоупотребления и грабежи, конечно, не меньше у нас случающихся. В рассуждении правосудия вижу я, что везде одним манером поступают».

Конкретная альтернатива неограниченной власти монарха – высший авторитет закона – означала усложнение отношений между подданными и престолом. Разумеется, высшая элита не хотела довольствоваться лишь царскими льготами и милостями, и претендовала на реальное участие в управлении страной, вынашивала проекты императорского совета и договора с самодержавной властью. В переписке П.И. Панина, Д.И. Фонвизина, С.Р. Воронцова, А.М. Кутузова, Н.Н. Трубецкого, А.П. Сумарокова, П.В. Завадовского и других повторяется мысль об ответственности монарха перед народом и за судьбу народа. Однако понятие «народ» было у всех перечисленных господ крайне узким! Оно не включало даже всего господствующего сословия, а ограничивалось лишь его верхушкой.

Ничего в этом удивительного нет. Рабство в разнообразных его формах было присуще всем странам мира. Но у нас, кроме того, существовала монархия, которая стояла поперёк дороги рабства. Великие князья, а потом цари московские, по сути, были борцами за крестьянские вольности. Перед Петром I крестьянин был крепок земле – как дворянин был крепок службе: это было ограничение военного подчинения, а не частной собственности. Хотя, как полагал Иван Солоневич, социально-экономические условия и в Московской Руси (как во всех странах мира) создавали тенденцию к превращению военно-служивых отношений в частнособственнические.

Но этого – не сбылось. Да, «сильные» люди пытались превратить подчинённых в рабов – а цари боролись с этими «сильными» людьми. Пока существовала царская власть, крестьянин был лично свободен, хозяйственно независим и судебно равноправен. Не было наше крепостничество рабством, хоть и утверждают это ныне демократические борзописцы, не знающие истории.

После могучего рывка, который Россия совершила при Петре I – а ради этого рывка Пётр поменял все старые традиции страны – царской власти, как защитницы крестьян, не было у нас вплоть до восшествия Павла I. В течение лет сорока после смерти Петра несколькими последовательными указами было юридически закреплено самое жестокое крепостничество. Императоры всходили на престол на штыках гвардии, – гвардия их и свергала. Екатерина II ничего для крестьян не сделала. А вот её сын Павел сразу же взялся за крепостное право. И его Манифест о трёхдневной барщине стал его смертным приговором.

Александр I для крестьянства тоже ничего не сделал, хотя в юношестве и бредил гуманными идеями. Когда корону получил Николай I, он оказался в таком положении: армия, полиция, земля, администрация, культура – всё находится в руках дворянского сословия. И в их руках и осталось. Коррупция была чудовищная.

Александр II крепостничество отменил. Но как?! Так, чтобы не задеть интересов дворянства. Тоже понятно, почему: только дворянство худо ли, хорошо ли, обладало общественными и административными навыками. Отсюда и двойственная политика его сына, Александра III: с одной стороны – Крестьянский банк, а с другой стороны – Дворянский банк. По словам Ивана Солоневича, «шла, так сказать, «передача земли трудящимся», но – шла и поддержка дворянства, которое нужно было превратить из «поместного слоя» в просто культурный слой. Столыпинская реформа, проведённая вопреки всей нашей «общественности», была, собственно, заключительным аккордом в ликвидации последствий XVIII века». Скажем прямо: столыпинская авантюра окончательно перессорила производящий и потребляющий слои населения, крестьян и дворян, и подготовила почву революциям 1917 года.

Но вернемся в XVIII век. Характерно, что с его середины шло активное расслоение дворянства на крепостников («крепких хозяйственников», как сказали бы сегодня) и прогрессистов идеалистического толка. В 1773 году Н.И. Новиков преподнёс Екатерине II некоторые рукописи, сопроводив их притчей об ответственности самодержца, его призвании служить высшей духовной идее и мудрой жизненной правде. В этой притче государь «подавался» первым среди равных, связанным круговой порукой человеческого бытия с простым хлебопашцем, смиренным перед Богом и народной духовностью, идущим на поклон к патриарху:

«Издавая древности Российские об обрядах, у предков наших в употреблении бывших, полюбилось мне боле прочего, что именинники в день своего Ангела приносили дар государям, и сами государи, уважая сие обыкновение, хаживали с пирогами же к патриархам; сие, мнится мне, введено было в употребление для означения, что человеку при рождении его хлеб есть самонужнейшая вещь, и что всякий человек наиболее всего должен иметь попечение о хлебопашестве… Сами Государи, подавая патриарху пирог, означали тем, что они хлебопашество в своём имеют покровительстве… Как издатель редких рукописей, осмеливаюсь в день моего Ангела… поднести Ея Императорскому Величеству в дар печатную книгу».

ЕкатеринаЭ однако, либерализма не желала, и многие из высшего слоя начали выказывать симпатию сознательно отдаляемому от екатерининского трона Павлу, сыну и наследнику. Разумеется, они пытались внушить ему те же идеи. В 1783 году братья Панины и Д.И. Фонвизин подготовили для него проект «фундаментальных законов». Вступление к документу, с которым дворянская элита собиралась обратиться к наследнику престола, было составлено Д.И. Фонвизиным: «Государь… не может равным образом ознаменовать ни могущества, ни достоинства своего иначе, как постановя в государстве своём правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам, не перестав быть достойным государем».

Мы видим в этом именно то, о чём говорили уже не раз: все явления в природе и обществе подчиняются сходным закономерностям. Социальные структуры – власть, рынок, финансы, военные сообщества, средства массовой информации имеют одну главную цель: свое собственное выживание. Любая из них, излишне структурируясь, хаотизирует любую другую. Но выполняют они свои функции через деятельность людей, и задевают интересы других людей. Естественно, недовольство одних направляется против других; складывается впечатление, что умные и хорошие выступают против глупых и нехороших. Но и те, и эти действуют так, как наиболее выгодно их структуре. Так ведь мало того, одновременно заявляют свои претензии представители следующего ряда структур!

Об этом пишет Е.Н. Марасинова:

«Конфликтное несоответствие между присяжными идеалами и циничной корыстью императорских чиновников углублялось девальвацией общепринятых бюрократических ориентиров в среде интеллектуальной аристократии, что противопоставляло её и самодержавной власти, и светским кругам…»

Проблема прерогатив самодержавной власти встала перед политической верхушкой дворянства задолго до царствования Екатерины, и ко второй половине XVIII века этой теме были посвящены уже многие страницы философско-публицистических рассуждений и памфлетов. «Думающие люди» требовали законов, и на этом требовании создалась целая новая структура, состоящая из творческих натур. А далее разлад между нею и императорской властью повлияет на ход всей русской истории XIX–ХХ веков.

Интеллигенция уходила от власти в творчество, и зачастую заявляла о равенстве статуса и гражданской значимости императорской службы и творчества. А.П. Сумароков выразил эту позицию в письме на высочайшее имя, в котором буквально наставлял Екатерину: «Софокл, первый среди трагических поэтов, который был также военным предводителем у афинян и сотоварищем Перикла, всё же больше известен как поэт, нежели военачальник. Рубенс был послом, но больше известен как художник. Быть великими полководцем и завоевателем – высокое звание, но быть Софоклом – звание не меньшее».

Или: «Ста Молиеров требует Москва, а я при других делах по моим упражнениям один только, исполните, государыня, всей Москвы желание к пользе и чести нашего века. Вольтер в своём ко мне письме говорит тако: «Совершенно необходимы государи, которые любят искусства, понимают их и им покровительствуют»…

Другая реакция на деспотизм самодержавия – взгляд на писательский труд как на сугубо личное дело, развлечение, игру в изящную словесность. В деревенской тиши, в мирной жизни дворянской усадьбы возникал идеал «ленивца славного», «баловня муз», «умного мечтателя», человека, который видел в литературе средство от «злой ипохондрии», врачевал душу в художественном слове. Но ему хотелось публиковаться.

Распространение подписки в среде интеллектуальной элиты, появление журналов – таких, как «Трудолюбивая пчела» П.А. Сумарокова; «Трутень», «Живописец» и «Кошелёк» Н.И. Новикова; «Собеседник любителей российского слова, содержащий разные сочинения в стихах и в прозе некоторых российских писателей» Е.Р. Дашковой и О.П. Козодавлева; «С. Петербургский журнал» И.П. Пнина; «Московский журнал», а затем «Вестник Европы» Н.М. Карамзина… Книжные лавки, типография Н.И. Новикова, постоянное общение несколько десятков писателей, переводчиков, богословов, распространителей книг, – что это?

Это начало противостояние двух структур единой системы, оппозиции и власти.

При Екатерине II дворянская литература, ограничивавшаяся ранее переложением доктрин абсолютизма, заявила о собственной независимой позиции. Дворянский поэт начал претендовать на идейное руководство обществом. Литераторы отказывались от былых воспеваний власти. Как пример:

Извини ж, мой друг, коль лестно

Я кого где воспевал;

Днесь скрывать мне тех бесчестно,

Раз кого я похвалял.

За слова – меня пусть гложет,

За дела – сатирик чтит.

По этому поводу Н.Н. Бантыш-Каменский сообщал Александру Б. Куракину: «Появилось ещё здесь единое сочинение – Вельможа. Все целят на Державина».

Писатели последней трети XVIII века вступили в открытую полемику с императрицей на страницах журналов. В 1793 году Е.Р. Дашкова впервые опубликовала в журнале «Российский театр» крамольную трагедию Я.Б. Княжнина, которую драматург написал еще в 1789 году, но не решился поставить. Дерзкий для России того времени дух пьесы возмутил Екатерину. «Эту книгу нужно сжечь рукою палача!» – заметила императрица при встрече с Дашковой, на что получила ответ: «Не мне придётся краснеть тогда!» Эту историю активно обсуждали в обществе, например, Д.П. Трощинский писал А.Р. Воронцову: «На сих днях княгиня Катерина Романовна имела некоторую неприятность по причине напечатанной в Академии трагедии Вадим Новгородский, соч. умершаго Княжнина… Действительно, тут есть такие ужасные монологи, которых нигде бы не потерпели в самодержавном государстве».

Стоит ли удивляться последовавшей реакции? Власть должна была защищаться; так и вышло. «Времена нынешние не весьма благоприятны для Литературы», – писал в 1793-м Н.М. Карамзин Г.Р. Державину. Начались гонения на типографию Н.И. Новикова, преследование московского масонства, усиление цензуры, перлюстрация частной корреспонденции. «Судьба университетской типографии ещё не решена. Может быть, она достанется какому-нибудь Водопьянову… – вообрази же, в каких руках будет московская литература!», – восклицал Н.М. Карамзин в письме к И.И. Дмитриеву, имея в виду перспективу передачи типографии в аренду переплётчику.[5]

Итак, во второй половине XVIII века, в пику властной структуре, дворянская литература имела свою художественную программу, свою критику, свою аудиторию, свои издания и, наконец, свои собственные интересы, расходящиеся с интересами самодержавия. В то же время подавляющее большинство населения – крестьянство, питавшее дворян, и в том числе этих интеллектуалов хлебом насущным, если выражало недовольство, то не самодержавием, а поведением дворян.

Интересно, что профессиональная литература зачастую оказывалась несовместимой и с чиновно-статусными ориентирами. Интеллектуальные поиски могли рано или поздно свести на нет все чиновные устремления дворянина, поставив его перед необходимостью отставки. Так произошло в жизни Н.И. Новикова, А.М. Кутузова, С.И. Гамалеи. Некоторые исследователи полагают, что в сфере независимого интеллектуального творчества возникло новое понимание патриотизма, свободного от мысли о государственной службе. Если же понимать, что именно государство организует защиту Отечества, то становится ясно: структура власти над умами разрушает структуру просто власти, подрывая основы патриотизма вообще. И мы видели уже, как относились к таким интеллектуальным патриотам крестьяне:

…Барабанщички в барабаны бьют,

Господа-то, шельмы, по трактерам пьют.

Впрочем, мнения крестьян никто не спрашивал: ни власть, ни её критики. И, разумеется, представители возникшей оппозиционной структуры понимали свою роль в истории, как достаточно высокую. Так, Н.М. Карамзин писал графу Каподистрия:

«Приближаясь к концу своей деятельности, я благодарю Бога за свою судьбу. Может быть, я заблуждаюсь, но совесть моя покойна. Любезное Отечество ни в чём не может меня упрекнуть. Я всегда был готов служить ему, не унижая своей личности, за которую я в ответе перед той же Россией, да, пусть я только и делал, что описывал историю варварских веков, пусть меня не видели ни на поле боя, ни в совете мужей государственных. Но поскольку я не трус и не ленивец, я говорю: «Значит, так было угодно Небесам» и, без смешной гордости моим ремеслом писателя, я без стыда вижу себя среди наших генералов и министров».

А.М. Кутузов убеждал И.В. Лопухина:

«Пусть услышат нас, говорящих сим ныне таким чуждым для многих языком, да посмеются на наш счёт, – что нам до того нужды? Мы будем покойны, уверены будучи в нашей совести, что мы гораздо лучшие граждане, нежели те, которые над нами смеются».

Н.И. Новиков – А.А. Ржевскому: «Благость Божия к отечеству нашему проложила ныне путь к свету сему, и мы можем быть уже не странниками скитающимися, следуя блудящим огням, но истинными воинами нашего высокославного вел. мастера».

Мы не даём здесь качественных оценок, а просто описываем начало противостояния двух структур: власти и оппозиции. Московские масоны действительно никогда не утрачивали чувства ответственности перед Россией, радели о распространении образования, свои духовные силы и материальные средства отдавали на нужды благотворительности. Н.И. Новиков в одно понятие объединял «заслуги ордену и отечеству», «ревность и пламенное желание доставить благо нашему отечеству, чуждую всякого корыстолюбия братскую любовь».

Но ведь и Екатерина, и Павел, а затем и Александр Павлович тоже не были врагами Отечества своего. Однако появился Н.И. Новиков и целая плеяда талантливых писателей, авторов многочисленных журналов; на их работах воспитались декабристы; декабристы разбудили А.И. Герцена… И что же мы видим? Структура властителей умов обеспечивала своё выживание во всё новых и новых условиях, переменяя идеалы, названия и методы борьбы: «Земля и воля» (М.А. Натансон и Г.В. Плеханов), «Народная воля» (А.И. Желябов); «Чёрный передел» (В.И. Засулич), эсеры, большевики, В.И. Ленин; легальные оппозиционеры существовали одновременно с нелегальными. Наконец, в 1917 году структура неформальной, «идеальной» власти в лице большевиков и левых эсеров сокрушила власть официальную и заняла её место.

А что мы видим дальше? Опять борьба с оппозицией! Внутрипартийные и прочие дискуссии; «возможно ли построение социализма в одной, отдельно взятой стране»; хорош или плох нэп… После несколько лет шатаний, брожений и фракционной борьбы новая официальная власть И.В. Сталина покончила с оппозицией настолько радикально, что даже в конце 1980-х годов не нашлось ни одной достойной идеи дальнейшего развития, кроме развала страны и потери многих территориальных достижений екатерининских времен. А ведь все вышеупомянутые персоны были серьёзными, образованными, озабоченными судьбой страны и народа людьми!

История России (и не только России) позволяет сделать два капитальных вывода. Первое: любая политическая власть должна руководствоваться законами и терпеть оппозицию, даже если она ей не нравится. И второе: оппозиция, добиваясь от политической власти законности, сама должна подчиняться действующим в стране законам, даже если они ей не нравятся.

Надо иметь в виду, что обычно наличествует два сорта оппозиции. Конструктивная, которая борется «за» что-то, и деструктивная, выступающая «против» чего-то. Задача государства – вести диалог с конструктивной оппозицией, и ликвидировать деструктивную, поскольку она в корне враждебна государству.

Выживание любой динамической системы, в том числе человеческих сообществ, обеспечивается разнообразием её элементов. Мы видим это на популяционном уровне: так, если вдруг на всей планете наступят морозы, которые привычны на Чукотке, и большинство людей погибнет, всё же уцелеют чукчи и алеуты, отработавшие механизмы выживания в таких условиях, и человечество как популяция сохранит свой шанс. В политической сфере это разнообразие выражает весь спектр оппозиционных мнений.

В демократическом обществе оппозиция реализует свое право на участие во власти через парламентские процедуры, в недемократическом – через террор и заговоры.

Человечество постигает законы собственного развития, двигаясь дорогой проб и ошибок. Когда у государства нет другой цели, кроме поддержания собственного существования, абсолютная монархия достаточно хороша. При расширении круга задач оппозиция становится необходимой, и рано ли, поздно, она встраивается в систему власти. В ряде случаев монархию заменяли президентским правлением, когда верховный глава государства избирается на тот или иной строк. При этом потребность в оппозиционных мнениях не только не снижается, а наоборот, увеличивается, поскольку развитие системы порождает всё новые задачи и, соответственно, растёт количество возможных решений. Зато, по сравнению с монархией, снижается степень преемственности власти при избрании нового президента. И при этом власть относится к оппозиции как к досадной помехе, не понимая её абсолютной необходимости, и пытается достичь некоего единомыслия даже в парламенте!

К сожалению, слишком часто ни у одной из сторон политического процесса нет понимания, что они – именно стороны единого процесса. Главное, пропадает чувство времени, а в любых процессах это важнейший параметр. Совершенно верно говорят, что «генералы всегда готовятся к прошлой войне». Люди живут сегодня, учитывая вчерашний опыт, и думают, что завтра, придя к власти, они получат хорошие результаты. Но ситуация изменилась, и казавшиеся верными идеи предыдущей эпохи оказываются никуда не годными.

И кстати, оппозиционеры, находясь пусть и близко, но не во власти, обычно склонны к идеализации, так как они не знакомы с некоторыми «техническими» сложностями руководства, которые всё же сильно ограничивают число возможных решений.

Демократические механизмы время от времени совершенствуются. Мы можем предложить систему «отложенного» выбора для учёта фактора времени, обеспечения преемственности, а также для «тренировки» оппозиции. Механизм прост. Посередине президентского срока граждане выбирают из неограниченного количества претендентов (среди которых может быть и действующий президент) нескольких кандидатов в будущие президенты. На следующих выборах только они смогут бороться за президентское кресло. Важно, чтобы ещё до начала этой борьбы действующий президент мог предложить им на выбор должности в системе исполнительной власти, а они – были обязаны её принять. Это может быть должность вице-президента, премьер-министра или его заместителя.

Возможно, так удастся вернуть некоторые преимущества монархии, но без её недостатков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.